Страница 11 из 12
Но что-то изменилось, Диана прибежала с “Мосфильма” и стала собираться: пора в Ленинград! Мне же, сказала, можно в квартире этой остаться, она снята до сентября. “Ну, не хочешь — так не надо…” Да и сама понимала: человек без единого документа в чужой квартире — эдак я 15 августа в Некрасовской библиотеке не появлюсь! Чемодан, кофр, такси — на перроне мы расцеловались, она сунула мне в карман свой ленинградский телефон и квитанцию химчистки.
Грустное было прощание… “Вот я тебя и полюбила…” А глаза всматриваются, что-то ищут во мне.
Срок выдачи заказа приблизился, квитанция протянута, костюм на плечиках принесен — не мой, не голубой, — новенький, на шелковом шнурке свисало нечто, на инженерном языке называемое сертификатом качества. Как пояснили мне — купленный (чек прилагался) костюм всего-то разглаживался. Значит, обратная, после опознания, пересылка голубого костюма в Москву показалась кое-кому занятием рискованным.
Мошенничество стало выпариваться из меня еще на платформе Ленинградского вокзала, остатки его я принес все-таки в химчистку, потому что сперва отказался от костюма, а затем взял, прикинув, какая куча бумаг испишется химчисткой, не принимавшей никакого голубого костюма. Да и ходить-то мне было не в чем, износился.
В нем, костюме новом этом, и отправился я искать работу поинженернее, что ли, и не куда-нибудь, а в то НИИ, где работал когда-то, где Маргара. Полагал, что с порога завернут, всех собак, то есть кадровиков, на меня спустят. Но костюм — темно-серый, в еле видимую полоску — принес необычный успех. “Ну ты и сволочь!” — чуть ли не с восхищением произнес зам по кадрам и режиму, изучив мою трудовую книжку. Надо бы “удалиться с гордо поднятой головой”, что я и попытался сделать, однако был немедленно остановлен, зама чрезвычайно заинтересовали прыжки “сволочи” по некоторым почтовым ящикам; он предложил кому-то по телефону поскорее навестить его, а мне указали на дверь — с дополняющим жестом, подожди-ка, любезный, в коридорчике…
Сидел и ждал. Поднялся, походил взад и вперед. Коридорчик втекал в просторную проходную, где свирепые вахтерши в стеклянных стаканах с прорезью проверяли пропуска и нажатием кнопки на четверть оборота разворачивали вертушки.
Прохаживался туда-сюда. Костюм сидел превосходно, поневоле думалось о Диане, о бывшей имперской столице, где, как утверждал классик, даже сиденья стульев делают с великим уважением к человеческому заду. Туда-сюда прохаживался. Мимо прошествовал начальственного вида тип, едва не задел меня плечом, вошел в кабинет зама. Дверь через несколько минут приоткрылась, меня позвали и спросили, не занимался ли я год назад сервоусилителями (их называли еще стервоусилителями — так неумно разработаны были, что настройке не поддавались). Занимался, но не разрабатывал — таков был мой ответ. Над ответом подумали, мой возможный будущий начальник лаборатории выразил вялое желание пристегнуть меня к этим сервоусилителям, мне предложили написать заявление о приеме на работу, которая будет, возможно, мне обеспечена, если я пройду общеизвестные процедуры. Опять указали на дверь, думай, мол, решайся. За дверью я посидел, не зная, решаться или нет, походил, дошел до проходной — и увидел Маргару.
Меня она не заметила. Знакомое мне деловое платье, из сумочки выпорхнул пропуск, освобождавший дорогу, вертушка провернулась, Маргара показалась уже за проходной.
Паспорт и трудовая “на кармане”, заявление ни к чему меня не обязывало, буду или не буду работать здесь — все решит Некрасовская библиотека, и 15 сентября поехал я туда, заглянул во дворик, шагнул из тени под солнце — и свет резанул по глазам, я зажмурился и вспомнил о слепящем свете этом — в театре, чуть более трех лет назад.
