Сабелла

Чрезвычайно странное письмо. Религиозный пыл — и в то же время до смешного официальный тон, неспособность заметить очевидное, муки сомнений, педантичность, детская непосредственность и стоицизм, с которым Джон Трим предчувствовал приближение внезапной смерти.

Я снова вспомнила хрупкие, как сухая листва, руки старого слуги на лестничных перилах, его отстраненную, чопорную манеру держаться. Помню ли я его лицо? Однако воспоминания ничего для меня не прояснили. Тогда я перечитала письмо. Джон Трим советовал мне вернуться в Восточное, чтобы обрести спасение души. В своем наивном фанатизме старик предлагал мне совершить паломничество ради искупления грехов. Но почему же Джейс переслал мне его письмо?

Я затемнила стекла на окнах, потому что день уже разгорался. Восточное. При одной мысли о нем мне чудился аромат аниса, перед внутренним взором вставал белый, как вата, дым из труб обогатительных комбинатов. Я вновь ощущала боль от пощечин на своем четырнадцатилетнем лице, когда мы с матерью ссорились, запершись в спальне. Я слышала, как мужчины идут охотиться на диких кошек, как шумит ветер над рекой, над лугами, как свистит он в высохших каналах. И в том лазе, где я нашла свой кулон.

Восточное, в котором все начиналось. Может быть, там все и окончится.

Я еще раз перечитала письмо Трима. Почему имя Сэнда Винсента заставило Касси решить, что он подходит для ее планов? Потом я вновь прослушала запись, но слышала лишь голос Джейса, а не то, что он говорил.

Он стоял в темноте и смотрел на меня и того парня из бара. Потом он подошел и осмотрел мою жертву. А потом повел меня прочь оттуда, так больше и не заговорив со мной. «Я пью кровь», — сказала я ему. Второй раз в жизни я произнесла вслух эти слова. В первый раз мать накричала на меня и ударила. Джейс ничего не ответил мне. Он не ударил меня, не стал кричать, смеяться, приводить в чувство или пытаться убить. Словно…

Словно он этого и ожидал. Словно он знал.

Я знаю, кто ты, Сабелла. Я не знала этого, пока не пришла к Богу, но когда я нашла Его, Он сказал мне. Надеюсь, что этот крест искалечит тебя. Ты, Сабелла, всего лишь волчица.

Его ангелы сказали мне. Я знаю, что ты совершила.

Касси обрела Бога в Восточном. В ее сердце должна была бы навеки поселиться любовь, но вместо этого она начала собственный крестовый поход — против меня, безбожницы. И она знала…

И Джейс знал.

Но откуда?

Это нечто большее, чем если бы Касси лишь перечитала старые письма моей матери со всеми их намеками и оговорками. Это нечто большее, чем если бы Джейс просто пообщался с людьми, относящимися ко мне с недоверием и подозрительностью — и догадался. Девушка живет тем, что пьет чужую кровь — это же последнее, что может прийти в голову. Даже сейчас я сомневаюсь, что он по-настоящему поверил в это. Но он знал.

Восточное — вот где таится разгадка.

Потом я запоздало вспомнила, что у Джейса было вполне достаточно времени от находки шкатулки до нашей встречи в церкви Дэйла, когда его почти безнадежные попытки разыскать меня увенчались успехом. С тех пор, как я сбежала с плато Молота, прошло три месяца. Он побывал в Восточном — вот откуда он знает правду.

Но мертвые всегда вступают в союз против меня. Мать, Касси, Сэнд, Джон Майкл Трим. И другие — Фрэнк, Анджело, Бенни, Лек…

Может быть, это мертвые гонят меня в Восточное, чтобы погубить. А Джейс — всего лишь живое орудие мертвых, столь земное, человечное и полное жизни, что я никогда не догадаюсь, пока не будет слишком поздно…

Я сидела в комнате в Айлесе и ждала, но никто так и не пришел, чтобы так или иначе лишить меня свободы.

Тогда я собрала сумку и вышла на улицу, где солнце клонилось к закату, на минуту окунулась в пламя его лучей — но такси уже подруливало к тротуару. Прежде, чем зарево заката погасло, я уже ехала на восток.

