Страница 74 из 179
Следующее предложение свидетельствует, что Эдуард либо являлся лжецом высшей категории, либо был способен на величайший самообман — а может, попросту отличался чрезвычайной глупостью:
«И, разумеется, сударыня, мы знаем достоверно, как и вы это знаете, что он всегда добивался от нас всех почестей, какие только возможны, для вас, равно как и не совершалось никаких злых дел и не чинилось ущерба вам с тех пор, как вы стали моею спутницей; за исключением, возможно, как вы сами должны помнить, одного случая, когда мы имели основания сказать вам наедине несколько слов упрека из-за вашей гордыни — но, впрочем, без какой-либо грубости. И, несомненно, Господь и закон святой нашей Церкви воспрещают вам, ради вашей и нашей чести, преступать наши приказы либо оставлять наше общество по каким-либо мирским причинам».
Как замужняя женщина, обязанная подчиняться, Изабелла оказалась в безвыходной ситуации. Подчинившись приказу Эдуарда и вернувшись к нему после того, как она открыто проявила свою ненависть к Деспенсеру, она почти наверняка навлекала на себя большую опасность. Однако, проявив неповиновение своему господину и оставшись там, где была, она рисковала попасть под осуждение церкви и общества в целом.
Эдуард, конечно же, понимал это — и все же был слишком слеп, чтобы увидеть, что большинству людей его жена представлялась не столько грешницей, сколько жертвой чужих грехов, даже после того, как она удержала при себе сына. Способный понять лишь то, что он — оскорбленный муж, и веря, что именно он, а не жена, пользуется сочувствием большинства, король не постеснялся счесть себя особой высокоморальной и продолжал:
«И мы весьма недовольны что теперь, когда оммаж нашему дражайшему брату, королю Франции, принесен, и перед нами открывается прекрасная перспектива дружбы, вы, будучи посланной ради мира, можете стать (от чего упаси нас Господь!) причиной усиления разрыва между нами, особенно из-за вещей вымышленных и противоречащих истине».
Эдуард не дал себе труд задуматься, зачем Изабелле выдумывать ненависть к Деспенсеру. Большинству людей было ясно, что причин для ненависти у нее предостаточно — но при этом не в ее интересах разжигать вражду с французами. Если бы ее не провоцировали так жестко, ей незачем было бы ни искать поддержки у брата, ни оставаться во Франции. Но король предпочел представить дело так, будто она, по каким-то своим непостижимым причинам, сознательно создает разрыв между двумя государствами. В заключение он написал:
«Соответственно мы требуем от вас со всей доступной нам настоятельностью, дабы вы, оставив всякое притворство, отговорки и ложные причины, прибыли к нам как можно поспешнее. Упомянутый наш епископ [Стратфорд] доложил нам, что брат наш король в его присутствии сказал вам, что при поступлении нашей подорожной грамоты вас никто не станет задерживать или нападать на вас по возвращении, как и надлежит жене возвращаться к своему господину. Что же до ваших расходов, когда вы явитесь к нам, как и надлежит жене возвращаться к своему господину, мы проследим за тем, чтобы не было нехватки ни в чем, полагающемся вам по праву, и чтобы честь ваша никоим образом не пострадала. Также мы требуем от вас убедить и заставить нашего дорогого сына Эдуарда вернуться к нам со всей доступной ему скоростью, как мы ему приказывали ранее, и вы ни в коем случае не должны позволять [задерживать] его. Ибо мы весьма желаем видеть его и говорить с ним».{984}
В тот же день король написал также Карлу IV, пытаясь улестить его лживыми уверениями:
«Мы получили и разобрали ваши письма, доставленные епископом Винчестерским, и поняли также то, что епископ сказал мне изустно.
По-видимому, вам, дражайший брат, было сказано особами, коих вы полагаете достойными доверия, что спутница наша, королева Англии, не осмеливается вернуться к нам, боясь опасности для своей жизни, которая, как она думает, исходит от Хьюго Деспенсера. Разумеется, дражайший брат, ей совершенно незачем бояться его или кого-либо другого в нашем королевстве, поскольку, видит Бог, если бы Хьюго или любое другое живое существо в пределах наших владений вздумало причинить ей зло, и это стало бы нам известно, мы наказали бы виновного так, чтобы стало неповадно впредь всем прочим. И такова есть, и всегда будет, наша воля до тех пор, пока, милостью божьей, мы обладаем властью. И знайте твердо, дражайший брат, что мы никогда не слыхали о том, чтобы он — тайно или явно, словом, взглядом или действием, повел бы себя иначе, нежели следовало бы относительно столь дорогой нам госпожи. И когда мы вспоминаем дружеские взгляды и слова, коими они обменивались между собой у нас на глазах, и большую дружбу, которую она выказывала ему в день своего отплытия за море, и добрые письма, которые она посылала ему, а он показывал нам, то мы не в силах поверить, что супруга наша могла сама по себе измыслить о нем такие вещи; и мы также не можем такому поверить о человеке, который, после нас, сильнее всех в нашем королевстве желал бы оказывать ей почести, и всегда выказывал к вам искреннее расположение. Мы умоляем вас, дражайший брат, не давать веры никому, кто заставлял бы вас думать иначе, но доверять тем, кто и прежде правдиво свидетельствовал вам по различным делам и у кого есть все основания знать правду об этом деле.
Посему мы просим вас, дражайший брат, ради чести вашей и нашей, но еще более — ради упомянутой моей супруги, что вы побудите ее вернуться к нам как можно скорее; ибо, признаюсь, нам было весьма не по себе без ее общества, которое доставляет нам много удовольствия; мы никоим образом не допустили бы разлуки, если бы не твердая уверенность, что она вернется, повинуясь нашей воле. И если наших заверений и выданной охранной грамоты недостаточно, тогда отпустите ее, опираясь на свою добрую волю относительно нас.
Мы также умоляем вас, горячо любимый брат, чтобы вы соизволили вернуть нам Эдуарда, нашего возлюбленного старшего сына, вашего племянника; и, из любви вашей и привязанности к нему, отдали ему земли герцогства, чтобы не был он лишен своего удела, чего, по нашему разумению, вы желать не можете. Горячо любимый брат, мы просим вас отправить его как можно скорее к нам, ибо мы часто посылали за ним и весьма желаем увидеть его и говорить с ним, и ежедневно с тоской ждем его возвращения.
Кроме того, дражайший брат, в настоящее время почтенный духовный пастырь, Уолтер [Стэплдон], епископ Эксетерский, вернулся к нам и свидетельствовал, что его особа подвергалась опасности, исходящей от кого-то из изгнанных нами врагов; и мы, крепко нуждаясь в его советах, приказали, полагаясь на его верность и преданность, возвратиться немедленно, оставив все прочие дела по возможности в наилучшем состоянии. Посему мы просим вас извинить указанного епископа за внезапный отъезд по вышеуказанной причине.
Дано в Вестминстере, в первый день декабря».{985}
Необходимо отметить, что Эдуард не отрицает категорически, что Деспенсер плохо обращался с Изабеллой — но лишь отмечает, что сам лично никогда подобного не замечал, или не мог поверить в это, или обещает, что если Деспенсер все-таки поступит плохо, то будет наказан. В этом письме слишком много повторов, преувеличений, слишком много протестов. Просьба короля, чтобы Карл позаботился о чести Изабеллы, показывает, что муж уже знал о возможной угрозе ее репутации; средневековое общество не одобряло женщин, когда они осмеливались бросить мужей, как бы сильно их ни провоцировали; жена была собственностью мужа, и от нее зависела его честь. Общественное мнение и закон почти всегда становились на сторону мужчины — особенно если жена забирала у него сына и наследника; подобное поведение становилось еще намного более позорящим, когда муж был также и королем. Но Эдуард серьезно недооценил уровень общественного сочувствия к Изабелле. Уже 2 декабря он послал третье письмо, на этот раз сыну. Из него видно, что он осознавал возможные последствия, если мальчик останется в руках матери, и угрожающую ему самому опасность от любых союзов, которые она могла бы заключить.