Страница 3 из 19
Копейки лишней не брала кассирша у государства и поползновений таких не испытывала. Оперативный псевдоним “Блондинка” получила она по наследству от бригады, пасшей ее в июле. Кому-то она в этой бригаде сильно насолила, обиженный попытался было переправить “Блондинку” на “Лахудру”, но начальство сурово пресекло это злопыхательство: советская гражданка все-таки, нельзя хулиганить! Рост средний, темно-русые волосы уложены в сложную прическу, очень миловидна, однако внешностью не играет и будто не ведает о том, как привлекательна. Когда в наушниках раздавался ее голосочек, на Патрикеева наползала улыбка и сладкая тоска. День рождения ее близился, двадцать восемь лет исполнялось 1 сентября, и Патрикеева измучил вопрос: как, оставаясь незамеченным и незнакомым, преподнести ей в этот день букет цветов, да еще так, чтоб Вениамин не узнал?
О цветах он подумал со злостью, когда вместе с Вениамином полистал в отделе журнал, где по минутам была расписана жизнь Блондинки за первую истекшую половину месяца. Оба присвистнули, а потом и ахнули, подсчитав расходы наискромнейшей советской женщины. Жила она в доме на том же Кутузовском проспекте, у самой Триумфальной арки. По утрам к ней приходила на час-полтора домработница, баба, притворявшаяся полуглухой и полузрячей, и вытянуть из нее, сколько платят ей и какие ценности в двухкомнатной квартире, было трудно, а уж проникнуть внутрь, преодолев хитроумнейшие замки, и совсем невозможно, потому что в квартире напротив спятивший пенсионер из нижних комитетчиков глаз не сводил с лестничной площадки, минут на десять, не больше, выводя свою собаку во двор. Однако в свободные дни около одиннадцати Блондинка, получавшая в месяц полторы сотни или чуть более, ехала к личной парикмахерше обновлять маникюр и подкреплять прическу, что стоило не менее двадцати рублей, и таких визитов было за полмесяца четыре. Затем — к массажистке, что обходилось в тридцать-сорок рублей. Еще столько же выкладывала она за теннисные корты на “Динамо”. А такси? А кафе, где за чашечку бульона извольте выложить чирик, то есть червонец? А разные случайные покупки косметического толка, из чего следовало, что Блондинка, возможно, по горло сыта драгоценностями, потому что в ювелирный ни разу не заглядывала. Итого — в месяц она тратила вчетверо больше того, что получала. И по манере, с какой открывался кошелек, видно было: не оскудевают денежные хранилища! В свободные от кассы дни ходила она другой походкой, носила утянутые в талии платья хорошего покроя (так уверял всезнающий Вениамин) и дорогие туфельки, а когда засняли на пленку сеанс у массажистки и цветную фотографию показали Патрикееву, тот обалдел. “Объект” лежал на животе, вытянув длинные ноги; руки согнуты в локтях, кисти сближены, в подставленных ладошках покоился подбородок. “Ты попку видишь?..— наставлял Вениамин. — Восьмое чудо света, благородство полуокружностей, изящество линий… С такими обводами не надо иметь внешность анфас и в профиль, косметика не обязательна, ни французским, ни нижегородским овладевать не надо, можно вообще быть необразованной, тратить в неделю больше, чем указано в денежной ведомости Аэрофлота за месяц, и посылать к черту тренера-теннисиста, у которого руки чешутся полапать ее… Ты понял меня, Патрикеев?” (Он никогда почему-то не звал его по имени.) Дали фотографию Наденьке, та сдержанно заметила: “У меня такая же попка. Даже покрасивше. Я бы показала, да вас от работы отстранят: ослепнете…”. Выразила сомнение — может, не Блондинка это, спина, затылок, ноги, вид сзади — подложили кого-то вместо объекта? Но Патрикеев чуял и верил: она! Сфотографируй сто мизинцев — и он определит сходу: вот он, руке этой женщине принадлежащий!
Ненависть проникала в Патрикеева и утвердилась в нем ненадолго. Это ж подумать только — сидит стерва на непыльной должностенке, по ведомости получает в два раза больше матери, которая мудохается уборщицей в цехе, а уж вне ведомости… Воровка! Если не шпионка!
