Загадка Катилины

Минотавр фыркнул, из его ноздрей повалил пар.

Он остановился и склонил голову. Заговорил он грубым и немного неестественным голосом, как мне показалось — нарочно.

— Кто ты? — спросил он.

— Меня зовут Гордиан.

— Ты не здешний.

— Я пришел сюда кое-что обнаружить.

— И глупо поступил. Это лабиринт, а в лабиринте ничего нельзя найти и обнаружить, в нем можно только заблудиться, для того он и построен.

— Но я ведь нашел дорогу к тебе.

— А может, это я нашел дорогу к тебе?

От неопределенности, но вовсе не от страха, у меня заболела голова. Я закрыл глаза. Когда открыл, вокруг меня уже не было каменных стен, но темнота осталась. Я находился на вершине холма, под звездным небом, и смотрел на простиравшийся вид — река с водяной мельницей, каменная стена вдалеке, дорога, дом. Я понял, что это мое поместье, только смотрю я на него под необычным углом. Я находился не на своем знакомом месте, а слегка в стороне.

Мы уже были не одни. Я обернулся и увидел три безголовых тела, сидящих на пеньках, руки они сложили на коленях, словно зрители или судьи.

— Кто они? Что они здесь делают? — спросил я Минотавра тихо и доверительным голосом, хотя они были, очевидно, глухи, слепы и немы. — Ты ведь знаешь?

Минотавр кивнул.

— Тогда скажи мне.

Минотавр потряс головой.

— Говори!

Зверь опять громко фыркнул, из носа его повалил пар, но не проронил ни слова. Он поднял руку и указал на место возле меня. Я поглядел вниз и увидал меч. Я взял его, с удовольствием глядя, как он сверкает в звездном свете.

— Говори, или станешь одним из них! — сказал я, указывая мечом на трех безголовых свидетелей.

Минотавр продолжал молчать. Я встал и принялся размахивать мечом.

— Говори! — кричал я.

Когда зверь отказался, я размахнулся и со всей силой ударил по бычьей шее. Когда голова откатилась, я увидел, что Минотавр внутри пустой; тело его было костюмом, голова — маской.

Изнутри начала просачиваться истина. Я шагнул назад. Виски мои заболели от напряженного ожидания.

И тут я узнал…

А потом проснулся с дикой, ослепляющей болью в голове. Кто-то дотронулся до моего плеча и сказал тихим голосом:

— Все в порядке, не двигайся. Ты слышишь меня?

Я открыл глаза и снова закрыл от резкого света.

Если не двигаться, то боль утихает. Вздохнув, я услышал собственный стон. Я положил руку на глаза, снова открыл их и понял, что лежу не под открытым небом, а в палатке. Поначалу я подумал, что снова попал к Катилине, и удивился, как я там оказался. Если его палатка до сих пор стоит, если лагерь его в сохранности…

Я отнял руку и увидел неожиданное лицо. Рыжие волосы, веснушчатый нос, голубые глаза — передо мной склонился мой друг авгур, Марк Валерий Мессала Руф.

— Руф?

— Да, Гордиан. Это я.

— Мы в Риме?

— Нет.

— Тогда где?

— Гораздо севернее, в городке под названием Пистория. Было сражение…

— И мы в лагере Катилины?

Он так вздохнул, что я сразу понял — такого места больше не существует.

— Нет, это лагерь Антония.

— Тогда…

— Тебе повезло, ты остался в живых.

— А Метон? — Сердце мое сжалось.

— Метон и спас тебя.

— Да, но…

— Он жив, Гордиан, — сказал Руф, увидев мой страх.

— Слава богам! И где он?

— Скоро придет. Когда я увидел, что ты шевелишься, то сразу же послал за ним.

Я сел, сжимая зубы от боли. Тело мое, руки и ноги оказались целы. Я огляделся по сторонам и увидел, что никого, кроме Руфа, в палатке нет, если не считать цыплят в клетках. Я смотрел на них, смотрел и понял, что голоден.

— А сколько времени прошло?

— Сражение было вчера.

— А как я сюда попал?

— Твой сын очень храбрый молодой человек. Когда он увидел, что ты упал, он поспешил к тебе на помощь и отволок тебя к подножию холма. Он, должно быть, очень устал. Представь себе, сколько вы оба весите, да еще в доспехах? А ты не шевелишься, словно мертвый. Да и раны его кровоточили…

— Раны?

