Зоя Космодемьянская

Чего только не было в этом сражении! Немцы прорвались вдоль шоссе, захватили деревню Артемки и Утицы. А выбить их нечем. Лишь в Можайске выгружался один из последних эшелонов — прибыл 3-й батальон 322-го стрелкового полка. Тот самый батальон, который стоял в Приморье на Каульской сопке, перекрывая «долину контрабандистов». Виктору Ивановичу ничего не оставалось, как бросить людей в бой прямо с колес, в светлое время, когда в небе господствовали немецкие самолеты. Но вот где сказалась выучка бойцов таежной, болотной, всепроходимой дивизии! Батальон разомкнулся на взводные колонны и ускоренным маршем, почти бегом двинулся вдоль шоссе Гжатск — Москва. Не по шоссе, нет, а по густому лесу, по незнакомой местности. Скрытно, всего за два часа, не имея отставших, батальон вышел в указанный район и с ходу, неожиданно атаковал деревню Утицы. Фашисты бежали, падая под меткими пулями дальневосточников. На три километра отбросил батальон немцев.

Не упомнишь, сколько раз переходила из рук в руки деревня Артемка. Окрестности ее были усеяны трупами в зеленых и серых шинелях.

Группа вражеских танков прорвалась к командному пункту дивизии. Полосухин приказал бойцам и командирам занять круговую оборону. Редкой цепочкой залегли люди в неглубоком окопе. А танки приближались, ползли черными громадами среди памятников и обелисков героям двенадцатого года. Комиссар дивизии, полковой комиссар Мартынов подсчитал хладнокровно: по танку на человека. И приготовил гранаты. А Виктор Иванович вызвал по телефону ближайшую гаубичную батарею, приказал развернуть орудия в сторону командного пункта и бить, не считаясь ни с чем. Командир батареи медлил — там же все начальство! А для снаряда сто метров не расстояние.

Пришлось Полосухину повторить команду. Сам командир батареи встал к прицелу. Четыре гаубичных снаряда, каждый весом в двадцать килограммов, были посланы в цель безукоризненно: четыре танка развалились, как орехи под молотком. Еще залп — и еще четыре машины. Остальным удалось скрыться за дымом.

Оглушенные, контуженные люди поднялись из окопа. Стряхнули с себя землю, откашлялись, отдышались, восстановили связь со штабом дивизии. Командный пункт продолжал управлять боем.

Шесть суток гремело сражение на поле русской славы. 40-й моторизованный и 46-й танковый корпуса гитлеровцев пытались проложить себе путь к Москве. И не проложили. Они оставили здесь сто семнадцать танков и двести автомашин. Почти десять тысяч фашистов было убито и ранено.

Дивизия Полосухина тоже понесла очень большие потери: из строя выбыла половина личного состава и больше половины боевой техники.

Отчаявшись пробиться через Бородинское поле, гитлеровцы нанесли удар значительно южнее и, сделав бросок, захватили Можайск за спиной у дальневосточников. В дивизионной многотиражке появилось тогда стихотворение:

32-я стрелковая, круша немецкие тылы, прорвалась через линию фронта и заняла указанные ей позиции.

Скоро начнется новое вражеское наступление. Дивизия на стыке двух армий, на ответственном участке. Позади — прямая дорога к Москве. До столицы — восемьдесят километров, отходить некуда. А полки очень ослаблены.

Во время затишья дивизия укрепила занятый рубеж. Река Нара, вдоль которой тянулась основная линия обороны, сама по себе не являлась серьезной преградой для наступающих. По берегам ее были отрыты окопы полного профиля, сооружены дзоты. Подготовлены запасные позиции, поставлены минные поля на танкоопасных направлениях. На лесных просеках — завалы. На открытых местах, на дорогах возведены валы из валежника и соломы высотой до трех метров. Их обливали бензином или керосином. В любое время можно поджечь, создать перед врагом огненный барьер.

Чтобы ввести противника в заблуждение, Полосухин выдвинул часть своих сил вперед, к речке Тарусе. Пусть немцы столкнутся с боевым охранением, прежде чем выйдут к основной линии обороны. Может, спеси у них поубавится, ослабнет порыв.

