Шипка

Солнце взошло над горизонтом и осветило помутневшие воды Дуная, крутой зеленый берег, на котором непрерывно сновали черкесы и башибузуки, и усталых, напряженных, но очень довольных матросов из экипажа «Шутки».

— Идет! — крикнул матрос, и Верещагин увидел дымок, показавшийся за невысокими деревьями острова, поднявшегося среди мутных дунайских волн.

Вражеского корабля еще долго не было видно, и Скрыдлов приказал идти на сближение. Быстрые воды Дуная помогали суденышку набирать свои морские узлы. Из-за островка выплыл пароход, обычный речной пароход из числа тех, что раньше незаметно сновали по Дунаю: теперь Же, в ожидании столкновения, он показался Верещагину исполином: достаточно ему податься вперед, чтобы опрокинуть и задавить «Шутку» — с матросами, художником и его холстами.

А исполин, заметив несущуюся на него миноноску, вдруг сбавил ход и остановился; Василию Васильевичу даже почудилось, что он съежился и задрожал. Надо же показаться такому! Но вот это уже не галлюцинация: по палубе носились перепуганные люди и что-то дико кричали; пароход круто за» вернул к берегу и стал уходить, явно боясь дерзкого удара. Вато как же он огрызался всеми своими пушками! Разрывы Вспенили воду, и «Шутка» прыгала так, словно разразился девятибалльный шторм. Зеленый берег начал извергать столько пуль, что ружейные выстрелы слились в сплошной грохот, будто сотня сумасшедших барабанщиков начала яростно колотить в Свои громыхающие каДушки.

— Снимай сапоги! — властным голосом крикнул Верещагин командиру «Шутищ», понимая, что один из снарядов может продырявить их маленькое суденышко и тогда не будет возможности разуться, чтобы налегке прыгнуть в воду.

Скрыдлов мельком взглянул па Верещагина, поспешно снимающего сапоги, приказал это сделать всем матросам и сам разулся, оставшись на командирском мостике в одних носках.

Верещагин оглянулся: позади не было ни одной миноноски.

«Шутка» одна должна была вступить в бой, который она сама и навязала туркам.

А это уже совсем нешуточное дело!..

III

Верещагин подумал: как горох по крыше… Когда бросают горох на металлическую крышу, он, ударяясь, звонко шумит и отскакивает. Пули, о которых сейчас думал Василий Васильевич, не отскакивали, они прошивали тонкую железную защиту и с огромной силой влетали на миноноску, готовые убить и ранить, всякого, кто окажется на их пути. Много прилетало и снарядов: Рвались они чаще всего в воде, но попадали и в суденышко, пробивая его насквозь и уродуя.

— «Вероятно, потопят», — думал Верещагин, оглядывая «Шутку» и наблюдая, как все больше и больше появляется дыр в ее бортах.

Он заметил, как перекосилось лицо лейтенанта Скрыдлова и как вдруг побледнела его нижняя губа, не прикрытая бородой. Василий Васильевич вопрошающе уставился на командира, но тот отвернулся и спокойным голосом отдавал очередное приказание. «Или мне показалось, — подумал Верещагин, или Скрыдлов решил скрыть свое ранение». Он перевел взгляд на турецкий пароход и, как истинный солдат, порадовался тому, что увидел: турки оцепенели от ужаса. Кажется, поднимись сейчас на палубу и бери их за руку — сопротивляться не станут.

«Шутка» коснулась парохода своим шестом.

Верещагин уже пе сомневался, что их миноноска пострадает не меньше, чем турецкий пароход: если он опрокинется, / то непременно навалится на «Шутку»: даже небольшой взрыв не оставит в покое это маленькое суденышко, прилепившееся j к чужому гиганту.

— Рви! — приказал Скрыдлов, поправляя пенсне, сползшее! на копчик его вздернутого носа.

На «Шутке» перестали дышать.

А взрыва не было.

— Рви по желанию! — повторил приказ лейтенант; это значило, что взорвать можно в любой момент, как только матрос управится со своим шестом.

Шли долгие секунды, но долгожданный взрыв как и не последовал.

