Страница 87 из 108
Сталин посмотрел на карту, постоял, тяжело — не сдерживая себя — вздохнул, ещё помолчал и начал:
— Вот, господин Мацуока, карта. Вот Аляска… Наша, — Сталин опять вздохнул, — бывшая территория… Вот вытянулся вдоль Американского материка архипелаг Александра. Тоже бывший наш. Вот наши, слава богу, и сейчас — Командоры, а вот уже не наши Алеуты.
Мацуока слушал — тоже тяжело.
— А вот ваши, — Сталин так нажал на это «ваши», что Мацуока вздрогнул, так это было сказано не то что бы с ненавистью, а с какой-то болью — не болью, сожалением — не сожалением, а с чем-то таким, что словом не выразить, а вот душу дерёт, — ваши Курилы…
Сталин развёл руками:
— Русские, господин Мацуока, много плавали в этих водах уже в восемнадцатом веке, а в девятнадцатом — тем более… Японцы в этих местах просто не плавали, у вас тогда и кораблей таких не было, вы самоизолировались. Так вот, Алеуты были для России, в состав которой входила русская Америка, первым, океанским форпостом. И форпостом естественным, предоставленным России самой природой. Но Курилы для России — тоже форпост, уже второй, ближний. Алеуты замыкают наше Берингово море, а Курилы — наше Охотское. Курилы, естественно, принадлежат России, и не понимать этого могли только политические невменяемые Александр и его брат Константин… Им и на первый российский форпост было плевать, и на второй, да и на Россию — тоже.
Мацуока молчал, попыток к возражению не делая. И Сталин спокойно подвел итог:
— Вот почему русские — по естественному праву — Курилы стали вашими, японскими.
Мацуока молчал и не пытался перебивать. Да и что тут скажешь в ответ на эти весомые, железные, стальные слова? А Сталин, смотря прямо на угрюмого специального посла, продолжал:
— Мы, господин Мацуока, мирные люди. Мы смогли договориться с Германией прежде всего на этой почве — почве мира. И вы видите, что мир пошел на пользу обоим народам. Германия решает не без нашей помощи свои проблемы, Советский Союз не без её помощи всё более превращается в огромную стройку… Нам война не нужна ни на Западе, ни на Востоке. И поэтому о Курилах я сказал так откровенно не для того, чтобы вас попутать. Я просто хотел сказать, что вопрос есть и закрывать на него глаза не надо… Его надо иметь в виду и решать. Решать умно, к взаимной выгоде и обязательно — решать мирно. Я не прошу, господин Мацуока, что-то мне сейчас отвечать. Я прошу вас просто не забывать об этом нашем разговоре и помнить о том, что все надо решать мирно. Особенно — во время той большой войны, которую ведете вы и в которой наши симпатии — на вашей стороне. И — по букве Четверного союза, и по духу наших общих возможностей… Дайте нам несколько лет, и мы из Сибири сможем давать Японии столько, сколько надежный партнер может и должен дать своему надежному партнёру…
Сталин положил на карту трубку, посмотрел Мацуоке в глаза и чуть-чуть, одними глазами, улыбнулся. А потом протянул Мацуоке руку:
— Мы готовы дать немало уже и сейчас… Но хотелось бы поскорее договориться по Южному Сахалину с оставлением за вами на ближайшие военные годы всех концессий на острове. Спасибо за то, что внимательно и, надеюсь, с пониманием слушали меня.
Мацуока понял, что разговор закончен, пожал руку и — хотя Сталин и не настаивал на каком-то его ответе — сказал:
— Спасибо и вам. Мы будем помнить и думать…
А В ВАШИНГТОНЕ 14 января 1942 года закончилась конференция под кодовым наименованием «Аркадия»… Вообще-то Аркадия — это историческая область в гористой части Греции. Население ее имело в античные времена репутацию гостеприимного и благочестивого народа, и в придворных спектаклях-пасторалях XVII века ее изображали страной райской невинности и идиллической простоты нравов. То есть, выбирая название для конференции, англосаксы поступали «с точностью до наоборот» — чего-чего, а невинностью в этой англосаксонской «Аркадии» не пахло…
Началась конференция 22 декабря 41-го года — под Рождество. Черчилля поселили в Белом доме в большой спальне, соседствующей через холл с комнатой Гарри Гопкинса. И все отметили, что стол в президентском дворце — особенно по части качества и количества напитков — стал гораздо лучше.
