Героиня мира

Я пребывала в таком расстройстве, что не могла ни на что решиться. И передышка — вместе со своими солдатами он ускакал на запад: видимо, охотился и занимался добычей продовольствия — показалась мне слабым утешением. Я даже подумала: уж не по его ли наущению окружающие то и дело заговаривают о нем, зная, что я услышу их. Впрочем, его интерес ко мне вызвал у меня одно лишь недоумение, и казалось, мне никак не ускользнуть от его чудовищной злобы. Я даже представить себе не могла, что он пожелает надо мной сотворить, какая кара, какие пытки уготованы мне. Наверное, он меня изобьет. Мучаясь страхом и безнадежностью, я решила во что бы то ни стало не выходить из экипажа и все время держаться на виду. Хотя никто не мог и не захотел бы прийти мне на помощь, я заметила, что при свидетелях он держит себя в руках.

Я до сих пор не понимаю толком, как мне удалось пережить тот первый настоящий страх за себя. Но по прошествии времени, будь то даже ужас, и он становится привычным, утрачивая если не остроту, то способность напугать или вызвать потрясение.

Для выезда на пикник в маленькую колесницу впрягли двух пегих кобылок; в нее и усадил меня Гурц. Колесницей правил толстоватый субалтерн-офицер, приставленный к Гурцу в качестве адъютанта. Мне доводилось пару раз видеть его в черном доме (он принимал участие в захоронении тетушки в саду). Мое общество пришлось ему по душе, он обращался со мной с веселой почтительностью и забавлял меня длинными запутанными шутками; когда он смеялся, я вежливо вторила ему, хотя нить рассказа всякий раз ускользала от меня несколькими минутами раньше, чем он успевал добраться до сути.

Позади нас и ниже по склону устало шагали легионы, иногда часть их оказывалась впереди нас, мы же с громыханием катили наискось. Впереди скакал на коне Гурц, останавливаясь, чтобы разглядеть какую-нибудь веточку или сидящего на сучке жука, а в это время с деревьев пониже лошадь поедала буковые орешки или желуди. Вдали звучал смех, мелькали яркие плащи: дамы, высыпавшие пестрой гурьбой из экипажей, скакали верхом среди офицеров по дорогам, окаймленным голыми деревьями. Светловолосая принцесса отправилась на охоту вместе с отрядом тритарка. Младший офицер со вздохом сообщил, что мы их не увидим, а жаль, ведь она так хороша собой, эта принцесса.

От его слов леса стали спокойнее, мягче, ярче. Я точно не разобрала. Но солнце пробудилось и очистило от шелухи стебли диких желтых роз, загубленных морозом, которые еще секунду назад висели, как мятые бумажки, и я увидела, что они все еще горят огнем. Среди скинувших листву берез, среди похожих на оперенные стрелы вечнозеленых деревьев голосили птицы. И тогда мне вспомнился молодой человек в измазанной грязью рубашке, пристально глядевший на птицу, стоя на прогалине — я вдруг поняла, что пугающее звучание возникло во мне не из страха перед тритарком. Кто же тому причиной? Фенсер… нет, не Фенсер. Даже лицо его не сохранилось в моей памяти. Будто его и не было никогда.

Причиной тому сон, приснившийся мне еще в городе, давным-давно…

Гурц подъехал к нам, желая показать мне обезумевшую от солнечного света ветку, на которой совсем не по сезону начали распускаться цветы. Как бы там ни было, он отломил ее. Вот и вся награда за цветы. Как вишне, которую срубили потому, что ее поленья ароматны.

Примерно в полумиле от нас, ниже по склону лесистого ущелья, устало продвигалось вперед кронианское войско. Люди шагали где строем, где вразброд; знамена свалены в телеги; вот выбираются из канавы повозки; вот лежит мул, и его то лаской, то пинками пытаются поднять на ноги; вот боевая колесница, а на ней четыре просевших мешка с мукой. Разрозненные виньетки, говорящие о многом.

Сжимая в руке ветку с увядающими цветами, я рассмеялась над очередной непонятной шуткой младшего офицера.

Вскоре мы оказались на предназначенном для пикника месте.

