Страница 36 из 83
На парапете стояла женщина, женщина в мужской одежде, с маленькой золотой змейкой вокруг ее запястья. Малмиранет тоже наблюдала за нами из Цитадели, глядя на это зрелище, как львица глядит со скалы на восход, предвещающий удачный день для охоты. Но и ее я разглядывал, как сквозь кристалл. Через сто лет или даже намного раньше, она будет пылью в гробнице, а я – мертвым богом.
Хессеки-рабы, которых не впустили, всхлипывали, просились внутрь и потихоньку разбегались.
И вот перед нами развернулся город, пылающий пожарами, а я снова был в своем теле, снова был человеком, а впереди меня был враг, которого я хотел уничтожить.
Глава 4
Легион Дашема отправился галопом через Пальмовый квартал на восток, джерды Денейдса и Бэйлгара повернули по дороге на юг, чтобы остановить случайные передвижения хессеков по пригородам. Джерд Ашторта поехал на юг, а потом на запад, чтобы подобраться к Торговому городу оттуда, где кончалась Стена Храгона, потом они должны были повернуть на север, освободить порт и запереть с тыла четыре тысячи хессеков, где возможно отрезать им путь с флангов и, таким образом, толкать их вперед на джерд Сорема у самой Стены Храгона и у Ворот Крылатой лошади.
Отчаявшаяся толпа на Янтарной дороге, не получив милости у закрытых ворот, под напором Бит-Хесси отступала к югу, оставляя на земле позади себя множество убитых, все они погибли случайно или были задавлены в панике своими собратьями-горожанами. Вселенский базар и прилегающие к нему улицы, рынки, лавки и склады были заполнены крысами из Бит-Хесси или горели в тех местах, где они побросали свои факелы и побежали дальше.
Но теперь их движение замедлилось. Причиной тому стали не жадность и не любопытство армии завоевателей, останавливающейся для грабежа и насилия, или чтобы просто поглазеть на чужие сокровища. Оказалось, что такие простые действия Старый Хессек не интересовали.
Отсутствие вожака замедляло их поход и лишало его цели. Они поднялись по воле Шайтхун-Кема, они пели ему свою песнь на улицах, но нигде не было видно их Бога, Ставшего Видимым.
Я не думал о том, что я предал их. Я видел только грязь, которую надо стереть, гнездо гадюк, которое надо растоптать.
Сорок джердиеров, которые держали Ворота Крылатой лошади под напором перепуганной, но безобидной толпы, были убиты хессекскими метательными снарядами. Позади стены прыгал свет, то алый, то затягивавшийся черным, невдалеке появилась вторая стена – из дыма, откуда слышались потрескивания дерева, крики о помощи или вопли муки и ужаса. Хессеки крутились у ворот, где их собралось не меньше тысячи с самодельным тараном – тяжелыми дверными косяками близлежащей гостиницы, которые и были выломаны для этой цели, – и глухо били ими в железные ворота. Над этой кошмарной сценой, столь напоминающей потревоженную колонию муравьев, бегающих по скелету, медленно опускалась странная пелена какого-то ослепшего молчания. Их крики прекратились, и вдохновение угасло.
Они заметили появление вооруженных людей на склоне холма по другую сторону стены и прекратили суету, а их бледные лица «старой» расы казались мне одинаковыми – колодцы без дна, почти идиотские, пугающие молчаливым слабоумием.
Джерд остановился, сияющий новой бронзой в колеблющемся свете.
Как мы договорились, я один выехал вперед к факелу наверху стены, на верхнюю площадку Ворот Крылатой лошади. Появившись там, я снял шлем, и был рад это сделать, потому что он был маловат. Мои ладони были липкими, а в животе похолодело, но оружие было по прежнему во мне – моя святость, моя гордость. Они обернули мою Силу против меня, но я одолею их. С ними я должен покончить здесь. А после них покончу и с той, другой.
Я спешился и стоял один на возвышении, глядя вниз. Вот голос какой-то ведьмы выкрикнул мое имя и имя, которое они дали мне.
– Вазкор! Йей Шайтхун-Кем!
Только она, остальные не поддержали ее, но их лица изменились, потянувшись ко мне. Я видел, что женщины, которые думали, что любят меня, смотрели так, как смотрят голодные волки.
Внутри моего черепа нарастало давление.
