Страница 7 из 12
На Беговую не звонил, как ни хотелось, да и незачем было звонить: Маргара стольких врагов наплодила, что один из парней ее лаборатории изредка позванивал мне на работу, между охами и ахами доносил о последних злодействах своей начальницы. И позвонил за месяц до назначенного природою срока, в марте; парень уверовал в святую ложь Маргары, тревога и неловкость искажали его голос, но смысл угрожающе понятен: Ане грозят преждевременные роды с тяжелым исходом, организм ее отравлен чем-то.
Пулей пролетел я через проходную. Уже стемнело. Только в такси я сообразил: денег-то у меня — с гулькин нос. Справочное бюро роддома выдало: да, такая больная есть, в патологии, состояние средней тяжести, а вы кто ей приходитесь, будьте добры, подождите врача…
Безутешные папаши толкались в холле, один, самый догадливый, пришел со спальным мешком и разлегся на сдвоенных креслах. То ли мамаши рожениц, то ли бабушки сбились в кучку. О законности происхождения младенцев речи не заводили, кто-то с некоторой даже гордостью оповестил: дочке “влындил” один пройдоха, сейчас вот родит, и будет ребенок безотцовщиной, что, однако, его и жену не очень-то волнует, потому что, во-первых, все-таки свой, родной младенец, а во-вторых, пройдоха-то — поэт, член Союза писателей, а поэтам позволено бегать по девкам.
Вдруг из окошка справочной высунулась, как из люка боевой машины, бабья физиономия и возгласила: “Малашкин! Кто Малашкин!.. Мальчик, мальчик!” Хором стали поздравлять папашу, но не все, отдельной группой стояли — тут уж не ошибешься — сослуживцы Ани и Маргарита. Они смотрели на меня — кто с жутким презрением, кто сострадательно, а одна девица даже подмигнула. Я отвернулся, меня поразили истощенные глаза Маргариты.
Врач появился, безошибочно определил, кто я, повел в угол, глаза его блуждали, с потолка перебегая на мой лоб. Дела плохи, сказал он тоном, не предвещавшим ничего доброго; дела очень плохи, плод из утробы будет извлечен хирургически, однако процесс интоксикации организма матери уже не остановить; ее, однако, удастся спасти, если кто-либо достанет одно чрезвычайно редкое и нераспространенное в СССР лекарство.
Тут его прервали, позвали к телефону, он вернулся быстро, был мрачен. Положение матери ухудшилось, лекарство требуется, то самое, его искала сестра роженицы и сослуживцы, но не нашли, добывать придется мне, потому что я мужчина, отец, и обязан привезти это лекарство ему, сюда, не позднее завтрашнего полудня. Где-то его можно купить с рук.
Запомнить название препарата я уже не мог, я и говорить связно разучился; на полоске бумаги врач написал название. Рядом оказалась Маргара, сказала, что еще раз попытается достать ампулы. Я ее уже не слушал. Выбежал. На улице мела метель, денег наскреб только на такси до дома, там я попытался штурмом взять родителей, воззвать их к совести, пусть позвонят друзьям, коих немереное количество, пусть найдут лекарство, обязательно — или дадут мне деньги, я пущусь во все тяжкие, но куплю препарат, есть же черный рынок, черт вас обоих возьми!.. Младший брат бурно радовался моему унижению, младшая сестра, уже с пузом, сочувствовала, догадываясь о сути препарата, но родители остервенели, тоже, видимо, догадываясь, что не в терапию и не в хирургию повезу я коробку с ампулами; ума хватило промолчать о младенце, иначе мать, точная копия повзрослевшей Маргары, с грязью смешала бы меня.
Я ушел, на ночь глядя в кармане унося флакон заграничных духов. Полгода назад, приглашенный на день рождения одной мало мне знакомой особы, я, пьяненький, купил духи около комиссионки, у какого-то забулдыги, ничего лучшего в голову мне не пришло; пахла коробочка с флаконом восхитительно, ее и преподнес я, сдуру и спьяну намолотил в уши особы духовитые словечки, а после танцев даже полапал ее. Судя по напиткам и закускам, семья особы жила на широкую ногу, что мне почему-то не нравилось; еще до завершения пьянки я потихоньку оделся и шмыгнул за дверь, удивляясь себе: ну зачем приперся сюда, на что истратил премию… А особа догнала меня на остановке, потянула за рукав:
— Кто тебя надоумил приносить нам эту “Шанель”? На что намекнул? Да нет у нас никакой связи с заграницей! Наш дом, понимать надо, в кремлевском жилсекторе!
