Инстинкт № пять

— Я не понимаю вас, учитель! — воскликнул я, бессильный справиться с потоком загадочных откровений медиума.

— Глупец! — вспыхнул тот, — в открытости всего сущего все получает право быть. Все! И сказанное, и написанное, и выдуманное, и помысленное. Каждое в каждом. Чаша мага с бездонным дном — это вид на истину существования монады. Книга — род все той же монады приступа и падения от глаз. Это мир. Есть монада «Божественной комедии» Данте. Я бывал там не раз. Это комическая воронка, полная тысяч теней. Она мертва, но она существует. И есть монада Шарля Перро — «Сказки матушки Гусыни», будь они прокляты, я вижу его — гадкий детский волчок, склоны которого поросли ночным лунным лесом с голодными волками на тропках и плачущими от страха детьми. Волчок, который вращается вокруг своей оси, как вращается веретено в руках парки. Волчий волчок монады. Он наматывает нить моей судьбы! Он всего один! Других нет! Ты не промахнешься, Герман!.. И ты его уничтожишь.

— Совсем?

— Совсем!

— И больше не останется нигде ни одной такой книжки?

— Да! Ни одной и нигде. Ни в памяти, ни в истории, ни в сердце. Монада свернется в исходную точку без отражений, станет ничто, и сказки Перро исчезнут из открытости бытия.

— И людоед? И Мальчик-с-пальчик?

— Да. И Красная Шапочка. Люди забудут все.

— Но это невозможно, маэстро!

Конь с досадой закрыл глаза, и только тут я понял, почему он внушает мне такой страх. Не потому, что он не конь, а волк и до самых глаз и зубов зарос волчьей шерстью. Не потому, что понимает наш диалог, а потому… а потому что у него глаза Августа Эхо! Мрачные траурные глаза медиума с желтым отливом белков!

Маэстро закрыл глаза, чтобы сдержать взрыв нетерпения, и, справившись с чувствами, сказал мне с проникновенным напором:

— А разве наш мир, Герман, все, что вокруг нас, эта вода в бассейне, этот мрамор, эта стеклянная арочная крыша над головами, разве земля, вся Вселенная, полная звезд, не те же самые отражения одной-единственной книги? Ее имя — Писание. Вспомни, вначале сотворил Бог небо и землю… или… в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог… Все вокруг нас — этот шезлонг, мой халат, это животное, небесный купол, ты и я, наконец, все это слова, слова, слова… нет ничего выдуманного, если оно сказано. Божественное слово дает место каждому словцу. Вот почему ты сможешь ступить туда. Где есть место, там найдется местечко поставить ногу, и явится время, чтобы делать шаги. Слово по сути — это и есть место для бытия вещи…

Я впервые почувствовал, как он устал за часы, что прошли со вчерашнего вечера и, минуя ночь, уже отсчитывают начало нового дня.

— Ты прав. Я устал, и нам пора торопиться. Змея уже в зеркале. Разбей его, Герман! Вот, держи…

И маг протянул мне незримый меч.

И я взял его. И почувствовал сладкую тяжесть металла: меч — бог ахейца.

— А вот твое седло!

И медиум бросил в воду проклятую книжку, которая тут же стала тонуть, погружаясь камнем в прозрачную глубь.

По всему простору воды вспыхнула огнистая рябь из букв. И я легко прочитал ее — это была первая страница проклятой книги Перро. Буквы вертелись в воде, как магические морские коньки.

— Хейро и тут оказался прав: моя смерть лежит на самом дне книги. Текст про Красную Шапочку написан последним. До нее четыре полосы обороны: Мальчик-с-пальчик, Золушка, Синяя Борода, Кот в сапогах… Но они все обречены — волк сожрет девчонку прямо в бабушкиной постели…

Он подтолкнул меня к краю бассейна.

— Это не вода, а поверхность монады, Герман. Смелее! Я пойду за тобой след в след.

