Страница 26 из 43
Жадреда бы устроило любое объяснение. Он был совершенно счастлив.
В ту же ночь их поженили. Свадьбу справляли в доме отца жениха, и потом весь город твердил, что не было свадьбы более пышной, а спальни молодых более изысканной, чем у этих двоих.
Оставшись наедине с молодой женой, Жадред нетерпеливо обнажил ее юное тело, и увидел, что свершилось все, о чем он только мог мечтать. Она, разумеется, была девственна, доказательства чему представила Жадреду в тот же час, но, к изумлению мужа, оказалась изобретательной и страстной любовницей. Их взаимным ласкам не было конца, пережив одну волну неземного удовольствия, они тотчас седлали вторую, а когда юношу покидали силы, Лайлия умело и нежно возрождала в нем угаснувшее было желание. В одну из таких передышек, постанывая от наслаждения под губами возлюбленной, Жадред раскинул руки и перевернул стоявший подле кровати драгоценный хрустальный кувшинчик с ароматическим маслом. Кувшинчик разбился и поранил ему руку.
«О, мой дорогой господин!» — вскричала Лайлия, увидев кровь на его запястье.
«Ерунда, царапина,» — ответил Жадред.
Но Лайлия, нервная, как все юные девушки, испуганно помотала головой.
«Нет, нет! Кто знает, какой злой дух болезней может подкрасться к нам и через самую маленькую ранку!» (Ну да, подумал Жадред снисходительно, она же столько времени провела рядом с больным стариком!) «И, если ты позволишь мне, — продолжала эта заботливейшая из жен, — я знаю способ удалить любой яд из любой раны.» Сказав это, она припала губами к царапине. Жадред удивленно и ласково погладил ее по плечам. То, что из раны можно таким образом отсосать почти любой яд, он, конечно же, знал. Но кто бы мог подумать — его так любят, что чуть ли не плачут при виде обычного пореза! Убедившись, что кровь больше не течет, а края царапины сошлись, Лайлия наконец подняла голову, отерла рот и улыбнулась. Ее губам вскоре нашлась новая работа, а еще немного времени спустя она уже сидела верхом на своем муже, исполняя самый чарующий танец, какой только видели глаза мужчины. Она раскачивалась и извивалась на нем и провела его через все семь ворот ночи. «О, что за жену подарила мне судьба!» — думал восхищенный Жадред. Их крики под конец путешествия были так громки, что с росшей под окном яблони упало несколько переспелых плодов.
Проснувшись на рассвете, Жадред увидел, что жена уже оставила его ложе и отправилась в свои затемненные покои, которые он, будучи влюбленным и заботливым мужем, велел приготовить заранее. Эта ночь стоила ему немалых сил, и окончательно проснулся он уже ближе к вечеру.
Медовый месяц пролетел как одна неделя. Но, как ни пытался Жадред приучить свою жену к солнечному свету — помалу, неспешно, она по-прежнему бодрствовала ночью и пряталась в доме днем. Но за это никто не мог винить юное создание. «Все потому, — с любовью думал Жадред, — что она так любила своего отца.» Каждый раз она мягко отказывалась выйти на солнце, а он не мог приказать ей с должной строгостью. Все те же золотые яблоки.
Именно по этой причине молодые проводили вдвоем меньше времени, чем хотелось бы Жадреду, ибо днем у юноши, как у всех молодых людей, находились дела, и он не мог, подобно своей жене, не смыкать глаз всю ночь напролет.
Помимо светобоязни у Лайлии обнаружилась еще одна странная особенность: она ничего не ела и обходилась лишь двумя-тремя глотками воды в день. Сначала это приписывали излишнему волнению, затем скорби из-за разлуки с возлюбленным родителем. Но дни шли, молодая становилась полноправной хозяйкой в доме — и по-прежнему ничего не ела, во всяком случае, на глазах у мужа. Она объяснила ему, что за годы, проведенные в тихом, полном ожидания смерти доме, она привыкла есть у себя, и лишь один раз в день. Жадреду ничего не оставалось, как пожать плечами и смириться с новым ее капризом, хоть все эти отговорки и начинали его беспокоить.
