Страница 36 из 81
— Деньги, конечно. Но друзья Хаммуда спасли его раньше, чем ему отрезали что-нибудь еще. Кажется, там идет война наследников, и побеждает сторона Хаммуда.
— За что же идет эта война?
— За деньги, дорогой мой, — повторил Баракат, словно на уроке в школе. Было уже поздно, и он проявлял нетерпение. — И один из призов — контроль над «Койот инвестмент». Ответил ли я на ваш вопрос?
— В некотором роде. Но кто ею владеет сейчас, в данную минуту? Вот что мне хотелось бы знать. — Хофман почесал голову.
— Это дело непростое. Сегодня днем мне звонили еще несколько человек и задавали тот же вопрос. — Баракат поморщился.
— И что вы им отвечали?
— Я отвечал, что это дело непростое. — Он снова поморщился, отвернулся от Хофмана и сделал вид, что просматривает бумаги у себя на столе. Он явно хотел, чтобы Сэм ушел. Сегодня он разговаривал с Сэмом прохладнее, чем обычно. Не по правилам арабов уточнять такие вопросы, но Сэм все же решился.
— Что-то не так, Асад? Вы, кажется, чем-то расстроены.
Баракат посмотрел на него взглядом, исполненным упрека.
— Я не расстроен. Я сердит. В прошлый раз вы обманули меня, сказав, что ваш отец знает про ваш визит ко мне по поводу Хаммуда. Это была неправда, как я потом выяснил у вашего отца.
— Прошу прощения, Асад. У меня не было никакого злого умысла.
У Бараката был вид обманутого праведника, который знает, что его собеседник у него в долгу.
— Доверие — это основа всех отношений на Востоке, дорогой Сэм. Когда его нет — вообще ничего нет.
— Значит ли это, что вы больше не будете со мной разговаривать?
— Это значит, что я должен соблюдать осторожность. Но я постараюсь ответить на ваш вопрос насчет «Койот», только потому, что это важно, чтобы вы не наделали новых ошибок. Все дело в том, что сейчас, когда Правителя нет, его деньги на самом деле не принадлежат никому.
Сэм кивнул, решив проявлять как можно меньше активности. Пусть он сам говорит, что считает нужным.
— Кто же может на них претендовать, если ими никто не владеет?
— Это еще один сложный вопрос — сложный с юридической точки зрения. Деньги принадлежат тому, кто может доказать свое право на них. Если первоначальный владелец умер, то его наследники или другие претенденты могут попытаться доказать это право, если они, конечно, знают, где искать. Если же никто не сможет обосновать свои претензии, то банк-держатель — в данном случае, я думаю, один из швейцарских банков — просто сохранит эти деньги за собой.
— Но это же незаконно, Асад. Даже в Швейцарии.
— Вовсе нет, дорогой мой. На этот счет существует даже особый юридический термин — «res nullius» — вещь, которая никому не принадлежит. Мои друзья-адвокаты говорят, что этот принцип глубоко укоренен. Если я выкопал сокровища на своем участке земли, то это отнюдь не собственность Короны; я могу оставить их за собой. Таков установленный юридический порядок.
— Значит, эти деньги просто остаются в банке?
— Конечно. Отчего, вы думаете, швейцарские банки так богаты? Res nullius. Коррумпированные короли и президенты всего мира в течение многих поколений закапывали деньги в швейцарских банках — на номерных счетах, которые абсолютно никому не были известны, кроме них самих и управляющих банками. Эти короли и президенты имели обыкновение умирать, как и все смертные. И банк в конце концов забирал себе добычу.
— А банкиры никогда ни о чем не говорят?
— Конечно нет. Дорогой мой Сэм, видимо, вы не понимаете, что такое банк. Стены, склепы, стальные двери — это еще не банк. Банк — это доверие. Банк, не заслуживающий доверия, не может защитить ваши деньги, как бы ни были толсты его стены. Банк же, заслуживающий доверия, всегда защитит ваши деньги, даже если у него вообще нет стен.
Хофман помотал головой, как студент, который не может понять знаменитого профессора.
— Асад, я вас не понимаю. Вы говорите загадками.