При виде горящих в воде букв мне стало страшно, как никогда в жизни. Я, как зверь, чуял, что жизнь моя снова повисла на волоске. Один шаг — и гибель моя неизбежна.

Страх и стыд его обнаружить смешались в душе в гремучую смесь, мои глаза шипели от слез, словно угольки, выпавшие из кузнечного горна в чашу с водой.

— Но что я должен делать, учитель?! — воскликнул я в полном отчаянии, не понимая ничего из слов великого человека.

— Ничего! Ты должен только найти ее — маленькую мордашку в красной шапочке с плетеной корзинкой в руке на волчьей тропинке в лесу. Найти, обогнать и лечь в постель в маленьком домике вместо бабушки. Все остальное сделаю я твоими зубами. Ну!

Маг подтолкнул меня снова.

Я обреченно зашатался на самом краю обрыва, балансируя над черной головой демона с красными глазами, и вдруг вспомнил из детства, что роковая девчонка в сказке Перро остается жива и здорова.

— Маэстро! — крикнул я, теряя остатки самообладания, — но ведь она осталась жива! В домик вбегут дровосеки, убьют топорами волка, вспорют брюхо, откуда выйдут на свет бабушка и внучка целые и невредимые!

— Глупец! — ответил медиум и поднес к моим глазам страничку из книги.

Я не заметил, когда он успел ее вырвать.

— Читай!

Вот эта страница:

ВОЛК ПОТЯНУЛ ЩЕКОЛДУ, И ЗАДВИЖКА ОТСКОЧИЛА. ОН БРОСИЛСЯ НА СТАРУШКУ И В ОДИН МИГ СОЖРАЛ ЕЕ, ПОТОМУ ЧТО УЖЕ ТРИ ДНЯ КАК НИЧЕГО НЕ ЕЛ. ПОТОМ ОН ЗАПЕР ДВЕРЬ И УЛЕГСЯ В БАБУШКИНУ ПОСТЕЛЬ, ОЖИДАЯ КРАСНУЮ ШАПОЧКУ, КОТОРАЯ НЕМНОГО ПОГОДЯ ПОСТУЧАЛА В ДВЕРЬ — ТУК-ТУК. «КТО ТАМ?» КРАСНАЯ ШАПОЧКА, УСЛЫШАВ ГРУБЫЙ ГОЛОС ВОЛКА, СНАЧАЛА ИСПУГАЛАСЬ, НО, ВСПОМНИВ, ЧТО БАБУШКА ПРОСТУЖЕНА, ОТВЕТИЛА: «ВАША ВНУЧКА КРАСНАЯ ШАПОЧКА НЕСЕТ ВАМ ЛЕПЕШКУ И ГОРШОЧЕК МАСЛА, КОТОРЫЕ ВАМ ПОСЫЛАЕТ МОЯ МАТЬ». ВОЛК, НЕМНОЖКО СМЯГЧИВ СВОЙ ГОЛОС, ПРОКРИЧАЛ ЕЙ: «ПОТЯНИ ЩЕКОЛДУ, ЗАДВИЖКА И ОТСКОЧИТ». КРАСНАЯ ШАПОЧКА ПОТЯНУЛА ЩЕКОЛДУ, И ЗАДВИЖКА ОТСКОЧИЛА. ВОЛК, УВИДЕВ, ЧТО ОНА ВХОДИТ, СКАЗАЛ ЕЙ, СПРЯТАВШИСЬ ПОД ОДЕЯЛО: «ЛЕПЕШКУ И ГОРШОЧЕК С МАСЛОМ ПОСТАВЬ НА СУНДУК, А САМА ИДИ, ЛЯГ СО МНОЙ». КРАСНАЯ ШАПОЧКА РАЗДЕЛАСЬ И ЛЕГЛА В ПОСТЕЛЬ, НО ТУТ ЕЕ НЕМАЛО УДИВИЛО, КАКОВ У БАБУШКИ ВИД, КОГДА ОНА РАЗДЕТА. ОНА ЕЙ СКАЗАЛА: «БАБУШКА, КАКИЕ У ВАС БОЛЬШИЕ РУКИ!» — «ЭТО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ЛУЧШЕ ТЕБЯ ОБНИМАТЬ, ВНУЧКА!» — «БАБУШКА, КАКИЕ У ВАС БОЛЬШИЕ НОГИ!» — «ЭТО ЧТОБЫ ЛУЧШЕ БЕГАТЬ, ДИТЯ МОЕ!» — «БАБУШКА, КАКИЕ У ВАС БОЛЬШИЕ УШИ!» — «А ЭТО ЧТОБЫ ЛУЧШЕ СЛЫШАТЬ, ДИТЯ МОЕ!» — «БАБУШКА, КАКИЕ У ВАС БОЛЬШИЕ ГЛАЗА!» — «ЭТО ЧТОБЫ ЛУЧШЕ ВИДЕТЬ ТЕБЯ, ДИТЯ МОЕ!» — «БАБУШКА, КАКИЕ У ВАС БОЛЬШИЕ ЗУБЫ!» — «А ЭТО ЧТОБЫ СЪЕСТЬ ТЕБЯ!» И, СКАЗАВ ЭТИ СЛОВА, ЗЛОЙ ВОЛК БРОСИЛСЯ НА КРАСНУЮ ШАПОЧКУ И СЪЕЛ ЕЕ.

