Страница 20 из 142
Прямое попадание
Умирающему Гамильтону не исполнилось еще и пятидесяти. Но в тот момент для Америки эта потеря уже ничего не значила. Эпоха Гамильтона прошла. Или, точнее, прошел тот период, когда он мог воздействовать на эпоху. Теперь, при президенте Томасе Джефферсоне, этому человеку оставалось лишь вести частную жизнь. Его ненавидел Бэрр, его опасался Джефферсон, его больше не поддерживал Джеймс Мэдисон, которому суждено было стать следующим главой Соединенных Штатов. Да и для бывшего президента Джона Адамса Гамильтон оставался постоянной головной болью.
Невозможно было вернуть то время, когда он чуть ли не заправлял всеми правительственными делами, тонко воздействуя на Вашингтона и проводя в жизнь свой радикальный курс. Никто теперь не дал бы ему порулить. А сам Гамильтон стать президентом был неспособен. Во-первых, потому, что родился вне территории Соединенных Штатов. А во-вторых, потому, что будь он даже уроженцем своего любимого Нью-Йорка, американцы все равно бы такого не избрали. Не выносит таких народ. Да и Гамильтон, надо признать, отвечал народу взаимностью. И это несмотря на то, что вышел он именно из самых настоящих низов общества.
Американская революция создала любопытный парадокс. Наиболее демократичные демократы были рабовладельцами, и революционный характер их государственной деятельности преспокойно сочетался с патриархальным бытом их поместий. А вот Гамильтон, имеющий репутацию защитника богатеев, с детства не имел за душой практически ни гроша.
Родился он в Вест-Индии в 1755 г. (по другим данным — в 1757 г.). Отец сбежал из семьи, когда Александр был еще маленьким. Мать же вскоре умерла. Кстати, повенчаны они не были, что позволило впоследствии президенту Адамсу грубо прохаживаться относительно происхождения бастарда Гамильтона.
Впрочем, по-настоящему важным было не происхождение, а то, что с 13 лет Александр заботился о себе сам, поступив на службу в крупный торговый дом. В 16 он уже замещал хозяина, пока тот уезжал на три месяца в Нью-Йорк. Что значит вести бизнес — Гамильтон испытал на собственной шкуре.
Парень не только работал, но и много читал. Как говорится, подавал серьезные надежды. А потому в 17 лет был отправлен на учебу в Нью-Йорк, благо люди добрые скинулись ради того, чтобы вывести его в люди.
Из книг он поначалу налегал на Макиавелли. Возможно, потому, что, вращаясь в истинно народной среде, знал цену людишкам и догадывался о том, как следует ими манипулировать. Позднее в колледже (будущем знаменитом Колумбийском университете) Александр взялся за других политических мыслителей, но закончить образование так и не успел. Пришла революция. Североамериканские колонии надумали воевать с британской короной, и Гамильтон, естественно, не мог оставаться в стороне. В 21 год он уже в чине капитана командует ротой.
Первый бой вышел для него не вполне удачным. Обстреляв из пушек британские корабли, капитан обнаружил, что одно из его орудий тут же взорвалось, тогда как вражеская флотилия осталась невредимой. Возможно, тогда он впервые задумался о том, что не может быть хорошей войны при плохой промышленности.
Зато один из последующих боев вышел на славу. Прямым попаданием он разрушил стену в Принстоне. И особое удовольствие доставило ему, по-видимому, не столько то, что за стеной этой сидели англичане, сколько падение колледжа, в который ранее его не приняли на учебу.
А затем было еще более прямое попадание. И не во врага, а в большую политику. К 22 годам подполковник Гамильтон стал адъютантом главнокомандующего — генерала Вашингтона. Это знакомство изменило всю его жизнь. Конечно, энергичный молодой человек взошел бы на вершины и без всякой протекции, но масштабы его последующего влияния на американскую политику наверняка оказались бы меньше, не обладай он доверием со стороны первого президента.