Рассчитывал Виктор Иванович и на разведчиков-диверсантов. Их немного, но давно известно, что один смелый боец в тылу врага стоит трех-четырех, находящихся на линии фронта.

Болото замерзло не все, остались бочаги, не затянутые льдом. Воздух был густой, сыроватый. Пахло гнилью. Разведчики продвигались медленно, след в след. То пружинили под ногами моховые кочки, то скользкую твердость льда ощущали подошвы. Много было упавших деревьев, через некоторые стволы приходилось перелезать. Это с грузом-то. А Зоя еще очень старалась, чтобы не скрипели лед и сухой снежок под сапогами. Ступала на носках, всем телом подавшись вперед, чувствуя, как до боли напрягаются мышцы. Не шла, а будто кралась, словно кошка.

Когда осталось позади болото — ноги ее не держали. Хорошо, что командир устроил малый привал, разрешил отдохнуть двадцать минут, пока уточнял что-то с капитаном Епанчиным. Разведчики полежали немного, съели по сухарю и по куску сахара. И отправились дальше — теперь уже без сопровождающих.

Часа через три начался неуверенный осторожный рассвет. Утро вроде бы сомневалось: надо ли подниматься над озябшей осенней землей, все равно не озаришь, не согреешь ее за короткий срок. Лишь повинуясь заведенному порядку, неохотно раздвинуло оно ночные сумерки, оставив в низинах, в лесных зарослях серый туман.

На небольшой поляне Борис Крайнов остановил отряд. Подозвал Проворова, Голубева, Емельянова. Поговорил о чем-то. Ребята скинули мешки и, захватив винтовки, исчезли в чаще.

Зоя опустила на землю свой тяжелый мешок и почти упала рядом с ним. Ноги были словно чугунные.

У девочек лица пепельные. От утомления, от серого света, наверное.

Лес вокруг такой же, как в Кунцеве. На елочных нависях пестреют опавшие листья. В зеленой хвойной гущине светятся березовые стволы. Несколько старых, черных от времени, елей взметнулись над мелколесьем. Как на той поляне, где учились закладывать взрывчатку и поджигать бикфордов шнур. Обычный подмосковный лес. И как-то не верится, что находишься не в родном привычном мире, а за огненным рубежом, на вражеской территории, где совсем другие порядки…

— Булгина, Воронина, Космодемьянская, Самойлович, — это голос Крайнова. — Вы дозорные. Остальным отдыхать. Костры не жечь.

— Мешок возле меня оставь, — ласково сказала Клава. — Захвачу, если что.

— Ладно, спи.

Крайнов разделил девушек на две пары. Зою и Лиду Булгину отвел чуть назад, в ту сторону, откуда пришли. Там с вырубки хорошо просматривалось поле, по которому бежали столбы телефонной линии с оборванными проводами.

— Чтобы мышь не проскочила, — предупредил Крайнов. Окинул взглядом девушек, разрешил: — Одна может на пне посидеть. Но другая обязательно на ногах, чтобы не дремалось.

Командир ушел. Рослая, выносливая Лида сказала:

— Отдохни ты, Зоя.

— Почему я? Я почти не устала.

— Ну, если почти… — улыбнулась Лида. — Давай уж я начну, потом ты.

— Да садись же!

— Хорошо-то как! Лучше, чем в кресле.

— Так уж и лучше? — усомнилась Зоя, оглядывая ровное голое поле. Прошлась немного. Возле березы увидела гриб: высокий боровик-переросток с коричневой шляпой, к которой прилипли резные листочки. В теплом сыром августе бывают такие. Обрадовалась, наклонилась к нему и отдернула руку, обожженную мертвым холодом. Гриб заледенел, отвердел, как железка. Одна только форма, один вид остался от настоящего, от живого. Зоя словно обманулась в чем-то хорошем.

— Давай разговаривать, — позвала Лида Булгина. — Глаза закрываются, чуть не свалилась.

— Только потише.

— А мы совсем шепотом, — сказала Лида и надолго умолкла.

— Что же ты? Опять дремлешь?

— На лес смотрю. Были мы здесь, Зоя. Прошлый раз, без тебя. Тоже Борис водил.