Сабелла

— Просто, чтобы ты знала, — сказал Джейс.

Я так устала. Может быть, сказать ему правду? Я убила твоего брата, потому что мне нужна была его кровь. Он был так красив. Я никак не могла насытиться им, я выпила его почти досуха, и сердце его остановилось, потому что он слишком любил то, что я делала с ним.

— Не думаю, что мы сдвинемся с мертвой точки, — сказала я.

— Не думай.

— Потому что я скажу тебе правду, но ты не поверишь моим словам.

— Я вполне могу поверить, что Сэнд работал на старикашку по имени Трим и, возможно, раскопал о тебе нечто такое, чего ты не стремилась обнародовать. Наверное, у тебя неплохо получается готовить сэндвичи с цианидом.

— Если б это было так, разве я сказала бы тебе?

— Тебе придется, — произнес он с издевкой. — Ты сама знаешь, Джезабель, что висишь на волоске. Не знаю, на что ты там подсела, но тебе явно надо принять какой-то дряни, иначе тебя начнет ломать. И когда ломка будет в разгаре, ты скажешь мне все.

Я почувствовала, что губы мои растянулись в идиотской ухмылке. Да, можно надеяться, что мое состояние достаточно напоминает симптомы наркотической зависимости, чтобы убедить даже Джейса, чей брат когда-то вопил и катался по полу от мескадриновой ломки.

— Значит, рано или поздно я признаюсь тебе, что убила Сэнда — и вот тогда ты меня и прикончишь.

— Не волнуйся, — сказал он. — Ты же верующая. Я позволю тебе сперва помолиться.

— Ты очень добр, — проговорила я. Но он уже повернулся, чтобы уходить. — А ты не думаешь, что наркотик припрятан у меня здесь, в спальне?

Он вновь повернулся ко мне.

— Если у тебя здесь есть заначка, — произнес он своим выверенным голосом, — ты употребишь ее, и таким образом я о ней узнаю. Тогда я переверну здесь все вверх дном, найду ее, и мы подождем, пока тебе вновь не понадобится доза, — он шагнул через порог сорванной с петель двери и добавил: — С другой стороны, насколько я помню, у тебя, как у запасливой наркоманки, в холодильнике хранится запас зелья, уже готового к употреблению.

Тихо. Главное — не выдать себя. Не шелохнуться. Не сказать ни слова.

Пять минут спустя из кухни до меня донесся звон и треск, а затем гулкое бульканье сточной трубы, глотающей фруктовый сок, который изничтожал Джейс. И когда разбился стеклянный контейнер, мне тоже было слышно. В отличие от стекол в дверях и окнах или посуды, контейнер был одноразовый. Он разбился вдребезги, и красный «эликсир жизни» разлился по полу среди осколков стекла. Потом он засохнет на полу огромным алым пятном. Кровавым пятном.

— Скажи «прощай»! — крикнул мне снизу Джейс.

И я сказала «прощай».

Мне не хватает… мне нужно… Во мне все болит — суставы, живот, язык, лимфоузлы на шее, глаза. Солнце высушило меня, и я не могу восполнить потерю. Я умираю… Нет. Еще нет.

Я лежала в постели. Солнце скрылось. Куда уходит день?Какое-то время назад Джейс спустился на шоссе к своей машине, принес сумку с готовыми обедами и разогрел один из них в старой микроволновке матери. Мне он тоже принес тарелку с каким-то месивом и, с разнообразными словечками, какими увещевают капризных детей, пытался заставить меня поесть. Он убрал тарелку, лишь когда я поставила его в известность, чтобудет, если он этого не сделает. Он предлагал мне и вина. Вина, которое, как он заботливо сообщил, приглушит на время режущую боль у меня в животе. Джейс издевался надо мной нежно и настоятельно, и все же садизм не доставлял ему удовольствия, он просто использовал издевательства, как дыбу, чтобы вырвать из меня признание.

Через два часа после заката, высоко в холмах, в звездном шторме ночи раздался первый волчий вой. Когда я услышала волков, меня всю затрясло. Я, словно в агонии, застонала вслух, не имея сил сдержаться, боль и жажда заставляли меня метаться в постели. Там, снаружи, выли все волки мира, звали меня: «Иди, иди же к нам, чего ты ждешь?».

Вскоре Джейс снова возник на пороге — темный на фоне тьмы, искра звездой тлела у его губ.

— Прелестные у тебя сигаретки, — сказал он.

