Неаполь чудный мой

В весенние дни здешние улицы, дремлющие за спиной города, прекрасны, с них открывается чудный вид, они дарят счастье тем, кто приезжает сюда на пикник, чтобы напитаться солнцем. Нет в Неаполе менее известного, но при этом столь пленительного места, как Флегрейские поля. Бесконечное разнообразие природы, произведений искусства и наследия античности, сосредоточенное на таком маленьком пространстве.

Огонь на Флегрейских полях кроток.

Зато в центре города горит пламя рынка.

Улица Пиньясекка – средоточие всего города: детьми мы ходили по ней в школу, потом ежедневно отправлялись сюда за покупками, потом на ней же оказывались по пути в больницу Веккьо-Пеллегрини – именно здесь расположено ее огромное ветхое здание.

Здесь мерцают сирены “скорой помощи” – обманчивые огни спасения, – и, поскольку они не обжигают, мальчишки передразнивают их, когда машины проезжают мимо: “и-и, и-и”, – вращая головами в подражание этим огонькам, которые быстро-быстро крутятся, пока автомобиль с умирающим стоит в пробке. На улице Пиньясекка сохранились очень красивые особняки и церкви. А еще ее можно назвать домом огня, ведь именно здесь велась контрабандная торговля сигаретами.

Когда мы прогуливаемся здесь с Серджио – он работает фотографом в “Иль Маттино” и живет в Испанском квартале, то есть как раз за улицей Пиньясекка, – мы бесконечно говорим о том, как меняются знакомые места, как трудно смотреть на них через слишком толстые линзы или даже в бинокль.

На Пиньясекку можно попасть с площади Карита, через площадь Оливелла, но для меня Пиньясекка начинается с другой стороны – со станции фуникулера, с Куманы, с метро (если ехать в университет или в студенческое общежитие, где я жила много лет назад, на улице Базиле), и это естественно: ведь любое место начинается там, откуда в него проникаешь.

Кто приходит с холма – приходит со свежей головой, кто приходит из переулков – у того голова тяжелая. Серджио знает Пиньясекку, которая начинается из-под земли.

До окончания Карнавала остается недолго, в витринах магазинов детской одежды выставлены маски. Дожидаясь Серджио, я останавливаюсь, чтобы почитать названия костюмов: “Графиня Элиза”, “Граф Ристори”, “Бедная Эрика”, “Принцесса Анализа”, “Мышонок Диддл”. В моем детстве там стояли костюмы Джига, Голдрейка, Мазинги и Мазинги Зе [11] .

Появившийся Серджио сразу устанавливает камеру – так, чтобы она снимала рынок со стороны Палаццо-делла-Реджионе [12] . Толку от него нет и никогда не было. Слепой глаз закона смотрит на Пиньясекку и не видит толпы, стремительно движущейся по улице. Прилавки и лотки старинного рынка постепенно превращаются в магазины, уцелело лишь несколько палаток с пиццей и жареными закусками, торговец фруктами, существующий здесь с незапамятных времен, пара знаменитых торговцев рыбой.

На этой улице, ведущей к морю, вечно разлита вода из бочек с рыбой, а зимой всегда идет дождь, здесь горят огни проезжающих мимо авто и скутеров и наряду с обычной торговлей процветает наркоторговля, – красный спрут, которого продавец рыбы демонстрирует перед объективом Серджио, знаменует собой преемственность между потоками огня и воды.

С прежних времен сохранился лишь один прилавок, убранный словно вертеп: желтые дыни, красные рога [13] , подковы, чеснок, сушеные помидоры, зелень. Хозяйка здесь – Банановая синьора.

Банановая синьора, которая вот уже не один десяток лет держит ларек возле станции Кумана, нынче приболела. Замещает ее Дженнаро, родившийся в Кумане, он продает фрукты и овощи с семилетнего возраста – иными словами, уже пятьдесят четыре года, а начинал он как мальчик на побегушках у старика, владевшего тогда прилавком. Он помнит войну, бомбардировки, помнит, как люди бежали с рынка. Помнит он и контрабанду сигарет и показывает нам место, где Три колонки продавали курево. Он помнит все это фантастическое пространство, заполненное лавочками, лотками, голосами людей, которые находились здесь каких-нибудь лет десять назад, а теперь исчезли, не оставив следа. За спиной у него – новая Кумана, проект грандиозного размаха, и она постепенно вытесняет его самого и то немногое, что еще осталось здесь от прошлого. Есть одно старое описание Пиньясекки девятнадцатого века, и там перечисляются “специальности” рыночных торговцев: продавцы трав, растительного масла, бакалейщики, галантерейщики, коробейники и мясники.