Бригада удвоила усилия. Домашний телефон прослушивался, каждое словечко в разговорах обмысливалось. Искали мужчину, посредника, через которого она что-то сбывала, но на него никак не выходили. Звонившие мужчины — из тех, у кого кошелек тощий, да она ни с кем из них не встречалась. В гостинице не раз отклоняла она приглашения в кино, ресторан, театр, научившись жить одна, без мужчин и подруг.
Однажды утром она — после ухода домработницы — вышла на проспект, но села не в такси, а в троллейбус до “Киевской”, опустилась в метро, на Курском вокзале взяла билет до 5-й зоны. Патрикеев и Вениамин втиснулись в тот же вагон, машина с ребятами следовала за электричкой, Блондинка сошла на тихой станции и углубилась в дачные улочки. Уверенно, знающе просунула руку в калиточную щель (дом номер одиннадцать на Приозерной), мелькнула в зарослях давно отцветшего жасмина и встречена была высоким, худым, как скелет, стариком, который ввел ее в дом (двухэтажное строение с балконами, верандами и террасами), после чего надо было затаиваться и ждать дальнейших указаний начальства, попутно устанавливая личность дачевладельца. Первое и нередко соблюдаемое правило наружного наблюдения — начальство не сообщает агентам известный ему маршрут объекта: агенты расслабляются, теряют зоркость и бдительность, поскольку уверены, что растворившийся в толпе всё равно подгребет к так называемому месту притяжения. Подчас начальство и само терзается сомнениями, но виду не подает.
Но вскоре стало ясно, что о доме номер одиннадцать начальство знало в тот момент, когда с билетом до зоны номер пять Блондинка вышла на перрон Курского вокзала. В дачный поселок влетела аварийка Мособлэнерго, техники подцепили к ногам когти и полезли на столб, оттуда и наблюдали. Старик и Блондинка любовью не занимались, и тут-то Патрикееву вспомнился записанный разговор ее с какой-то неустановленной подругой. Та, звонившая неизвестно откуда, спрашивала, встречается ли она со “своим”, и получила такой ответ: “Изредка… И, слава богу, не по большому счету”. С некоторой гадливостью сказано было.
“Малый счет” длился сорок четыре минуты и включал в себя коньяк и кофе, затем старик поговорил через забор с соседом, после чего тот вывел из гаража “Волгу” и распахнул перед Блондинкой дверцу, доставил ее в Москву. Через день она посетила-таки ювелирный, что-то принесла туда, но покупка-продажа ни в одной книге не была зафиксирована, прошла мимо бухгалтерии. Послали испытанную Наденьку, вернулась она подавленной, на все вопросы отвечала презрительно: “Вам скажи — так в запой ударитесь…”. Вениамин всё же вытащил из нее удивительное признание: вещица, Блондинке подаренная и ею проданная, оказалась меченой, по каким-то делам ранее проходившей, и старику, видимо, каюк, доберутся до него через эту вещицу.
Старик Патрикееву не нравился уже тем, что когда-то связан был с Блондинкой, более того, заставил ее быть связанным с ним — к такому выводу приходил постепенно Патрикеев и жалел, жалел кассиршу, молодость которой загубил этот злодей, занимавший некогда очень высокие посты и разных министерствах. Из-за него, наверное, и разрабатывают Блондипку, бывшую стюардессу на международных линиях. Но, предположил Вениамин, вскоре наблюдение с Блондинки снимут, техники зафиксировали встречу со стариком, ничего больше не выжмешь, да и начальство довольно.
Операция близилась к завершению, наружника в центральном холле гостиницы убрали, техники обещали до утра снять жучок, Вениамин болтался около иностранцев у подъезда, отрабатывая свой английский, Патрикеев сидел в машине, вполуха слушая Блондинку, и прикидывал, как 1 сентября исхитриться так, чтоб через кого-нибудь поздравить ее с днем рождения — передать цветы… Одну из добытых фотографий он умыкнул и носил в бумажнике.
Вдруг он насторожился. В бесстрастном служебном тоне кассирши пробилось что-то странно знакомое, воркующее, голос был — как птица, которая вот-вот взлетит, и Патрикеев понял, почему внезапно раскалились наушники: сон! Вчера во сне он слышал голос этой женщины, и женщина — смеющаяся Блондинка — говорила ему что-то, к полету звавшее…