Эйнштейн

В его уме произошло и другое чудо. Отец подарил ему компас. Для прочих детей это был бы самый заурядный предмет. Но на Альберта он подействовал магнетически. Упорство стрелки сбило его с толку, свело с ума. Эта стрелка неизменно находила заданное направление, сколько ни крути катушку. И если она сопротивляется власти человеческой руки, как бы резко ее ни вертели, значит, на нее воздействует некая внешняя сила, которая гораздо мощнее человеческой власти. В мире царит невидимая власть! Для мальчика, вечно смотрящего в никуда, это многое значило. С самого юного возраста он уверовал в высшую силу. Но стрелку поворачивает не десница Господня. Это что-то другое. Сила человека — не единственная в мире.

Вот какое воспоминание осталось у него от компаса и вот как он рассказывал об этом полвека спустя:

«То, что стрелка вела себя столь определенно, не соответствовало нормальному ходу вещей, вписывавшемуся в бессознательную концепцию мира (где следствие связано с непосредственным «контактом»). Я и сейчас помню — или думаю, что помню — что это событие произвело на меня глубокое и стойкое впечатление. Значит, под внешним обликом вещей существует нечто глубоко скрытое».

Понятие «удаленной силы», которое он открыл в приложении к магнитной стрелке десятилетия спустя ляжет в основу его теории гравитации.

Можно сказать, что компас изменил представление о движении планет… Отголоски этого рассказа, сохранившиеся у последующих поколений, то, как Эйнштейну удалось включить его в легенду о себе самом — современный, технический вариант прустовского печенья[9], — говорят не только о ранней одаренности ребенка, но и о том, что лауреат Нобелевской премии по физике обладал еще и даром к театральным постановкам.

Семь лет: пора идти в школу. Столкнуться с реальностью, притереться к другим. Герман и Паулина возлагали большие надежды на образовательную систему. Общаясь с другими детьми, Альберт проявит себя, у него появятся причины веселиться, откровенничать, улыбаться. Возможно, авторитет учителей, любознательность покончат с апатией, читающейся на лице ребенка. И может быть — они на это надеются — Альберт утратит странную привычку, которая смущает и тревожит его родителей: произнеся какую-нибудь фразу вслух, он тотчас повторяет ее шепотом, словно для самого себя.

Учебный день в Мюнхене. Мальчик идет в школу с отсутствующим видом, скованный, жалкий. Его взгляд теряется, исполненный тоски, в холодном свете рассеивающейся ночи. Он идет так, словно его ведут на заклание.

Опустив голову, проходит по школьным коридорам. Входит в класс с облупившейся штукатуркой на стенах, лишенных украшений или картин. Всю дальнейшую жизнь его будет преследовать тошнотворный запах, царивший в классе. В зимние утра в окна проникал ледяной воздух.

Но все это пустяки по сравнению с учительским воспитанием. Образование того времени! Даже в младших классах царила воинская дисциплина. Такое впечатление, будто за спиной у каждого учителя стоял Бисмарк. Они словно получили приказ вымуштровать армию покорных, податливых, послушных, аккуратных молодых людей, почитающих установленный порядок. Слово учителя — закон. Любопытство, восторженность, критическое мышление под запретом. Неужели это только ему так кажется? Неужели он не приспособлен к общественной жизни? Просто оторопь берет, когда читаешь страницы, посвященные той же теме Стефаном Цвейгом, родившимся на два года раньше Эйнштейна, в его биографии «Вчерашний мир», в особенности в главе под названием «Школа в прошлом столетии». Его горькие воспоминания от немецкого образования той поры так похожи на впечатления Эйнштейна; полученные внушения заставляют их приравнивать воспитание юношества к подавлению сознания.

Но холодность преподавателей тут ни при чем: Альберт чурается других детей. Он остается одиночкой. Не играет в игры, положенные по возрасту. Старается выжить в давящем, застывшем, оглушающем мире. Гомону и грубым играм мальчиков предпочитает покой одинокого чтения. Не играет во дворе, не уходит гулять с ребятами. В Мюнхене существовала традиция: каждую неделю солдаты устраивали парад, маршировали под барабан по брусчатке, чеканя шаг. Толпа хлопала в ладоши, сзади шли мальчишки — в ногу, как старшие. Альберт издали смотрел на этот маскарад. Он говорил, что ему жаль других школьников. Он не чувствует в себе души будущего солдата. Он ненавидит военный оркестр. Военные марши выводят его из себя.