Хеттон Тус Длант не присоединился к нам. На пикник выехали несколько офицеров штаба и группа полковников; они лазали по деревьям, словно школьники, и сбрасывали вниз сосновые шишки; учтивые майоры ловили их в подставленные шлемы, а любовницы полковников в подолы юбок. Там оказались женщины, которых не было за обедом в честь медведя. Я заметила, что многие из них крайне молоды и принадлежат к тому слою общества, в который я попала, и на мгновение мне до боли захотелось подружиться с кем-нибудь. Но они только и думали, что о своих повелителях, а я… я успела приобрести определенную репутацию — выбившаяся в господа прислуга, маленькая шлюшка. Кроме того, я оказалась самой юной среди них, а Гурц — самым старым. Раньше я как-то не до конца сознавала это. Среди нынешнего сборища ему выпала роль скучного учителя. Они лишь терпели его присутствие. Он ни разу не сражался в бою.

Слуги расстелили скатерти, разложили еду. Собственно говоря, угощение оказалось довольно скудным и не шло ни в какое сравнение с тем, что подавали за обедом, но меня это ничуть не огорчило. Зная о моем пристрастии, Гурц принес бокал с соком красной смородины, но в нем не хватало сахара. Посмеиваясь за спиной Гурца, младший офицер (и он туда же) предложил подлить в него светло-желтого бренди. Я отказалась.

В отдалении все с тем же грохотом, словно река в ущелье, текли вперед легионы.

Ничто не предвещало звуков, донесшихся в следующее мгновение.

Внезапно что-то негромко бухнуло, приглушенно, казалось бы ничего не означая, но мне показалось, что земля дрогнула у меня под ногами. На всех деревьях все птицы до единой перестали петь.

И тогда воцарилась тишина. Затем одна из благородных дам взвизгнула, тоненько, еле слышно; послышался отрывистый звон бокала, выскользнувшего у нее из рук и разбившегося о камень.

Мужчины, вскочив на ноги, пристегивали к поясу отброшенные было шпаги. По коврам к корням деревьев покатились фрукты. Все пришло в движение, заржали лошади. Гурц стоял, возвышаясь надо мной.

— Я говорил, что так и произойдет, — объявил он — Их король, этот Альянс Чавро…

Прогремел пушечный залп. Нестройные ряды бойцов охватит и уже охватило смятение; вялое беспорядочное передвижение прекратилось, все кинулись по своим местам, дозорные помчались добывать сведения о западне, о ловушке, в которую уже угодила какая-то часть передовых отрядов, — а Гурц собирается читать мне лекцию по истории. Но нет, он передумал.

— Оставайся на месте, — сказал он, — всем дамам здесь будет безопасней.

Он отошел, намереваясь помочь остальным советами. Но все уже сидели на конях или в маленьких колесницах. Мой субалтерн-офицер побежал за Гурцем, жалобно крича, что должен вернуться в свой батальон…

Я сидела на ковре, не трогаясь с места, прислушиваясь к крикам солдат, к резким голосам труб, к другим звукам. Я ждала следующего пушечного залпа. Он прогремел. Что-то задрожало у меня в животе. За те месяцы, пока кронианцы вели обстрел города, я так привыкла к ним. Но… На этот раз стреляли пушки союзников короля, а может быть, и артиллерия армии моего отца, его полка, Белых Львов… Я заметила, что стою в полном замешательстве. Гурц уже сидел верхом на коне, он подскакал ко мне:

— Милая, оставайся здесь. Слуги не уйдут, тебе ничто не угрожает. Генерал наверняка захочет видеть меня рядом с собой. — И он помчался прочь, как будто собирался в одиночку вступить в бой со всеми врагами сразу.

И снова пушки, раз, два… три. Я почувствовала запах смолы и дыма, селитры. Они приближаются или просто земля сползает прямо в глотку войны? Мне захотелось увидеть. На этот раз вправду захотелось.

Слуги сбились в кучку под каким-то хвойным деревом, словно укрываясь от проливного дождя. Никто не остановил меня, когда я отправилась через лес к передовым позициям, придерживаясь покатых склонов холма, уходивших вниз от площадки, отведенной под пикник.

С каждым шагом день изменялся. Он сгущался — свет и воздух приобрели мясистую плотность. Что-то не смолкая ревело, будто ветер. Все птицы улетели. Из задымленного убежища выскочил олень и стрелой промчался мимо. С верхних склонов, поросших лесом, донесся грохот кавалерии, крушившей молодые деревца, словно злобная буря под знаменем, походившим на вымпел из огня и крови. Волосы у меня встали дыбом. На мгновение я замерла в ужасе, а потом бегом кинулась на звук.