Белый дым вился у его лица, я чувствовала запах табака с примесью гашиша. Он прошел к окну мимо зеркала, отдернул штору и нажал кнопку. Ворвавшись в распахнутое окно, волчьи голоса заполнили мою спальню, комната стала звонкой и искрящейся, словно покрылась сверкающим инеем.

Джейс смотрел на меня.

— Тебе нравится этот звук?

— Да.

Он обошел кровать и предложил мне сигарету.

— Нет, — я отвернулась.

— Ай-яй-яй, — покачал он головой. — Дорогая, тебе ведь нехорошо. Очень больно?

— Ты знаешь, что да.

— А ты помолись немножко, — сказал он и снова ушел.

Почему я не могу преодолеть эту невидимую преграду и овладеть им?

Волчий вой отдалялся, затихал. Там, снаружи, были холмы, манящие, притягательные, и четыре тысячи неоновых огней в небесах.

Может быть, Джейс заснет. Рано или поздно сон одолеет его. Мой мучитель спокоен и уверен в себе, он думает, что сломил меня.

Аура дома чуть изменилась от холодного дыхания юной ночи. Призрак моей матери сидел в своей спальне и смотрел в окно. Сломанные качели и выбитая дверь уныло покачивались на сквозняке.

Режущее лезвие ворочалось у меня в животе, точно плод во чреве, но потом я поплыла куда-то прочь, где уже не было боли. У меня начались сладкие видения — или это был сон…

…о том, как к западу отсюда, ближе к Монтиба, на черных от ночи лугах пасется олененок. И как пролагают пути через пастбища взрослые, тяжелые олени — в темноте они кажутся белыми, как мел…

Куда бегут волки, что охотятся в холмах? Куда они бегут, когда их никто не видит? Назад во времени, в ту эру, когда здесь еще жила прежняя цивилизация? Туда, где стройные колонны поддерживают кровли, резные и тонкие, как лед, а урны еще пусты…

Во сне я бежала на запад. Десять миль. Была почти полночь, судя по положению колец и спиралей на небе, что лишь кажутся неподвижными. Нет, это планета вращается, а звезды остаются неподвижны. Нельзя верить своим глазам.

Там, во сне, был овраг, чьи очертания и устланные палой листвой склоны навсегда врезались в мою память. Время от времени ветер шелестит сухой листвой, будто газетами, ниже струится ручеек, и вода в нем черна. Я неслышно крадусь среди теней, вниз по склону, я чую во сне стадо ланей, как всегда чуяла — будто тепло в ночи.

На дне оврага, там, где у воды растут эвкалипты, я вижу их. Они — словно дочь фараона и ее прислужницы из старой сказки. Самцов поблизости нет, брачный сезон давно миновал. Узкая головка приподнимается, ушки, будто скрученные листья, встают торчком — лань прислушивается. Она прелестна — точеное тело, хрупкие ножки. Все они — будто фарфоровые фигурки.

Я подхожу ближе, и еще несколько ланей поднимают головы. Камень мягко сияет у меня на груди, и я люблю этих ланей, я иду меж ними. Когда мне было четырнадцать-пятнадцать лет и я еще только училась охотиться, меня до глубины души поразило, что можно вот так идти прямо среди стада и выбирать ту, которая утолит мою жажду. Словно драгоценное вино в амфоре плоти. Когда пьешь оленью кровь, это не то, что с людьми, тут невозможно использовать плотское влечение как приманку и болеутоляющее. Инстинкт велит им бежать со всех ног прочь от меня, и лишь единственная из стада, та, которую я избрала своей жертвой, не услышит его голос. Если они умирали — то от шока или потери крови. Поначалу я была невоздержанна и неосторожна и порой случайно убивала их, потом научилась не убивать без необходимости. В ночь, когда умерла Касси, я ошиблась, выбрав себе в жертвы ослабленную лань. Бедняжка умерла у меня на руках, словно последний вздох Касси с шипением покинул ее холодное тело и обрек на гибель всех нас — лань, Сэнда, меня.

Вот она — та, кто утолит мою жажду.

Она тут же следует за мной, бесшумно ступая по мягкому мху у воды. Сперва она идет доверчиво и покорно. В реальности я бы чувствовала предвкушение, голод и щемящую жалость. Во сне мои руки и ноги налиты свинцом. У меня еле хватает сил, чтобы добрести до опушки и упасть у корней эвкалипта. Лань идет за мной.