Не стоит и континентального доллара
Пока на фронте дела склонялись более-менее в пользу восставших колоний, экономическое положение Северной Америки становилось все хуже и хуже. Воевать было не на что, и лавина бумажных денег, с помощью которых отцы-основатели вынуждены были содержать армию, породила катастрофическую инфляцию. Хозяйственная система пока еще даже не созданной страны оказалась практически полностью разрушена.
Колонии, в которых полноценных металлических монет издавна не хватало, получили опыт бумажно-денежного обращения даже раньше, чем европейские государства. Уже перед войной более трети (а по другим данным — более двух третей) находящихся в обращении средств платежа приходилось на бумажные деньги. Когда же пробил грозный час, выяснилось, что не существует другого способа выживания, кроме как еще больше подналечь на эмиссию.
Централизованного налогообложения не имелось, и отдельные штаты не стремились предоставлять это право какой бы то ни было верховной власти. Поначалу они собирались вести войну в складчину, но не справились со своими обязательствами, поскольку не готовы были повышать налоги. Какие-то суммы, правда, удалось позаимствовать, а какие-то — выручить от продажи земель лоялистов (т.е. тех, кто оставался лоялен британской короне). Но все равно основная нагрузка пришлась на печатание бумажек — так называемых континентальных долларов, запущенных в оборот с 1775 г. Более того, помимо центра отдельные штаты вскоре также приналегли на эмиссию, что окончательно развалило денежную систему.
В народе появилась поговорка: «Не стоит и континентального доллара», соответствующая нашей русской: «Не стоит и ломаного гроша». За шесть лет такого денежного обращения 100 долларов превратились по рыночному курсу в 70 центов серебром. В мае 1781 г. континентальные доллары вышли из оборота, но новые бумажные купюры обесценились точно так же. А когда в 1782 г. прекратились выплаты процентов по облигациям государственного займа, они фактически тоже превратились в обычные, ничем не обеспеченные бумажки. В целом денежная масса возросла по сравнению с довоенным периодом в 20 раз.
Когда на обесценивающиеся деньги ничего нельзя купить, появляется желание вводить фиксированные цены, запрещать экспорт продукции и т.д. Америка прошла через все это, но такого рода попытки лишь усугубляли положение. «Наши соотечественники щедро наделены глупостью ослов и вялостью овец», — заметил как-то раз «друг народа» Александр Гамильтон.
Заметил он это не случайно, поскольку активно размышлял над создавшимся положением и приходил к выводу о том, что при такой демократии страну ожидает нищета. Сохранение самостоятельности штатов в вопросах денежной эмиссии и отсутствие у центра прав на взимание налогов порождают в экономике хаос. А, кроме того, отдельные штаты даже облагают товары соседей пошлинами, что подрывает конкурентоспособность. Глядя на все это, Гамильтон сформировался как убежденный федералист, стремящийся наделить центр максимально возможной властью. Шаткой конфедерации штатов он абсолютно не принимал.
И еще один важный момент отличал его от многих других деятелей революции. В ходе предстоящих реформ никак нельзя было ущемлять богатую, предприимчивую часть общества, поскольку именно с ней Гамильтон связывал будущий успех американской экономики.
Таким образом, на повестке дня стояла сложнейшая задача. Американскому реформатору в отличие, скажем, от француза Тюрго предстояло не ограничивать деятельность государства в экономике, а фактически создавать это самое государство с нуля, поскольку без правильно организованной денежной эмиссии и эффективно функционирующей налоговой системы никакое хозяйство (по крайней мере, со времен промышленной революции XVIII столетия) развиваться не может.
«Великий человек, но не великий американец»
Столь парадоксальным образом охарактеризовал Гамильтона более чем через сто лет после его смерти президент Вудро Вильсон. И вправду Гамильтон всеми силами боролся за то, что считал важным для государства, в значительной мере пренебрегая при этом демократическими началами, столь близкими сердцу американских отцов-основателей.