Турки, которые должны были благодарить свою судьбу, аллаха и эту русскую миноноску, вдруг обозлились до такой степени, что стали расстреливать «Шутку» в упор, изо всех ружей, которые оказались на пароходе. Усилился огонь и с правого берега. Верещагин обнаружил булькающую воду, которая с шумом и свистом прорывалась через пробоины и заполняла миноноску. Он услышал, как механик нервно и сбивчиво докладывал командиру о том, что пар совершенно упал и судно не может двигаться, что волей-неволей придется отдавать себя во власть течения. «Ничего! — Скрыдлов махнул рукой. — Вынесет туда, куда нам нужно!» Он еще раз приказал попробовать взорвать вражеский транспорт, и еще раз ему доложили, что ничего не получается.

Тогда он отдал приказ оставить этот проклятый турецкий пароход и двигаться по течению, держа направление на левый, свой берег.

«Черт бы побрал турок!»— про себя выругался Верещагин, которому очень хотелось видеть взрыв вражеского транспорта.

А пароход этот стоял на прежнем месте и злорадно, поливал ружейным огнем отходившее судно.

Верещагин уже поставил ногу на борт, чтобы броситься в реку, как только последует команда оставить тонущий кораблик, как вдруг почувствовал такой удар по бедру, что чуть было не вскрикнул от дикой боли. Он не удержался и упал, но тотчас поднялся на ноги. Схватил ружье и стал стрелять по зеленым кустам, в гуще которых мелькали красные фески. Ему хотелось положить хотя бы двух-трех турок, и он верил, что его пули наверняка нашли свою цель. Но с такого расстояния не разберешь, почему в зарослях кустарника исчезают красные фески: турки или убиты, или хоронятся от русских пуль.

Верещагин радовался, что все больше и больше саженей отделяет «Шутку» от турецкого парохода, что вот-вот они пристанут к своему берегу и прыгпут в спасительную зеленую траву, которая этим летом успела вырасти до пояса. Но в это мгновение он заметил несущийся на всех парах турецкий монитор.

— Николай Ларионович! — закричал Верещагин. — Ты видишь?

— Вижу, — спокойно ответил Скрыдлов.

— Что же ты намерен делать?

— Атаковать.

— Каким образом?

— Твоей миной. Приготовь да бросай ее поближе! — распорядился командир.

Дунай нес «Шутку», как легковесную щепку: ему было по силам крутить и вертеть эту коробку. Но приказ оставался в силе, и Василий Васильевич обрезал веревку, чтобы освободить мину на шесте. Еще мгновение, и он бросит ее навстречу приближающемуся монитору, Который успел сделать два орудийных выстрела и прибавить две новые пробоины. Верещагин увидел суетящихся на мониторе матросов и понял, что они намерены потопить «Шутку» раньше, чем он успеет кинуть свою мину. «Все равно», — как-то безразлично проговорил Верещагин, не сознавая отчетливо, что значит это «все равно»: желание видеть тонущим турецкий монитор или самим поскорее освободиться от миноноски.

Он очень обрадовался, когда увидел за необитаемым островком рукав знакомой речушки. Заметил его и лейтенант Скрыдлов. Он приказал направить «Шутку» в этот избавительный рукав. Турки, понявшие всю несообразность дальнейшего преследования, замедлили ход и произвели еще несколько выстрелов. Они, видимо, торопились — их снаряды пролетели над миноноской и разорвались у самого берега.

— Подвести под киль парусину! — распорядился Скрыдлов, сообразивший, что они могут затонуть раньше, чем «Шутка» уткнется своим тупым носом в илистую отмель.

Матросы проворно выполнили эту команду. Теперь вода хотя и прибывала, но не с таким остервенением. Можно было надеяться, что они дотянут до берега и им не придется прыгать в воду, чтобы потом с болью и горечью наблюдать гибель маленького, но родного для них кораблика.

— Слава богу! — сказал Скрыдлов, и все поняли, что этим он как бы подвел итог закончившейся операции.

— Ваше благородие! — закричал минер таким обрадованным голосом, словно только что взорвал турецкий пароход. — Перебиты все проводники! Извольте посмотреть!

Скрыдлов бросился к минеру, наклонился, долго что-то разглядывал. Поднялся радостный, улыбающийся.

— Базиль Базилич! Так говорил oн всегда, когда был в хорошем расположении духа. — А и впрямь проводники перебиты! Теперь никто не упрекнет и нерадении или в нерешительности!