Стендаль

С. Филлипетти Стендаль

ПРЕДИСЛОВИЕ

В своих «Философских прогулках» Реми де Гурмон пишет: «Философский смысл того или иного периода времени следует искать не только у самих философов, для которых философия является профессией или предметом постоянных размышлений, но с не меньшим основанием у моралистов, поэтов и романистов. <…> В XIX веке несколько независимых и оригинальных умов выстроили, сами того не зная, целую философию. Среди них — Стендаль. В эту эпоху расцвета христианского романтизма вдруг появились особенные книги — они противоречили общему направлению умов. <…> Для Стендаля смысл жизни был в поисках любви. Такой жизненный принцип может показаться грубым или легкомысленным, но именно он был бесконечно нов для общества, которое едва успело опомниться от ужасов военных кампаний и сразу очутилось в тенетах набожности и литературного сентиментализма».

Обладатель трудного характера, замешенного на противоречиях, Анри Бейль, известный как Стендаль, не был похож ни на кого. Его своеобразный жизненный путь — в непрестанном движении — пробивает изрядную брешь в том слишком серьезном имидже, который ему зачастую придают. Его рождение выпало на самое начало революции; в возрасте между восемнадцатью и тридцатью годами этот яростный антиклерикал принимал участие в наполеоновских кампаниях в Италии, Пруссии и Австрии, а затем — и в России. В годы зрелости он, вечно сомневающийся насмешник, оттачивал свой ум в самых просвещенных кругах Империи и Реставрации, а закончил свою жизнь во времена Июльской монархии — консулом в маленьком портовом городке Чивитавеккья, что было не слишком почетным изгнанием.

Наделенный острым умом и даром собеседника, в котором ему не было равных, он умел внимательно наблюдать за изменениями, происходившими с обществом. Среди жизненной мешанины из трагикомических любовных перипетий, бесконечных переездов и проблем со здоровьем он создавал удивительно разноплановые произведения; в его романах содержится много автобиографических моментов. Предпочитая предписаниям морали непреклонную правду жизни, он подарил французской литературе два своих бесценных шедевра — доказательства силы его гения: «Красное и черное» и «Пармскую обитель».

Питая отвращение к угодничеству, ненавидя лицемерие, будучи начисто лишенным предрассудков, он вплотную приблизился к пониманию страстей и познанию человеческой души. Испытывая потребность в признании светских салонов, обладая неизменным вкусом к литературным беседам, он тем не менее нередко страдал приступами тоски и неудовлетворенности.

Стендаль часто анализировал свои чувства с пером в руке, но не любил театрально выставлять себя напоказ в своей корреспонденции и автобиографических заметках, как это делают многие писатели: он не ставил перед собой цели непременно остаться в памяти людей и перешагнуть таким образом через века — ему просто нужно было непредвзято разобраться в самом себе. Разные псевдонимы, фразы на других языках, маленькие хитрости и закодированные слова лишний раз доказывают это.

Был ли этот оригинальный ум оценен по достоинству при жизни? Ни в малой степени. Его произведения, не знавшие успеха, почти неизвестные его современникам, были достоянием лишь нескольких литераторов, которые высказывали о них самые противоречивые мнения. Как выразился позже об этих его собратьях Эмиль Золя, «их суждения о нем, похоже, не проникали глубже поверхности кожи». Расхождение мнений было широким: от возмущенного осуждения Шарля Огюстена Сент-Бёва, на что явно повлияли его рационализм и приверженность классикам, — до восторженных похвал Оноре де Бальзака и Астольфа де Кюстина. Чтобы быть заново открытыми, произведениям Стендаля пришлось дожидаться достойной оценки, уже в конце века, от позитивиста Ипполита Тэна: «Я подыскиваю слова для определения стендалевского ума и нахожу, кажется, только одни: это высочайший ум».