Объясняться с ней я не пожелал, забыл о ней, и как раньше не знал, зачем потащился на семейный праздник, так и не понимал сейчас, к чему прихватил я из дома флакончик, который ну никак не мог нигде обменяться на лекарство.
И тем не менее я нес его с собой, в неизвестность. Метель охладила меня, но кармашек пиджака обжигал, в кармашке лежала бумажка с названием препарата. Почти полночь, двенадцать часов осталась до смертельного для Ани момента, и куда идти ночью, к кому — неведомо. Звонил одному, другому, третьему… Мелькнула надежда: а может, Маргарита уже подлетела к роддому с ампулами и мне незачем уже бросаться из угла в угол в тесной и злобной Москве?
Но позвонил в больницу — нет, ни с чем вернулась Маргарита, нигде не нашла препарата. А я стоял на Кутузовском проспекте, спиной к ветру, у панорамы “Бородинская битва”, неотрывно смотря на тот дом, куда сунулся полгода назад на день рождения, откуда смылся. Улица 1812 года, пересечение с Кутузовским проспектом, рядом Триумфальная арка; судьба совершила, как планета Земля, круговращение, день, правда, не совпал, но я нажимал уже кнопку лифта, поднимаясь на этаж, к той семейке, что жила на широкую ногу, и, по абсолютно наивной и абсолютно глупой мысли моей, могла дать мне упаковку с двенадцатью ампулами. Лифт скрипел, поднимая меня, доподлинно знающего, что никакого лекарства здесь я не получу, что, возможно, сейчас будет вызвана милиция или разъяренная семейка поколотит меня.
Все могло быть — но надо терпеть, проходить через все мытарства поисков, потому что чем отчаянней они, чем глупее, тем благополучнее будет исход. Без терний путь к звездам немыслим.
Они заснули уже, и разбуженный хозяин никак через дверь не мог понять, кто к ним рвется посреди ночи. Я назвал наконец имя его дочери, наступило молчание, меня впустили, лицо появившейся девушки, той самой особы, страдало, мамаша взметала брови, что-то соображая. И лишь глава семейства радовался чему-то.
— Так… — покачивался он на острых носках узорчатых туфель. — Та-ак!.. Позволительно спросить, молодой человек, почему это вы полгода к нам не ходили, а этой ночью пожаловали вдруг? Что случилось, мой дорогой сопляк? Кто дал наводку?
Растрепанная особа в халатике разрыдалась, а мамаша пришла к смехотворному выводу, расплылась в радостной догадке и приказала:
— Николай, звони в милицию!
Никто не гнался за мной, никто не дернул, как некогда, за рукав на остановке, да и автобусы уже не ходили, пешком одолел я весь проспект и добрался до Киевского вокзала. В зале ожидания нашлось на скамье свободное место, нескольких минут сна хватило, чтоб понять: я тронулся умом в отчаянии, я свихнулся, мне нужен покой и горячий чай; я представил, в какие мучительные раздумья погрузится эта семейка, разгадывая шарады и ребусы ночного визита.
Все-таки поспал. И около девяти утра бы в торгпредстве страны, делавшей ампулы. Просторный холл, за спиной администраторши висит доска с ключами, обхождение западное, с улыбочками, бумажка с названием лекарства изучена, вызван представитель фирмы, он и появился. Высок, худ, прекрасно, не хуже моего голубого, сшитый костюм, любезное наклонение головы вправо, потом налево — на тот случай, если кто-либо из сидящих в креслах знаком… Протянута рука, предложено сесть, полоска бумаги принята и возвращена. Сказано: да, такой препарат есть, но он проходит клинические испытания. “Есть конкретная больная? Кесарево сечение или преждевременные роды?.. Ах, так… Приношу соболезнования… Опытные образцы существуют, однако… Нет, невозможно. Но если существуют некоторые преференции, то…”
Тут-то и дошло до меня: отец ребенка — гражданин той страны, где испытывается лекарство и, возможно, живет Яша рядом с клиникой.
— Да, преференции, как вы говорите, существуют…