— В оригинале у Перро написано именно так, Герман. Съел ее! Это сентиментальные русские переводчики с французского пожалели детей и переиначили истинный конец на слюнявый лад для профанов. Тот, где дровосеки убивают волка. Но Герман! Нет ничего глупее, чем пытаться исправить отражение предмета, а не сам предмет, зачеркнуть тень, а не первообраз. Их жалкая правка не стоит и выеденного яйца. Место гибели всего развернутого в повествовательную цепь текста — самая важная смертная точка монады. Здесь текст сворачивается в нуль до бытия. Легкий толчок лапы, рывок зубами, и шар вкатится в лузу молчания. И нового времени больше не будет.

Я заметил невиданное — на глазах маэстро сверкнули слезы.

Он обнял меня за плечи — надо же! — и сказал проникновенным голосом:

— Мы с тобой заодно, Герман. Не думай, что речь идет лишь о спасении моей шкуры. Нет, от победы зависит и твоя жизнь тоже. Мы снова станем богами… Вспомни свой сон, где статуя из каррарского мрамора, Герман, стоит между двумя священными падубами на склоне Панопейского холма…

Я вздрогнул. Я совсем забыл про тот солнечный сон, забыл узнать у учителя, что значило это ослепительное видение, столь живое и прекрасное.

— Вот именно, Герман. Живое и прекрасное!.. Вот почему мы должны уничтожить этот святотатственный текст бытия нового времени, где богам больше нет места. И дело вовсе не в наивных выдумках господина Перро для детей, бери выше! Мы целим в выдумки самого Господа. Перед тобою, Герман, ключи от бездны числом пять, пять мишеней Нового Завета. Мальчик-с-пальчик — ключ к избиению младенцев в Вифлееме. Золушка на коленях перед крестной — это само Благовещение, а преображение тыквы — ключ к евангельской евхаристии. Подвал Синей Бороды — гробница Иосифа Аримафейского, куда будет спрятан Спаситель в плащанице после распятия. Людоед, который стал презренной мышью на закуску для Кота в сапогах, — это Ирод Великий, умалившийся по слову промысла до размеров самого малого. В корзинке Красной Шапочки не горшочек со сливочным маслом, не теплая лепешка. Нет! Там дары волхвов святому Младенцу, среди которых главный дар не благоуханная мирра, не золото, а простая деревяшка, которая сверкает, как зеркало, полное солнца, где на дереве нацарапаны римским гвоздем четыре священных слова.