Едва заметные следы этой Пиньясекки можно различить в церкви Санта-Мария-дель-Монте-Кармело, где похоронен музыкант Алессандро Скарлатти. Эту церковь, в просторечье называемую Монтесанто, сегодня знают многие, так как здесь расположена станция метро и остановка фуникулера.

“Здесь были ворота, названные в честь воздвигнувших их в году MDCXL вице-короля герцога Медины и разрушенные ради общественной пользы в году MDCCCLXXIII”.

Эта надпись сообщает о сносе последних ворот древнего города. Легкие призраки – Общественная польза, Банановая синьора, Три колонки – безмолвно сопровождают меня. Общественная польза со временем выселила отсюда торговцев контрабандными сигаретами, приведя взамен торговцев наркотиками: прошло несколько веков, а методы к этому телу применяются по-прежнему лишь хирургические. Снос, закрытие, угрозы. Но природа того, что живет внутри, от этого никогда не меняется, а посему все эти средства бессильны, они лишь опустошают, высушивают, убивают.

Название Пиньясекка [14]  объясняют так: прежде в этом районе, находившемся сразу же за стенами и за Спакканаполи, а точнее, за улицей Паскуале Скура, располагались самые красивые дворцы знати, и сороки воровали там драгоценности, которые складывали на сосне в саду виллы Пиньятелли. Власти тщетно искали воров, пока наконец не выяснилось, что в кражах виноваты крылатые преступницы, и тогда архиепископ отлучил их от церкви, а грамоту с отлучением повесили на сосну, которая тотчас же высохла.

В этом городе отлучают от церкви птиц и убивают деревья.

Сад виллы Пиньятелли называли Бьянкоманджаре, поскольку там посетителям подавали блюдо с таким названием – старинный греческий левкофагон [15] , рис, сваренный в молоке.

Потом сады для богатых превратились в густо заселенные кварталы, и тогда настала эпоха Трех колонок – уродливых родственниц Софии Лорен, которая в фильме “Вчера, сегодня, завтра” постоянно беременела, чтобы ее не арестовали.

Сегодня под единственным уцелевшим деревом, лишь очень отдаленно напоминающем о старых садах, находится новый магазинчик маек и рубашек, принадлежащий паре азиатов. Здесь за место надо платить. Серджио фотографирует лоток продавца зажигалок, пережиток прежних времен. Мы пересекаем Пиньясекку в обратном направлении, двигаясь между прилавками, где выставлены горы компакт-дисков и видеокассет, бижутерии, которую продают негры, маек, которыми торгуют китайцы. Перемены способствуют торговле, но нас преследует вопрос: а где сегодня семьи прежних владельцев старых ларьков? Сыновей рынка завербовала иная жизнь. Возможно, они участвуют в потасовках на Секондильяно, занимаются рэкетом и наркобизнесом.

Об этом и о других “горячих”, “огненных” темах думается, когда проходишь мимо прилавков Пиньясекки. Даже в Рождество. Даже если вы счастливы.

* * *

А еще здесь находятся печи, в которых пекут сфольятелле [16]  и пастьеры [17] .

Эти улицы, пропитанные запахом жареных пончиков и свежевыпеченных сластей, режут Неаполь вдоль и поперек, от “Пинтауро” на улице Толедо до “Скатуркьо” на площади Сан-Доменико-Маджоре.

Огни очагов, источающих дивные ароматы, огни тайн, менее кровавых, чем те, которыми полна площадь Сан-Доменико.

Между особняком Д’Авалос, местом трагической смерти Марии д’Авалос – ее вместе с любовником убили наемники сурового мужа, композитора Джезуальдо де Венозы, – и капеллой Сан-Северо, принадлежавшей принцу Раймондо ди Сангро, изобретателю и алхимику, который велел своему дворецкому разрезать его тело на куски и так похоронить, дабы со временем алхимический огонь позволил ему воскреснуть, мрачные легенды витают в достатке. Еще рассказывали, что ди Сангро ввел в вены своим слугам – отцу, матери и еще не рожденному ребенку – неведомое вещество, и теперь они, превратившись в каркасы из нервов, вен и артерий, покоятся в крипте церкви.