Банк страха

— Нормально. Как всегда. По-моему, он скучает без работы.

— Может быть. Но списывать его рано. Ваш отец знает больше, чем говорит вслух.

— Да. — Разговор об отце лишил Хофмана остатков терпения. — Послушайте, — перешел он к делу, — я прошу прощения за беспокойство, но нельзя ли вас на минуту отвлечь?

— Конечно, мой дорогой. К вашим услугам. Чем могу быть полезен?

— Да так, пустяки. Я хотел сообщить вам одну вещь.

— Что именно?

— До меня дошел слух насчет нефтеочистительного завода в Галвстоуне. Похоже, у этого пакистанца дело не выгорит.

— Правда?

— Правда. У меня такое ощущение, что он уйдет к саудовцам. У них хорошо идут дела, и цену они дают приличную.

— Да, дела у саудовцев идут очень хорошо. У них работает мой шурин. Он просил меня купить ему несколько акций.

— В самом деле? — Хофман сделал вид, что удивлен. — Думаю, самое время их покупать.

— Да, пожалуй, — согласился Баракат. Они помолчали, зафиксировав состоявшуюся сделку.

— Есть еще кое-что, — сказал Хофман.

— Правда? — Теперь настала очередь Бараката изобразить удивление.

— Скажите, пожалуйста, хорошо ли вы знаете Назира Хаммуда?

— Довольно хорошо, если иметь в виду то, что можно узнать. Остального не знает никто. Это человек со множеством секретов.

— Не можете ли вы мне о нем рассказать?

— Пожалуй, кое-что. Но не по телефону.

— Можно к вам зайти?

— Да, конечно. Но я немного занят. Когда бы вы хотели зайти?

— Сейчас. Минут через двадцать.

— Ф-ф-ф. Прямо сейчас? — Баракат явно рассчитывал на иное, но в данный момент он оказался у Хофмана в долгу. — Ну, давайте через полчаса, — смирился он.

Штаб-квартира банка Бараката, который он назвал «Банк-Арабия», находилась на Парк-Лейн, недалеко от офиса Хофмана. Это было внешне скромное здание, гораздо менее внушительное, чем новые банки саудовцев, катарцев и кувейтцев, разместившиеся в самых дорогих домах Лондона. Арабские деньги подчинялись общему закону: новые деньги желали громко заявить о своем появлении, старые предпочитали демонстрировать устойчивость и надежность. Грязные же деньги предпочитали скрываться. «Койот инвестмент», безусловно, принадлежала к последним; «Банк-Арабия» находился где-то посередине.

Баракат был дородным мужчиной с круглой головой величиной с шар в кегельбане. Он любил носить самые современные итальянские костюмы таких размеров, что его фигура была словно окутана парашютным шелком. Когда вошел Хофман, он посмотрел на часы, давая понять, что не склонен к длинной беседе, несмотря на долг перед ним.

— Итак, что же вы знаете о Назире Хаммуде? — спросил Хофман сразу же, едва закрыв дверь. Раз у него мало времени, нечего тратить его на любезности.

— Ваш отец знает, что вы пришли ко мне с этим вопросом?

— Да, — соврал Сэм. При чем здесь его отец?

Баракат округлил брови и одновременно кивнул, как бы говоря, что верит Сэму, но должен будет проверить.

— Ну хорошо, — сказал он. — Что же вы хотите знать?

— Все, что вы сможете рассказать.

— Ладно, — сказал Баракат. — Первое, что я знаю, это то, что он в отъезде.

— Правда? Куда же он поехал?

— Говорят, в Багдад.

Хофман улыбнулся. Баракат знал все.

— И что это означает?

— Это означает, что ему нужно с кем-то побеседовать. Или, может быть, кто-то должен побеседовать с ним. А может, это означает, что у него заболела мать и он поехал ее навестить. Мой дорогой Сэм, откуда мне знать, что это означает? Мы имеем дело с Ираком, а это страна, где никто ничего не знает.

— Конечно. Никто и ничего. Но вы-то как предполагаете?

— Думаю, в Ираке творится что-то странное. Я слышу это ото всех, кто что-либо знает. В Багдаде что-то происходит. Больше я ничего сказать не могу. Почему бы вам не спросить об этом у своего отца?

— Я пробовал. Давайте оставим в покое и моего папу, и то, что происходит в Багдаде, и поговорим о чем-нибудь попроще. Расскажите мне о «Койот инвестмент».