Мне все равно больше некуда было деваться. Разве что в ад.

2

За пару миль до Восточного, на станции техобслуживания я предусмотрительно сходила в душ, где переоделась в черное платье, сняла серебряные чулки, собрала в узел высветленные волосы и стерла с лица большую часть косметики. Во времена моего детства Восточное было весьма пуританским поселком, и близкое соседство Содома-Ареса — их разделяло всего шестьдесят две мили — лишь способствовало этому. Смею думать, что Касси подтолкнула к приезду сюда исключительно ностальгия, и бояться ей было нечего. Мне кажется, она понимала, что смерть идет за ней по пятам, и цеплялась за любую соломинку. Поэтому она отправилась в поселок, где когда-то родилась, чтобы, так сказать, прикоснуться к корням. Коберманам всегда везет — в этой поездке она заодно обрела Бога и священную войну в придачу. Но что заставило вернуться сюда меня, в скромном черном платье, с искусственным загаром на коже — что манит меня, кроме запахов, тревог и праха прошлого?

Меня действительно тянуло в Восточное, как порой каждому хочется вернуться в детство, даже если оно было горьким, в те времена, когда вся жизнь впереди и горизонты непознанного широки до бесконечности.

В моих воспоминаниях Восточное было совсем иным, чем то, что я увидела по возвращении. Тогда оно было моложе и важнее для меня. Развесистые дубы, жимолость, дети, гоняющие мяч прямо посреди улиц, немеханизированная пекарня, где пекли настоящий хлеб, пивные, дискотеки и стереокинозалы — все исчезло.

Первым, что я увидела, вьезжая в поселок, была длинная цепь супермаркетов вдоль шоссе. А потом мне открылась сюрреалистическая картина — над домами реял огромный полосатый рекламный аэростат в форме конфеты, флюоресцирующий ярко-красным и ослепительно-белым.

Повсюду понастроили новых жилых корпусов, нагромоздили их друг на друга, как детские кубики, и разбросали по луговинам у реки. Над дамбой возвышались автоматические заводы. Куда подевались обогатительные комбинаты? Их трубы, как и сами горные разработки, теперь скрывались под землей, и только клубы дыма — цвета бронзы или темные, подсвеченные неоновыми огнями — время от времени вырывались в ночь. На главной улице сияли огнями вывески баров. Медные блоки — основной строительный материал во времена горнозаводского расцвета — теперь покрылись окисями и потускнели. Блочные дома съежились между громадами новых зданий. Восточное на глазах превращалось в город, а старый поселок вытесняли прочь, словно выдавливали пасту из тюбика.

Ради модернизации некоторые улицы просто стерли с лица земли. Улица, на которой когда-то жила я, оказалась одной из них.

Я остановила такси там, где кончался смутно знакомый переулок, и где некогда начиналась наша с матерью улица. Теперь ее не было. Было так странно, что ее больше нет — словно кто-то взял и стер ластиком огромный кусок моей жизни, словно это были лишь слухи. Вправду ли мы здесь жили? Произошло ли то, что связано для меня с этим местом, на самом деле? Вдруг стало казаться, что воспоминания могут быть и ложными, просто плод воображения, созданный разумом, чтобы заполнить пустоты в сознании.

Даже деревья исчезли.

Я вспоминала свой первый дом каждый раз, стоило мне учуять запах аниса. А теперь здесь единственное место в мире, где для меня никогда не будет пахнуть анисом.

Я расплатилась с такси и побрела прочь, скользя меж теней и огней. Потом неторопливо поднялась по пандусу, миновала арку и вышла на вымощенную плиткой площадь с фонтаном из жидкого стекла. Мой дом был где-то здесь. Может быть, я смогла бы отыскать его. Может быть, он до сих пор тут — в новой кирпичной кладке, в плитке, которой вымощена площадь. Как на тех безумных рисунках-головоломках, где надо разглядеть девичий глаз в контурах цветка или цветок в девичьем глазу.

Но я не разгадала эту головоломку.

Одно было несомненно — церковь Возрожденного Христианства никуда не делась. Касси побывала там, Джейс тоже. Джон Трим писал мне, что именно там мой грех выставлен на всеобщее обозрение для тех, кто способен разглядеть.