Страница 111 из 111
Поддержанию исламистского влияния способствует и стабильно тяжелая экономическая обстановка, которая вновь и вновь пробуждает у местных мусульман интерес к иным, нетривиальным путям выхода из кризиса.
Что касается Российской Федерации, то здесь наиболее заметные позиции сторонники исламизма завоевали на Северном Кавказе. В российской печати эту публику чаще всего именуют «ваххабитами». (Сами себя они определяют как салафиты (т. е. приверженцы исламской традиции, идущей непосредственно от Пророка Мухаммада и его сподвижников) или просто мусульмане.) Собственно говоря, не столь важно, какая дефиниция будет подобрана к исламским радикалам на юге России. Важно то, что в конце 1990-х они претендовали на создание на Северном Кавказе исламского государства — от Черного моря до Каспийского, управляемого в соответствии с шариатом. Но даже во время наивысшей активности исламистов было очевидно, что таковое им не построить, как минимум, по двум причинам. Во-первых, потому что большая часть мусульманского сообщества на Северном Кавказе выступает против исламского государства, а исламисты всегда опирались на пусть и энергичное, способное на самопожертвование, но все же меньшинство. Во-вторых, построить халифат от моря до моря не позволила бы Москва.
Не больше шансов было у них и на построение «исламской республики» в Чечне, большинство населения которой поддерживало идею светского государства.
В 1999–2000 годах исламистам (ваххабитам) был нанесен удар, в результате которого их претензиям на создание исламских анклавов — будь то во всем регионе, в Чечне или в небольшой, включающей 4 села, так называемой Кадарской зоне Дагестана — был положен конец. Однако и после военного поражения исламистов, после их высылки и расселения религиозный радикализм не истаял окончательно. Исламизм, как идеология оппозиции, продолжает существовать. Его корни и в нерешенности сугубо мирских проблем Радикальный ислам востребован в силу того, что в нем ищут ответа на вопросы, которые не в состоянии разрешить светская власть. Острота раскола среди верующих, а равно и среди духовных авторитетов определяется не столько собственными богословскими спорами, сколько политикой, ибо ортодоксальное духовенство в союзе с шейхами и их мюридами выступает на стороне администрации. Напротив — исламисты критикуют власть за неспособность и нежелание решать житейские проблемы мусульман, за коррупцию, неспособность противостоять преступности, объясняя это отступлением президентов, министров и чиновников от норм истинного ислама. Всё это вместе взятое определяет популярность исламистов на Северном Кавказе, а также их перспективы на ближайшее будущее. Еще раз повторю, что большинство мусульман региона против создания исламского государства, зато они готовы поддерживать критику нынешней системы, в том числе с религиозных позиций.
Таким образом, с одной стороны, на Северном Кавказе, как и и везде, у исламистов нет шансов установить исламское правление; с другой — их влияние, как оппозиции, политическое присутствие будет оставаться весомым.
Кроме того, поддержанию авторитета исламистов на Северном Кавказе, в Центральной Азии способствует внешний фактор. Это напрямую связано с ситуацией на Ближнем Востоке, в Ираке, Афганистане, в других регионах, где исламским радикалам непосредственно противостоят силы Запада, включая Россию, и где против радикального ислама борются вестернизированные элиты. Сегодня, несмотря на самые энергичные меры, в том числе осуществляемые в рамках борьбы против международного (читай — исламского) экстремизма и терроризма, непотопляемость исламских радикалов становится особенно очевидной.
Конечно, то, что происходит сегодня в мусульманском мире, можно назвать и «агонией исламизма». Но, во-первых, эта «агония» явно затягивается. В конце 2003 года в Калифорнии я присутствовал на конференции, участники которой (профессионалы высокого класса) должны были ответить на вопрос: как долго человечество будет иметь дело с религиозным экстремизмом? «Не менее 10 лет» — был ответ большинства, причем многие говорили о 20–30—50 годах, нескольких поколениях и сравнивали борьбу против экстремизма с борьбой против бедности: столь же длительной, сколь и безуспешной.
Жиль Кепель и его единомышленники полагают, что прежний исламизм, обнаружив свою несостоятельность в вопросах государственного строительства, эволюционирует в некий «постисламизм». «Неясность путей перехода от эры исламизма к «постисламизму» напоминает дебаты вокруг «посткоммунизма» в бывших советских республиках, — пишет он. — В обоих случаях […] сложившаяся ситуация свидетельствует об этическом крахе модели, ставшей отныне достоянием истории, пройденным и отвергнутым, а не утопией грядущего будущего». Однако крах, тем более этический, исламистской модели не означает ее уход в небытие. Основанная на религии, любая утопическая модель общественного устройства, особенно в социуме с незавершенной или абортированной модернизацией, прочно имплантирована в сознание значительного числа его членов Стремление улучшить свой образ жизни, одновременно доказать, что мусульманский мир есть равноправный партнер или достойный оппонен г Западу остается одной из главных и в обозримом будущем вечных причин существования исламистской идеологии, следующих ее заповедям партий и движений Исламистская ниша никогда не останется пустой