В день Рождества гость и хозяин стояли в методистской церкви Фаундри и слушали, как преподобный отец Гаррис возносил за них молитвы…
— С твоей благодатной помощью, Господи, — восхвалял Гаррис сэра Уинстона, — он продолжает вести свой доблестный народ сквозь кровь, пот и слезы к новому миру, где люди доброй воли будут жить совместно, не отваживаясь затрагивать или запугивать других…
Хор прихожан пел псалом «О, маленький городок Вифлеем», и в зале раздавалось:
А на следующий день Черчилль с присущим ему внешним блеском при внутренней пустоте выступил перед сенаторами и конгрессменами. В лучших традициях американского парламентского лицемерия он вещал:
— Всю свою жизнь я был с тем течением по обеим сторонам Атлантики, которое направлено против привилегий и монополий… Я уверенно плыл к идеалу власти народа, волей народа и для народа… В нашей стране, как и в вашей, общественные деятели гордятся тем, что могут быть слугами государства, и считали бы для себя постыдным претендовать на роль его хозяев…
Претендовать на роль хозяев Америки и Англии ни Черчилль, ни даже миллионер Рузвельт действительно не могли, и не в силу особо развитой стыдливости — просто хозяевами были другие, намного более богатые. И Черчилль, конечно, понимал это. Но трибуна Конгресса США — как раз то место, откуда правда была изгнана ещё «отцами-основателями». Поэтому мог ли английский премьер говорить правду здесь?
Да и вообще — где бы то ни было?
Воодушевив янки (выступление передавалось по радио), Черчилль затем съездил в Канаду, с 5 по 11 января загорал во Флориде, но в Белом доме состоялось-таки восемь пленарных «аркадских» заседаний. Предварительно все обсуждалось Рузвельтом, Гопкинсом и Черчиллем за обеденным столом, так что все проходило гладко — почти по-аркадски, в духе идиллии.
Кроме того, в здании Федерального резервного управления прошло двенадцать отдельных заседаний начальников штабов. При этом новая ситуация на Тихом океане и в Европе с точки зрения стратегических целей не меняла ничего — ещё в феврале 41-го года на штабных американо-британских переговорах было решено, что главный враг — Германия.
Так это и осталось.
В то же время генерал Макартур, фактический командующий филиппинской «армией», гнал в Вашингтон шифровку за шифровкой, сообщая, что японская пропаганда ведется на Филиппинах «со смертельной силой» и что он «не в состоянии бороться с ней»… Японцы стремительно неслись через Малайю и Филиппины, высаживали парашютные десанты в Голландской Индии и прижимали к южной оконечности полуострова Батаан остатки американо-«филиппинских» войск. Поэтому в тактическом плане японскому фактору пришлось уделить особое внимание. Было решено создать новый театр военных действий — от Бенгальского залива до Австралии, условно названный «ABDA» (American, British, Dutch, Australian — американцы, англичане, голландцы, австралийцы)… Генерал Маршалл на первом же заседании генералов и адмиралов после полудня первого дня Рождества заявил:
— Я высказываю личное мнение, господа, но решительно считаю, что наиболее важное значение имеет вопрос о единстве командования…
Англичане встретили эту идею без энтузиазма — идти под палку дяди Сэма не хотелось. Однако 26 декабря, сразу после громких речей Черчилля в конгрессе, Маршалл повторил свое предложение уже при Рузвельте и Черчилле. Сэр Уинстон тут же запротестовал, но кончилось тем, что Гопкинс все устроил. В качестве «серого кардинала» Золотой Элиты он всегда все устраивал, если имел дело с подчиненными фигурами типа Черчилля. Устроилось все и на этот раз, и в итоге был создан Объединенный Комитет начальников штабов США и Англии.