Убить мертвых

Закончив играть, музыкант опустил инструмент в траву и уставился на него в глубокой меланхолии. Казалось, отзвуки мелодии еще живут вокруг, словно сам холм тихонько напевает.

— Так ты говоришь, — отважился наконец Миаль, — что музыка тебе безразлична?

— Мне просто любопытно, — выговорил Парл Дро, — зачем такому гению таскать чужие кошельки в глуши?

— Гений? — Миаль улыбнулся. У него была ангельская улыбка. Когда она появлялась на лице музыканта, в его чертах сквозило благородство, он казался даже красивым, но эта иллюзия быстро рассеивалась. — Э-э... Ну ты знаешь, как оно бывает в жизни...

— А инструмент ты тоже украл?

— Я?! Нет, что ты! Его стянул мой папаша, которому пришлось убить прежнего его владельца. Наверное, тот успел наложить на отца проклятье, и не удивлюсь, если и на меня тоже. У отца была привычка поколачивать меня, когда напьется, а напивался он частенько. А когда он бывал трезвый, то учил меня играть. Ненавижу его. У меня-то слух похуже, чем у папаши.

И он погрузился в мрачные раздумья, глядя, как человек в черном, похожий на саму Смерть, наделенную мужской красотой, все смотрит и смотрит на селение в долине, на дорогу, на гору. Посидев так немного, Миаль снова лег в траву.

— Как ты поступишь с той девушкой, Сидди Собан? — спросил он.

— А ты как считаешь?

— Вернешься и испортишь ей жизнь еще больше. Выставишь ее мертвую сестренку прочь из этого мира, чтобы они обе могли вдоволь напиться горя и одиночества.

Что-то ткнулось ему в ладонь. Испугавшись, что это змея, Миаль вскочил на ноги и отпрыгнул фута на три назад. А когда приземлился, увидел, что это всего лишь фляжка, которую протянул ему Дро. Музыкант недоверчиво взял ее, откупорил и понюхал. Благодарная усмешка, в отличие от улыбки, сделала его унылое лицо еще более жалким.

— Белый бренди! Мне не доводилось пить его с тех пор, как я отирался в землях Холодного Графа!

Он попробовал, потом отпил еще немного и продолжил в том же духе. Дро ему не мешал.

Они поговорили еще, причем высказывания Миаля становились все более и более неразборчивыми. Пчелы зажужжали над клевером, над горой стали собираться тучи цвета спелого винограда, обведенные золотом...

— Зачем ты это делаешь? — спрашивал Миаль Лемьяль. — Зач'чем ты игз... изгн... гонишь их пррочь из этого мира, если они не хотят уход'ить?

— Зачем лекарь вырывает сгнивший зуб у больного?

— Эт' не одно и тож'же! Са-авсем! Слышал я о тебе и твоей доброте. Гонишь, понимаешь, бедных маленьких прив'идений оттуда, где им хор'рошо. А они пла-ачут!

— Это необходимо. Тот, кто уже умер, не должен притворяться живым.

— А тогда па-ачему ты хоч'чешь в Г'исте-мортува...

К тому времени, когда стало темнеть, перед глазами Миаля Лемьяля уже и без того стояла плотная тьма. Мертвецки упившись белым бренди, он рухнул в клевер. И все же его рука бессознательно нащупала перевязь гротескного инструмента и вцепилась в нее стальной хваткой.

А Парла Дро уже и след простыл.

Проснувшись, Миаль увидел на небе звезды, подобные крапу игральных костей, и понял, что в очередной раз дал маху.

С холмов дул свежий благоуханный ветерок. Он немного облегчил пульсирующую головную боль, но был бессилен помочь в другом затруднении: Миаль упустил Короля Мечей, Смерть в прекрасном обличье, Парла Дро, Убийцу Призраков.

Конечно, иначе и быть не могло — он просто не мог не прохлопать и этот шанс тоже. Первым промахом в своей жизни Миаль считал то, что вообще родился на свет. С тех пор он только и делал, что упускал удачу и с завидным постоянством усложнял себе жизнь.

Хуже всего, что он до сих пор был пьян. Помимо головной боли и неизбежной слабости, он никак не мог отделаться от дурацкого желания упасть обратно в траву, заливаясь безумным смехом. Собственная глупость бесила его. Он закинул инструмент за плечо и стал спускаться с холма, то хихикая, то кляня себя последними словами.