— Почему бы и нет, — ответил палестинец. — Самое основное я вам могу сказать. Из уважения к вам и вашему отцу.

Хофман кивнул и приложил руку к сердцу. Господи, подумал он, это будет мне дорого стоить.

— «Койот инвестмент» — это холдинговая компания, базирующаяся здесь, в Лондоне, — начал Баракат. — Она владеет множеством компаний во всем мире — сталь, алюминий, компьютеры, химия. Я даже могу дать вам перечень дочерних фирм, но это не самое важное.

— О’кей. Что же самое важное?

— Самое важное — это не то, чем владеет «Койот инвестмент», а то, кто владеет самой «Койот инвестмент».

— Это же ясно. Назир Хаммуд.

— Не так ясно, мой дорогой Сэм.

— Кто же тогда?

Баракат поднял указательный палец и прижал его к носу.

— Вот в чем вопрос, не так ли? Кто же ею владеет?

— Выручайте. Мне это нужно знать.

— Возможно. Но вы должны объяснить мне, почему вас это так интересует.

— Я помогаю одному человеку. Человеку, который очень боится Хаммуда и нуждается в информации о нем.

— Почему он его боится? Хаммуд хочет захватить его компанию?

— Ничего похожего. Он вообще никто. Между нами, он повар-филиппинец, который подозревает, что Хаммуд убил его жену. Я обещал ему помочь.

— Ах, Робин Гуд! — сказал Баракат, снова подняв палец и приложив его к носу. — О’кей. Нет проблем, хабиби. Вы, американцы, вечно придумаете что-нибудь эдакое. Помогать маленьким людям; бороться за проигранное дело. Именно это делает вас такими симпатичными. Прошу прощения за свой вопрос.

— Вы собирались сказать мне, кто хозяин «Койот».

— Нет, не собирался. Но теперь, когда я вижу, что это скорее благотворительность, чем бизнес, я расскажу вам кое-что из того, что слышал сам. Это только слухи, понимаете?

— Понимаю. Валяйте.

— «Койот» — очень конфиденциальная собственность и потому очень неясная. Но многие считают, что сам Хаммуд имеет довольно малую долю. Может, процентов десять.

— Кто же владеет остальным?

— Вот именно. Вот бы нам об этом узнать!

— Продолжайте, Асад. Кто же?

— Хотите знать, что думаю я?

— Да, ради Бога!

— Багдадский Правитель.

— Как так?!

— Вполне возможно, дорогой мой. Мне говорили, что значительная часть акций «Койот» в действительности принадлежит оффшорным компаниям, которыми владеют преимущественно члены семьи Правителя. Вы этого никогда не докажете; но считают, что это яичко — из гнездышка Правителя.

— И сколько же оно стоит?

— Минимум пять миллиардов долларов. Может быть, вдвое больше. Может, в пять раз. Кто знает? Сколько бы их ни было, они вложены в самые замечательные фонды Европы и Америки. И накручивают наличность в достаточных размерах, чтобы поддерживать старика в Багдаде на плаву сколь угодно долго, как бы ни старался весь остальной мир заставить его побыстрей уйти на покой.

— Прибыль уходит к Правителю?

— В основном да. Если мои сведения верны, то прибыль делится раз в квартал: Хаммуд удерживает свои десять процентов или сколько там, а остальное распределяется между подставными компаниями Правителя.

— А где они могут находиться?

— Не знаю. Может, в Лихтенштейне. Может, в Люксембурге. Может, в Панаме. Может, в Женеве. Швейцарцы хранят секреты не хуже панамцев, зато с ними приятней иметь дело. И потом, в Женеве говорят по-французски, а не на этом нелепом испанском.

Хофман пытался осознать то, что ему сказал Баракат.

— Значит, «Койот» — это более или менее собственный банк Правителя, а Хаммуд — его банкир. И все работает как часы.

— Да, пока кто-нибудь не пожадничает.

— Что вы имеете в виду?

— Знаете, дорогой мой, среди арабов всегда ходят слухи про то, что кто-то пожадничал.

— Простите, Асад, но я вас не вполне понимаю.

— Я хочу сказать, что если я имею десять процентов, то могу вдруг вообразить, что заслуживаю двадцати процентов. Или, еще лучше, пятидесяти. Слаб человек. И если мне кажется, что никто не видит, у меня возникает искушение запустить лапу в корзину и взять их.