Однако никто и никогда не вел себя с ним подчеркнуто грубо. В начальной «народной школе» к нему относились, как к рохле-мечтателю. Он был единственным евреем в школе, где катехизис входил в обязательную программу, но ни разу не подвергался остракизму, ни в какой форме. В речах священника не сквозило никакой враждебности к народу, который «Христа распял». На уроках Закона Божьего, на которых он безропотно присутствовал, учитель ни разу не возложил на него вину за богоубийство. Он добросовестно учил историю из Нового Завета. Кстати, он всегда будет симпатизировать личности Христа, тогда как Спиноза и Маркс казались ему образцовыми сынами его народа.

Однако посреди тусклых красок чернил и пыли проступает филигранью воспоминание об колких замечаниях его однокашников по поводу его национальности. Никакой грубости, драк, стычек. Только невидимая рана от убийственных слов. Уязвленное самолюбие от оскорблений и двусмысленностей. Альберт Коэн[10] в память о единственном оскорблении, нанесенном ему в детстве, написал «О люди, братья мои».

Эйнштейн напишет: «Как только сын евреев начинает ходить в школу, он сразу замечает, что отличается от остальных детей, которые относятся к нему не так, как к своему…Чувство непохожести легко может сопровождаться некой враждебностью».

Его отношения с иудаизмом были под стать его характеру. Несдержанному, доходящему до крайностей, порой ударяющемуся в гротеск, но всегда цельному. Как только Альберту пришла пора учиться читать, ученик раввина стал регулярно приходить учить его Торе. Мальчик оказался усидчивым, увлеченным библейской историей, завороженным идеей о высшей силе, правящей миром. Он проявит незаурядное благочестие, выходящее за рамки семейных традиций и заставляющее иронизировать его отца. Альберт даже будет составлять молитвы к Всевышнему, псалмы собственного сочинения, проникнутые лиризмом, в которых он возносил хвалу Богу, создавшему мир. Однако к двенадцати годам этот почти мистический пыл исчез внезапно и необъяснимо. Вместо него Эйнштейн два десятка лет будет выказывать безрассудное недоверие к правоверию в любой форме. Он превратится в вольнодумца, фанатичного атеиста. «Только приехав в Берлин, я снова почувствовал себя евреем, — напишет он, — и в основном из-за чужих взглядов». Эйнштейн — еврей сартровского плана?[11] Мысль занимательная, но его дальнейшая поддержка сионизма не оставляет от нее камня на камне.

Двенадцать лет: Альберт порвал с Богом своих отцов. Мистический кризис завершился. Прекратились молитвы к Всевышнему. Альберт открывает другой объект для поклонения — евклидову геометрию. Читая страницы первого научного труда, он благоговеет, впадает в экстаз, восхищается; это настоящее озарение. Вспоминая о своем открытии и том учебнике геометрии, он говорил о «священной книжечке». Он рассматривал фигуры из теоремы Пифагора с тем же чувством глубокого почтения, с каким еще совсем недавно углублялся в изучение скрижалей Завета. Эти прямые придали новый смысл его существованию, задали новое направление мысли. Аккуратность кругов, неопровержимость аксиом перенесли его от тайн небесных сфер в глубины абстракции и чистого познания. Он предался новой религии, религии знания, с той же набожностью, с какой еще вчера предавался библейскому Богу. Просто теперь его молитвы были обращены прежде всего к самому себе. Устав от Бога, его сердце больше не обращается к ангелам. Его псалмы станут зашифрованными посланиями.

9

Имеется в виду знаменитый отрывок из романа Марселя Пруста «В сторону Свана»: вкус печенья, размоченного в чашке чая, напоминает герою такой же вкус, изведанный много лет назад, вызывая цепь ассоциаций и воспоминаний.

10

Альберт Коэн (1895–1981) — швейцарский франкоязычный поэт, писатель и драматург, номинировавшийся на Нобелевскую премию по литературе. Еврейское происхождение оказало сильное влияние на его творчество. Отправным моментом книги «О люди, братья мои», вышедшей в 1972 году, является одно воспоминание детства, проведенного в Марселе: когда Коэну было десять лет, бродячий торговец обозвал его «жиденком» и велел убираться.

11

Жан Поль Сартр (1905–1980) — французский писатель и философ, представитель атеистического экзистенциализма. В 1946 году опубликовал «Размышления о еврейском вопросе», в которых он анализирует природу антисемитизма. «Именно общество, а не Божьи заповеди, сделало еврея евреем», — считает Сартр, приходя к выводу, что «если бы евреев не существовало, их выдумали бы антисемиты».