Именно Тэну обязан Стендаль наименованием «самый великий психолог века», и именно Тэн стал посредником, благодаря которому влияние Стендаля распространилось на творчество таких писателей, как Морис Баррес, Поль Бурже, Эдмон и Жюль Гонкуры, Поль Валери…

Скрупулезным сохранением всех бумаг Стендаля мы обязаны его кузену Ромену Коломбу. Благодаря его преданности, творчество Стендаля не только уцелело, но и смогло быть впоследствии полностью опубликовано. С того времени «бейлисты» и «стендалисты» не перестают плодиться, а те «happy few» («немногие счастливцы»), которым Анри Бейль адресовал свои книги, на сегодняшний день составили уже целый легион. Мало кто из писателей удостоился такой блистательной посмертной реабилитации.

Впрочем, надо признать, что в компании со Стендалем действительно никогда не бывает скучно.

ГРЕНОБЛЬСКИЕ ГОДЫ. 1783–1799

Обременительная наследственность

«Ничто не удивляло меня больше в моих путешествиях, чем слышать от знакомых офицеров, что Гренобль — очаровательный город, искрящийся умом, и что молодые женщины в нем просто незабываемы». Анри Бейль был, бесспорно, патриотом Дофине: ценя отважную натуру и закаленный характер его уроженцев, он при этом нисколько не был склонен к ностальгии по родному городу. Все в нем раздражало его: как внешний вид («сырость и грязь на стенах домов — позеленевших, почерневших»), так и умы («Все самое плоское, что есть в буржуазности, напоминает мне Гренобль; все напоминающее о Гренобле внушает мне ужас — нет, „ужас“ еще слишком благородное слово, — „тошноту“. Гренобль для меня как воспоминание об отвратительном несварении желудка: опасности нет — только страшное омерзение».)

Гренобль стоит на берегу Изера, соседствуя с Воклюзом, Тайфером и Шартрезом, опираясь на склон горы Бастиль, в обрамлении незавершенного земляного вала. К началу революции он представлял собой благоденствующий город со своим парламентом[1], театром и светской жизнью. Светские нравы были настолько свободными, что Шодерло де Лакло, служивший в здешнем гарнизоне в качестве артиллерийского офицера с 1769 по 1775 год, здесь же, похоже, и почерпнул материал для своих «Опасных связей».

Ребенку, а затем юноше Бейлю даже в голову не могла прийти мысль о наличии чего-либо неблагопристойного в той жизни, что протекала за внушительными фасадами суровых домов его родного города. Провинциальное, живущее интригами, это внешне благовоспитанное общество казалось ему лишенным пороков, далеким от всякой свободы нравов, а мадам де Монмор, предполагаемый прототип маркизы де Мертёй, осталась в его памяти хромой старой дамой, которая угощала его засахаренными орехами, когда он бывал в гостях в ее поместье Шеваллон.

«24 января 1783 года крещен Мари Анри, рожденный вчера законный сын дворянина Шерубена Жозефа Бейля, адвоката в парламенте, и дамы Каролины Аделаиды Генриетты Ганьон. Крестным отцом был господин Анри Ганьон, врач в этом городе, с крестной матерью ребенка дамой Мари Раби, вдовой дворянина Жана Батиста Бейля, при жизни королевского судьи этого города, — подписавшиеся с отцом и свидетелями». Новорожденный получил, таким образом, два наследия — во всем противоположных: он оказался одновременно Бейлем и Ганьоном, горцем и средиземноморцем. Замкнутым и прагматичным — с одной стороны, яростным и тоскующим — с другой. Всю жизнь ему суждено быть разрываемым между этим своим двойственным наследием: недостатком внешнего блеска, мелочной расчетливостью, одержимостью предрассудками, полученными от отцовского клана, к которому он причисляет и свою тетушку Серафи, и возвышенными чувствами и открытостью ума, свойственными противоположному клану.

Бейли были уроженцами Веркорского высокогорья; в их семействе передавалась по наследству должность прокурора парламента: прадед Анри, Жозеф Бейль (1649–1739), получил ее в 1696 году и передал ее в 1721-м своему сыну Пьеру (1699–1764). Королевский советник, он был также субститутом и адъюнктом в окружном суде Грезиводана — эта должность принесла ему в качестве привилегии личное дворянство. Пьер Бейль и Жанна Дюперон в своем брачном союзе произвели на свет двух дочерей и сына, Жозефа Бейля, родившегося 29 марта 1747 года.

1

До Великой французской революции — королевский суд. — Здесь и далее примечания переводчика.