Миаль успел обойти деревню, пробравшись через поля, и выйти на дорогу ближе к слабо светящейся в ночи горе, прежде чем понял, куда и зачем идет. Хотя Дро и бросил его, он не мог оставить в покое покосившийся дом и двух сестер, живую и мертвую. Раньше или позже, но Дро вернется в этот дом. Значит, надо только оказаться где-нибудь поблизости, чтобы возобновить знакомство. Может быть, дальше все получится само собой.

«У меня никогда не было старшего брата. Не было никого, с кого я мог брать пример, кому старался бы подражать», — Миаль будто услышал, как говорит это, и невольно передернулся. Человека, подобного Дро, так легко не проведешь.

Когда он снова вышел на дорогу, покосившийся дом стоял на месте, как привык стоять уже много лет. Луна еще не очнулась от сна, и в свете звезд, под сенью высоких деревьев, дом выглядел настоящей обителью призраков.

По спине у Миаля бегали мурашки, он дрожал от страха и в то же время чувствовал некое волнение романтического свойства. Он мельком видел живую сестру, Сидди — пять вечеров назад, когда в полном изнеможении спустился с горы. Она была истинная леди, как женщины Холодного Графа или Серого Герцога, как дамы при бесчисленных дворах, по которым Миаль порхал, будто мотылек с опаленными крылышками. Сидди тоже была похожа на мотылька — бледная, изящная, хрупкая. И в чем-то зловещая, пугающая. Этот нечеловеческий блеск в ее глазах...

Миаль познал неодолимый страх, который испытывает заблудившийся в потемках ребенок.

Он бросил взгляд на дом среди деревьев и попытался хоть немного успокоиться. Конечно же, скоро на дороге появится Парл Дро и застанет его здесь трясущимся от страха. Но вокруг не наблюдалось никаких признаков ни самого Дро, ни зловещего ритуала изгнания призраков.

Вдруг неодолимое побуждение охватило его. Он знал за собой подобное: такие побуждения никогда не доводили до добра и вечно сбивали с пути истинного. Извращенные указания, исходящие неизвестно откуда — например, уронить поднос, нагруженный дорогой стеклянной посудой, или перепрыгнуть с крыши одного мчащегося фургона на другой, или плюнуть в лицо прислуге знатного господина — Миаль был совершенно не способен сопротивляться подобным идеям, которые нормальный взрослый человек умеет задавить в зародыше. Они происходили вовсе не от безрассудной отваги — храбростью он не отличался — а все от тех же загадочных природных механизмов, что столь неосмотрительно вынудили его родиться на свет.

В этот раз зловредная иголка в седалище заставила его пересечь дорогу и толкнуть железную створку ворот. Ступив во тьму двора, он уселся на каменную стенку колодца, бодро стуча зубами, взялся за инструмент и запел любовную песню для Сидди (или все же для Силни?) Его голосу недоставало силы, но он был высок и приятен на слух. В ночной тиши собственное пение казалось Миалю очень громким. Струны отзывались на прикосновения пальцев, и звуки сыпались на стены башни косым дождем.

Когда наверху хлопнула оконная рама, у Миаля едва не остановилось сердце. Продолжая петь, он поднял глаза. Среди плюща повисло бледное пятно света, словно оторванное крыло ночной бабочки.

Девушка в окне чуть наклонилась вперед. Эта была та, что жива... наверное. Ее косы были подобны свету луны.

Миаль задохнулся и умолк. Он наполовину сгорал от любви к ней, а на вторую половину леденел от страха.

— Что тебе надо? — спросила девушка. Она разглядывала музыкальный инструмент, ее тонкие руки опирались о подоконник, как лисьи лапки. — Чего ты хочешь?

— Хочу... — Миаль нервно сглотнул и окончательно потерял голову. — Хочу предупредить тебя.

— Напрасно. Я знаю селян, они свое место помнят. И все еще уважают имя Собанов.

— Я не о том. Я о человеке по имени Дро, — он заметил, как она затаила дыхание. Она была прекрасна, но Миаль мечтал очутиться за тысячу миль от нее. — Он притворился, что ушел, но он вернется, если еще не вернулся. Он направляется в Гисте Мортуа — я так думаю. Но сперва он намерен разобраться с тобой. С тобой и твоей сестрой.