— Ну, хорошо, — великодушно согласился Баракат. — Я постараюсь объяснить, но вы должны слушать внимательно. Самый надежный способ хранения денег — это не хранить их совсем. Если я кладу их в банк, то могут отследить их связь со мной. Но если их кладет для меня в банк кто-то другой, то эти деньги уже как бы мне не принадлежат; их адрес — это не мой адрес. Поэтому, если я хочу спрятать миллиард долларов, дорогой Сэм, то лучшее, что я могу сделать, — это отдать их вам. Их связь со мной уже никто не проследит. Но если я доверяю вам, то я знаю, что они все еще мои, и навсегда.
Пока Баракат говорил, Хофман прикрыл глаза. Речь шла, в сущности, о той акции, которую предложил ему Джалал пять лет назад. В один из моментов Сэм с ужасом подумал даже, не принадлежали ли в действительности Правителю те деньги, которые просил его спрятать Джалал.
— И именно таким человеком, по мнению Правителя, был Хаммуд?
— Совершенно верно. Он считал, что может доверять Хаммуду, поэтому сделал его своим банкиром и передал ему контроль над своими деньгами.
— А семья Правителя? Они же его наследники. Почему они не могут поехать в Женеву и предъявить претензии на его счета?
— Я уверен, что они постараются это сделать, но они не сумеют найти эти деньги. Ведь счета были секретные. В этом-то все и дело. Члены семьи не будут знать, где их искать, если только Хаммуд им не скажет. А я очень сомневаюсь, что он это сделает. Если бы он был готов это сделать, то сохранил бы все свои десять пальцев.
— Но члены семьи могут посмотреть чековые книжки Правителя.
— Вы, очевидно не знаете, как устроены швейцарские банки. Никаких чековых книжек нет. Вообще нет никаких бумаг. Большинство номерных швейцарских счетов ведутся по принципу «личной связи»: банк хранит все записи в своих файлах, и, чтобы проверить счет, клиент должен приехать сам.
— Швейцарцы просто параноики, — усмехнулся Хофман.
— Возможно. Но этому моменту они придают особое значение. Если речь идет о чем-нибудь важном, например о деньгах, то секрет перестает быть секретом, если о нем узнает больше двух человек; секрет становится общеизвестным. Поэтому швейцарские банкиры следят за тем, чтобы не было ни почтовых сообщений, ни письменных документов. Никаких следов. Они люди аккуратные и хотят, чтобы реквизиты номерных счетов были известны только двоим — вкладчику и его банкиру. В некоторых случаях может появиться третий человек — посредник, действующий от лица вкладчика. В случае с Правителем, безусловно, так и было: насколько я знаю, он и ногой не ступал в Швейцарию. Я уверен, что он выбрал какого-нибудь очень неожиданного человека представлять свои интересы. Более того, я это знаю. И подозреваю, что сейчас этот человек ведет переговоры с Хаммудом.
Он улыбнулся; можно даже сказать, подмигнул Хофману.
— Но все дело в том, дорогой Сэм, что было бы ошибкой попытаться вмешаться в такой деликатный процесс. И очень опасной ошибкой. Люди, так много поработавшие над тем, чтобы дело было в секрете, не потерпят грубого вмешательства в сферу своих личных интересов. Вы меня понимаете?
У Хофмана голова шла кругом — словно он надышался чистым кислородом. Смысл лекции Бараката сводился к тому, что ему следовало устраниться с дороги Хаммуда. Но он не понимал, почему банкир-палестинец не говорит об этом прямо, а ходит вокруг да около. И он решил задать последний глупый вопрос.
— Так что же в данном случае станет с деньгами, Асад-бей?
— Их, конечно, заберет Хаммуд. У него есть то преимущество, что он действительно знает, где они находятся или, по крайней мере, находились. Я уверен, что скоро эти деньги куда-нибудь переместятся.
— А зачем их перемещать? Почему они не могут лежать, где лежали?
— Потому что мы имеем дело с Ираком. Здесь доверие в дефиците. Когда доходит до денег, в Ираке никто никому долго доверять не может. Почему, на ваш взгляд, был убит Правитель?
— Из-за денег.
— Да, конечно. В арабском мире все и всегда вертится вокруг денег, что бы вам ни говорили. Если бизнесмен получает контракт, то лишь потому, что подкупил лидера. Если террорист получает пристанище, то лишь потому, что заплатил лидеру или лидер заплатил ему. Если кто-то убивает главу государства, то лишь потому, что очень большая сумма денег поменяла владельца. Вы понимаете, куда я клоню, дорогой Сэм?