— Не бойся, Гордиан, они незначительны. Он потом и сам упал без сознания. Его нашли рядом с тобой.

— Кто?

— После сражения Антоний приказал прочесать холмы. Солдаты должны были привести пленных, если они сами сдадутся, или добить сопротивляющихся врагов. И знаешь, сколько пленных они привели? Двоих — тебя и Метона, обоих без сознания. Только вы остались в живых из всей армии Катилины — примечательный случай, поэтому позвали авгура. Как только я вас увидел, я взял вас под свою защиту и приказал перенести в мою палатку. Когда Метон очнулся, он объяснил мне, как вы попали в лагерь Катилины. Он совсем недавно вышел — пошел поискать еды.

— Надеюсь, что он найдет что-нибудь, — сказал я, ощущая шевеление в желудке. — Не знаю даже, что более пусто — моя голова или живот! Только мы двое, говоришь ты, значит, Катилина…

— Погиб, вместе с остальными, и погиб достойной смертью. Солдаты в нашем лагере только и говорят, что никогда не встречали такого сильного сопротивления от столь малочисленного противника. Каждая позиция удерживалась вплоть до последнего человека, и все раны были спереди. Многие из воинов Антония умерли или ранены.

— А Катилина, как же он погиб?

— Его обнаружили далеко от своих, среди тел противников. Его доспехи все покрылись кровью, одежда ею пропиталась. Сколько было ран — невозможно сосчитать, но он еще дышал, когда его нашли. Меня позвали в свидетели, вдруг он скажет свое последнее слово, но он так и не открыл глаз и ничего не произнес. И вплоть до самой смерти лицо его сохраняло величественное и даже надменное выражение превосходства, за которое его многие ненавидели.

— А другие любили, — добавил я тихо.

— Да.

— Мне знакомо это выражение. Хотел бы я посмотреть на него в последний раз.

— И сейчас можешь, — сказал Руф.

Перед тем как я успел спросить, что он имеет в виду, снаружи донеслись такие вопли, что волосы мои стали дыбом.

— И так все утро, — сказал Руф. — Никто не радуется, все только скорбят. Люди ходят по полю сражения, некоторые — чтобы поживиться у мертвых, некоторые — чтобы посмотреть и вспомнить сражение. Они переворачивают тела, и кого же они видят? Знакомых, родственников, тех, с кем они вместе росли. Ужасная, горькая победа.

— А зачем ты здесь, Руф?

— Чтобы служить авгуром, конечно. Читать предзнаменования перед битвой.

— Но почему ты?

— Меня назначил верховный понтифик, — сказал он и пристально посмотрел на меня. — То есть, иными словами, по приказанию Цезаря.

— Чтобы служить его глазами и ушами.

— Да, если так тебе нравится. Я как авгур должен следить за всем, но не запятнать рук римской кровью. Я участвую в военном совете, но не сражаюсь. Я только передаю волю небес.

— Другими словами, ты шпионишь. И передаешь все Цезарю.

— Если это можно назвать «шпионить» — ведь все знают, зачем я здесь.

— Неужели интриги никогда не прекратятся?

— Nunguam, — сказал он, степенно качая головой. — Никогда.

— Не думаю, что Антоний сомневался в целесообразности уничтожения своего старого приятеля. Катилина думал, что он хотя бы испытает сомнение.

— Он и сомневался, по-своему. У него случился приступ подагры перед битвой, и командовать он назначил одного из своих офицеров. Во время сражения он оставался в палатке и даже дверь завязал. Никто не упрекнет его в том, что он не преследовал Катилину, как того хотел Сенат. Но никто и не скажет, что он убил его собственными руками. Скоро он оправится от болезни и будет с удовольствием управлять Македонией, как предназначил ему Цицерон, и римский Форум избавится хотя бы от одного лицемера.

Я покачал головой и закрыл глаза от световых разводов.

— Моя голова как перезрелая тыква.

— И внешне похожа, — улыбнулся Руф. — У тебя шишка на лбу величиной с орех.

Возле входа послышался шум. Я слишком быстро обернулся и снова упал на пол, застонав. Мне было не так уж и больно, просто я застонал от неожиданности, но Метон быстро подбежал ко мне, обнял меня и сквозь сжатые зубы спросил Руфа: