Страница 73 из 142
Турция, естественно, осталась страной мусульманской по вероисповеданию, но при этом экономика стала жить своей жизнью, а религия — своей. Ислам не мог больше препятствовать развитию хозяйства по европейскому пути, не мог ставить преграды внедрению тех институтов, которые доказали свою эффективность на Западе в течение предшествующих веков. Использование религии в политических и личных целях запрещалось законодательно. Более того, нарушителям новых норм грозило чрезвычайно суровое уголовное наказание.
При анализе кемалистских реформ часто обращают внимание на чисто внешние аспекты. Например, на то, как Ататюрк пропагандировал ношение европейской одежды. Но главным, пожалуй, было иное. В частности, то, что с 1926 г. в Турции начал действовать Гражданский кодекс, фактически переписанный со швейцарского кодекса, считавшегося на тот момент времени самым передовым в Европе. Он определил массу важных вещей, без которых невозможно нормальное существование частной собственности. Он продемонстрировал, что, кому и на каких правах принадлежит. Он фактически создал основы для развития бизнеса.
Бизнесом, правда, турки не слишком готовы были заниматься. Распад империи в этом смысле даже ухудшил ситуацию, поскольку деловые и энергичные христиане теперь оказались за пределами страны. Многие греки, чтобы предотвратить эскалацию межэтнического конфликта, были депортированы на историческую родину. Армяне еще в 1915 г. стали жертвами геноцида и либо погибли, либо вынуждены были бежать из страны. Словом, вся тяжесть и ответственность кемалистских преобразований легла на плечи той части жителей бывшей империи, которая была наименее готова к вестернизации.
Столкнувшись с этим, Ататюрк пошел по самому простому и понятному ему пути. Если бизнесом не готов заниматься простой турок, значит, ведение дел должно взять на себя государство. Этатизм стал пронизывать все стороны жизни Турции. И это неудивительно. Ведь в Европе с конца XIX века государство активно расширяло свое присутствие в экономике. Кемаль, заимствовавший все европейское, естественным образом позаимствовал и модные европейские идеи.
Так, например, для того, чтобы поднять аграрную сферу экономики, бизнесменов, занимающихся иными видами деятельности, принудительно заставляли финансировать освоение дополнительных площадей на селе. С начала 30-х гг. под воздействием Великой депрессии стал усиливаться протекционизм, государственному регулированию подверглись валютные операции. А в 1936 г. был даже принят закон о контроле цен на промышленные изделия.
Большого успеха все эти меры принести не могли. Турция долго еще оставалась страной, существенно отстающей от Европы по многим параметрам. Однако сам факт сближения с Европой неоспорим. И инициированная Ататюрком секуляризация сыграла в этом большую роль.
«Я уже ничего не чувствую»
Впрочем, сам Кемаль почти не участвовал в той новой жизни, которую породил. В экономике этот генерал мало что понимал, а, значит, активное вмешательство государства в хозяйственные дела не было его личным вмешательством. Он догматически полагал, что идея этатизма будет работать, но сам для этого ничего сделать уже не мог. Ататюрк (как впоследствии Ельцин) оказался человеком, способным много сделать в кризисный момент, но для будничной реформаторской жизни совершенно не приспособленным.
«Я уже ничего не чувствую», — вырвалось у него однажды. И это был отнюдь не случайный выплеск эмоций. «Мне скучно до слез, — сказал он в другой раз. — Целый день я предоставлен сам себе. Все заняты своими делами, а я выполняю свою работу за один час! Затем передо мной стоит весьма небогатый выбор: отправляться спать, читать или писать что-нибудь. Если я захочу подышать воздухом, мне надо брать для этого машину. А если я остаюсь дома, то должен либо сам с собой играть в бильярд, либо слоняться в ожидании обеда».
Чтобы как-то убить время, Кемаль вставал с постели лишь к середине дня, чашку за чашкой пил кофе и ждал ночи. Пресс-секретарь времен Ельцина назвал бы все это «работой с документами», но у Кемаля не было необходимости как-то оправдываться перед боготворившей его общественностью. Атем временем в его организме, много лет не способном существовать без алкоголя, появлялись уже явные признаки цирроза печени.
В ноябре 1938 г. его не стало. С тех пор прошло много лет. Неоднократно еще туркам приходилось браться за реформы. От кемализма 20-30-х гг. мало что осталось. Ведь модернизировать общество сложнее, чем ввести несколько жестких запретов. И все же современная Турция во многом идет от Мустафы Кемаля.
ПЕР АЛЬБИН ХАНССОН.
ЭРА БЛАГОДЕНСТВИЯ
После завершения Первой мировой войны, породившей революции в России, Германии, Венгрии, а также гражданское противостояние в Финляндии, Ирландии и позднее в Испании, общество как никогда ранее испытывало потребность в идеологии классового мира и национального единства. В этой ситуации появилось два политика, предложивших свои подходы к новому мироустройству. Одного звали Бенито Муссолини, другого — Пер Альбин Ханссон.
Строитель Дома
Итальянец Муссолини предложил фашистское государство, основанное на корпоративистской экономике, в которой капиталисты и рабочие сотрудничают ради возрождения национального величия, а агрессивность бедноты, не имеющая выхода в классовой борьбе, выплескивается наружу через завоевания соседних земель. Муссолини порвал с социалистами, отверг демократию, сделал упор на авторитаризм и стал благодаря этому известен всему миру. Созданное же им государство не просуществовало и четверти века.
Швед Ханссон предложил теорию «Народного дома», согласно которой капиталисты и рабочие должны были сотрудничать примерно таким же образом, как в корпоративистской экономике, да и государство, так же как в системе Муссолини, брало на себя невиданные по сравнению с временами либерализма XIX столетия функции.
Однако у социал-демократа Ханссона преобразование общества основывалось на принципах демократии, внутренний классовый мир не порождал никакой внешней агрессивности, а предлагаемая правящей партией концепция переустройства общества не имела тенденции к превращению в тоталитарную идеологию. В системе Ханссона личности «отца народа» отводилась весьма скромная роль, и хотя он практически бессменно занимал пост премьер-министра целых 14 лет до самой смерти, сегодня имя Пера Альбина не известно почти никому за пределами Швеции.
Пожалуй, даже среди шведских политиков XX века он значительное менее популярен, чем, скажем, Рауль Валленберг, Даг Хаммаршельд и Улоф Пальме. Но шведский социализм, который он построил, оказался одной из наиболее прочных политико-экономических моделей минувшего столетия. И потому у себя на родине Пер Альбин, пожалуй, остается единственным человеком, который наряду с монархами известен просто по имени. Ханссонов много, но Пер Альбин один.
Более того, фактически именно со шведской социал-демократии берет начало то, что ныне во всем мире принято называть государством всеобщего благосостояния (или благоденствия). Это понятие было использовано другом и соратником Ханссона Густавом Меллером еще в 1928 г., т.е. задолго до того, как оно прижилось в других западных странах. В результате шведский социализм оказался наиболее ярким, последовательным воплощением того подхода, который после Второй мировой войны был использован во всем цивилизованном обществе без исключения.
Основы государственного патернализма в Европе закладывались еще в XIX веке — сначала Наполеоном III во Франции, а затем Отто фон Бисмарком в Германии, причем у «железного канцлера» система приняла по-настоящему развитые формы. Тем не менее то, что происходило в XIX веке, вряд ли можно было назвать в полной мере строительством государства всеобщего благоденствия, поскольку «благодеяния» изливались на народ сверху исключительно для того, чтобы тот не слишком активно напирал на элиту снизу