Прошло около пяти недель, и беспокойство Жадреда начало расти день ото дня. Однажды утром он проснулся до света, намереваясь нежными ласками разбудить дремлющую супругу. Но несмотря на ранний час — восточный край неба только начал сереть — Лайлии уже не было в спальне. Жадред поднялся с постели в самом дурном расположении духа и за одинокой трапезой сильно выбранил служанку за то, что она просыпала соль. Ведь всем известно, что это — к несчастью. Но вместо того, чтобы прибрать и сгинуть с глаз долой, женщина разразилась рыданиями.
«О, господин мой! — запричитала она. — Вот именно, что к несчастью! Пусть милостивый господин позволит своей рабе рассказать ему о том, что хранится в моем сердце вот уже три дня и наполняет меня таким ужасом, что я, кажется, скоро лишусь рассудка!»
Изумленный Жадред тотчас позабыл о своем гневе.
«Говори, — велел он. — Говори, не бойся. Раз ты так напугана, я больше не буду бранить тебя. У всякого может дрогнуть рука, если он едва не плачет.»
И вот что рассказала ему плачущая служанка.
Как и все домашние слуги, она частенько вставала еще до первых петухов. И вот однажды рано утром, примерно за полчаса до рассвета, она наполняла кувшины водой из колодца, что во дворе. Внезапно ей послышался какой-то странный звук — он раздавался очень близко и, казалось, шел прямо из-под земли. Служанка, конечно же, испугалась, но любопытство пересилило страх. Поэтому она оставила кувшин у колодца и спряталась в кустах под стеной, которой были обнесены все дворовые постройки. И едва не лишилась чувств, когда увидела, как одна из огромных каменных плит, тех самых, что укрывают весь двор, приподнялась и отошла в сторону. Прямо из-под земли во двор выбралось какое-то призрачное существо: женщина не могла разглядеть его хорошенько в сумеречном свете, увидела только, что одето оно в белый саван и черный плащ. Выбравшись из лаза, существо приподняло тяжелую плиту и с легкостью водрузило ее на место, словно это был не камень, а пуховая подушка. Затем призрак внимательно огляделся — вот когда служанка порадовалась, что успела спрятаться! — и распрямился. Свет разгорался все ярче, и служанка смогла увидеть, что пред ней стоит женщина, вся покрытая пылью и чем-то темным и липким, слабо отблескивающем в первых лучах солнца. Кажется, это была кровь. Подойдя к колодцу, призрачная женщина вытянула полное ведро и тщательно обмылась. И когда она смыла с себя пыль, комья земли и кровавые потеки, онемевшая от ужаса служанка узнала свою молодую хозяйку, Лайлию!
«И где она побывала в ту ночь, я не знаю, да и знать не хочу. И не знаю я, что с ней случилось, а только я видела, что она убила бы любого, кто застал бы ее в этот час у колодца в таком виде. Умывшись, она распустила свои прекрасные волосы и как ни в чем ни бывало отправилась в те покои, где проводит, запершись, все дни. И теперь, — добавила несчастная женщина, — я очень боюсь, господин мой, что она как-нибудь прознает про меня и убьет меня за то, что я увидала.»
«Если кто и прибьет тебя, так это буду я! — вскричал Жадред в сильном гневе. Но голос его дрожал, ибо сердце юноши сжималось от страха. — А заодно я вырежу твой лживый язык!»
«Нет, нет, хозяин, я не лгу, и я могу доказать это!» — вскричала служанка.
«Так докажи.»
И она доказала. Она привела Жадреда к той плите, откуда, как она видела, появилась ее хозяйка. Плита и в самом деле выглядела так, словно ее неоднократно поднимали. Но самое страшное для Жадреда было то, что он нашел под ней защемленный клок огненно-рыжих волос.
«Она снова ушла этой ночью и снова вернулась за час до рассвета. Я слышала, как она сдвигал плиту и потом видела ее у лестницы в верхние покои. Нынче она почему-то торопилась. Прядь ее волос защемило плитой и она отгрызла их своими собственными зубами — да-да, я видела это так же ясно, как вижу сейчас тебя, мой господин! И никто не заметил бы этой пряди, если бы не искал, как это сейчас сделал ты, хозяин. Я пыталась поднять эту плиту, но мои руки слишком слабы. Попробуй сделать это, господин, и мы узнаем, привиделось мне все это или нет.»