“Современник”, фойе, Анечка держится за мой локоть, ей и хочется быть поближе к любимому, и нельзя, потому что строжайший наказ старшей сестры: нельзя! А глаза тянутся к Яше, который рядом с Маргаритой, глаза и на Маргарите задерживаются, и я вынужден косить глаза на Яшу и его даму, и сразу видно: пара подогнана друг к другу, этот мужчина и эта женщина — неразделимы, как магнит. Улыбочка снисходительного превосходства блуждала по лицу женщины, поблескивала в стеклах ее очков — обычная улыбка Маргары, но — торжествующая, как будто это она выставляет своего мужчину на всеобщее обозрение.
И улыбка спровоцировала фотовспышку — одну, другую, третью… Тогда-то я и зажмурился. Кто фотографировал — увидеть не мог, но ясно: иностранцы, наши, советские люди, никогда не жили сегодняшним днем, но и будущее им никогда не представлялось зримым, в домах — фотографии только умерших, реже — новорожденных, и только чужеземцы ходили по Москве с аппаратами.
Значит, сфотографировали. Свои, то есть офицеры-однокурсники. А может — запечатлел на память заграничный любитель театра и ценитель женщин. И хранились бы фотографии в сундуке, да оказался Яша однажды в зените позорной славы. И какими-то путями фотография обязательно попадет к тому, кто сколотил кодеинщика и администраторшу “Ленфильма” в группу, кто козырным тузом бросил на стол перед Яшей это фото: “Кто?” У того на все были ответы, и уж Аню-то он выгородил, Беговая улица осталась вне подозрений. Для ЦРУ Маргарита — малоизвестная Яше девица, она спросила его о лишнем билетике; еще две-три встречи у театра — и прощай, московская красавица.
Но фотография достигнет и Лубянки. Москва всех однокурсников Яши расспросит, проведет более тщательное, чем в США, расследование, и личность дамы в фойе “Современника” установит. Про истинную роль Яши знали немногие и очень неразговорчивые люди, подкрепить же роль могут только одним способом — обвинением Маргариты в связи с иностранным агентом.
Через полтора месяца я показал вахтерше только что выданный пропуск и пошел вкалывать в 19-ю лабораторию, где меня встретили неласково, кто-то распространил слух, что разработчик постоянно сдыхающего сервоусилителя — это я. Опытному производству при НИИ навязали этот усилитель, нужен был человек, хорошо его знающий, и человека этого сам бог велел посадить на участок опытного производства — браковать стервоусилители и безропотно не получать премий: разработка считалась выкидышем, обрекалась на помойку.
Ходить в ЛТИ здесь нужды не было, Маргару видел издалека. А она — все то же величие высоконравственной руководительницы, та же поступь королевы-матери. Однажды услышал угрозу, подчиненному инженеру она процедила брезгливо: “Что ж, приглашу вас на бюро…”
Наконец, случилось то, чего она по бабской дурости не предвидела, о чем давно надо было сказать ей, но по той же дурости на все мои предупреждения она ответила бы презрительным искривлением тонких губ, когда-то прельстивших меня.
Вдруг в столовой и у проходной на доске объявлений аршинными буквами: общее собрание 7-го отдела, приглашаются все желающие, повестка дня “Персональное дело М.А.Васильевой”, Маргары, значит. О том, что М.А.Васильева коммунистка, — не упомянуто.
Так! Дождалась!
Часов около трех дня человек сто заполнили партер институтского клуба, собрание не партийное и не профсоюзное, устроители из КГБ рассчитывали на широкую огласку, сам клуб — за проходной, местные алкаши грелись у батарей в предбаннике. На сцене длинный стол, покрытый зеленым сукном, на трибуне председатель профкома, Маргарита Алексеевна Васильева сидела отдельно, ей поставили стул слева от трибуны.
— С глубокой болью вынужден я сказать, что…
Так почти по-прокурорски приступил к делу председатель. А дело такое, продолжал он смешивать боль, горечь, возмущение и просьбу о снисхождении. Дело такое: наш сотрудник — ведущий инженер Васильева вступила в отношения с агентом американской разведки, что могло привести к разглашению государственной тайны, но не произошло, к счастью, не произошло, чему способствовала бдительность наших чекистов…
Последовали заслуги Васильевой М.А. перед отделом и всем советским обществом: красный диплом, грамотный специалист, инженер — старший инженер — ведущий инженер — секретарь партгруппы. Незамужняя.