Я поднялся вверх, воспарив со стены в освещаемый искрами мрак. Сейчас во мне не было напряжения, как с лошадью, со штормом, с океаном; это было просто, как все совершенное.
Они глядели, их лица качались, как бледные тарелки, они следили, как восходит их звезда. Я ударил их в тот момент, когда они поклонялись мне. Огонь, извергнутый мной, не был больше белым, но ослепительно-красным, болью, покрывалом алой ненависти, которая обернулась вокруг них и меня.
Первым ударом я поразил более трех сотен; шесть сотен – следующим. Мертвые падали от меня огромными волнами, без единого вздоха, как падают куклы из тающего воска, не пытаясь убежать, неподвижные, пока не опрокидывались, и потом снова неподвижные.
Я очень четко помню все, что случилось после.
Джерд двинулся и, распахнув ворота, выехал по кучам раздавленных тел.
Я слез со стены и поймал поводья своей лошади, которая с ржанием шарахнулась от меня, пока я не коснулся ее мозга своим. Я взобрался в седло и догнал людей Сорема, проехал сквозь их строй и поехал дальше один прямо в огненный туман, который вихрем вращался впереди нас.
У этих крыс Старого Хессека сегодня было свое колдовство, потому что они каким-то образом моментально поняли, хотя и находились по всему Бар-Айбитни, что в эту секунду их мессия отказался от них и что удары его молнии были обращены на них. Я сломал спину их восстанию первым же ударом, которым я встретил их у Ворот Крылатой лошади, но не знал об этом и, кроме того, еще не покончил с их уничтожением.
Как будто я был загнан в ловушку, сражался в темноте с врагом, чувствуя его хватку на своем горле, и вдруг обнаружил у себя под рукой нож, – вот на что это было похоже.
Я наносил ему удар за ударом, моему врагу, который не мог больше отгораживаться от меня тенями, защищаться моим собственным телом. Еще долго после того, как его сопротивление было сломлено, я вонзал свой красный нож ему в бок.
Повсюду вокруг меня потрескивало пламя, слышались голоса или крики, а передо мной ковром лежали мертвые хессеки. Я оставил джерду небольшую возможность действовать мечом и луком. Но перед ними был город, который надо было спасать, пламя, которое надо было укрощать, честь, которую надо было завоевать. Это было для них: для почетного венка Сорему, но не для меня.
К этому времени небо светилось уже по-другому. Заря на востоке была окрашена дымом в цвет умирающих листьев. Страшное безмолвие вместе с темнотой отступало в болота.
Улицы появлялись из ночной темноты, одетые в сажу, в воздухе плавали полосы угольного дыма, и взад-вперед по ним бродили несчастные – на некоторых обгорела одежда, а на некоторых и кожа была в таком же состоянии. Я никого не лечил, никто и не приходил ко мне за излечением. Может быть, оттого, что мое лицо было запачкано въевшейся сажей, а глаза были красными, они не узнавали Вазкора. Может быть оттого, что я оказался человеком, способным на убийство, убийство без сочувствия. Оно оставило на мне свой отпечаток. Убийство и то, что последовало за ним.
Наконец из темноты вместе с городом стал возникать какой-то порядок. Пожары догорали. Начался дождь – может быть, благодеяние Масримаса, его печать, скрепившая ночную победу. Хотя некоторые верили, что дождю пролиться с неба велел чудотворец.
Это было первое утро, встреченное мной в Бар-Айбитни, когда из храмов в Пальмовом квартале не раздавалось гимнов восходящему солнцу. Повсюду жрецы были заняты лечением раненых (я даже заметил оранжевых глотателей огня, спешивших из своих храмов помочь горожанам, – они несли корзины с целебными мазями и амулетами), но некоторые собрали храмовые ценности и попрятались.
В мутном рассвете накрапывал дождь. Солдаты собирали трупы, которых не забрали близкие, – хессеков и масрийцев, – и бросали их тела в телеги мусорщиков, запряженные мулами. На улицах было полно таких телег. Даже в дождь мертвецов нельзя было оставлять надолго из-за летней южной жары. Некоторые хессеки были живы, те, кто не участвовал в восстании, в основном люди смешанной крови, они теперь боялись всех – и масрийцев, и Бит-Хесси. Но если проехать дальше к югу или к западу, на глаза попадались только мертвые хессеки, убитые чудотворцем или воинами.