Героиня мира

— Ах, да ведь эта женщина — кронианка, — воскликнул он, но я не изумилась, всякое удивление уже осталось далеко позади; я сообразила: Ретка покопался в прошлом Фенсера, а заодно и в моем, и, видимо, Фирью попалась на глаза какая-нибудь путаная записка. — Она шпионка, уверяю вас. Вечно подглядывала в окошки, прячась где-нибудь за занавеской, да подслушивала. Но вот, если угодно, еще одна деталь: она — милашка одного из командиров при Зуласе Ретке, человека по имени Завион.

Тулийцы, которые столь пристойно со мной обошлись, глядели так, будто сообща пригрели на груди змею.

Фирью стоял, теребя усы.

— Надеюсь, никто из вас не забавлялся с этой ведьмой, — добавил он, — она страдает весьма опасным заболеванием.

Тулийцы выполняют военное задание, у них полно дел, меня же необходимо отправить в другое место, где проведут тщательное расследование моих злодеяний.

В разговоре они называли это место Замком. По соседству с ним уже создан опорный пункт тулийских сил. И в нем имеются постояльцы, которых за прошедшие годы поместил туда губернатор. Двух человек придется отрядить со мной в качестве конвойных, а добраться туда можно, проплыв вдоль побережья на одной из рыбачьих лодок.

Хотя субалтерн-офицер теперь и глядел на меня с тем же пренебрежением, какое звучало в его рассказе о Фирью, он все же обратился к своему капитану:

— Сэр, по одному слову этого человека заточить даму туда, в темницу?

Но слово Фирью отлито из стали, а сверху покрыто чистым золотом.

Ведь «дама» окажется в сохранном месте, стены этих башен надежно ее укроют до тех пор, пока с приключениями на Китэ не разберутся до конца. И заметьте, она ничего не отрицает.

Субалтерн-офицер повернулся ко мне:

— Мадам, если у вас имеются оправдания, вам следует немедленно о них рассказать. Эта тюрьма — безнадежно гиблое место.

— Знаю, — ответила я, — мне рассказывали о ней. Я не кронианка, ваш соглядатай напутал, когда читал какие-то бумаги.

— А Завион, — спросил капитан, — какие между вами отношения?

— На этот счет осведомитель не солгал. — И, проявив изворотливость, на которую никогда не считала себя способной, я добавила: — Смею заверить, его второе обвинение несостоятельно, поскольку я никогда не вступала с ним в интимные отношения.

Полагаю, если бы я стала плакать и кричать, осыпая их мольбами и ругательствами, если бы сумела сочинить блестящую ложь или предложила бы в обмен на свободу какие-нибудь ценные секретные сведения, хоть ничего и не знала, они все равно поступили бы со мной так же.

В сопровождении молчаливых тулийских конвоиров мне пришлось отправиться к рыбаку, у которого имелась лодка; он поглядел на нас и в ужасе оскалил зубы, как собака. Мы продвигались на северо-запад вдоль побережья острова, где высились громадные скалистые стены, окаймленные кружевной оторочкой вод; постепенно выраставшее среди них каменное строение приобретало все большее сходство с творением природы, как будто не люди, а боги создали Дом Ночи в наказание за мои грехи.

ГЛАВА ВТОРАЯ

На подходе к замку высятся малахитовые утесы, проступающие на фоне металлического неба; они выглядят как порождение загробного мира, и это впечатление оправданно. Столь ярким зеленым нарядом скалы обязаны ползучим водорослям и мелким морским организмам, переполняющим узкую, как дымоход, бухту, ведущую прямо к уступу высокого отвесного утеса, в котором множество столетий назад выдолбили жуткого вида лесенку и установили вдоль нее столбики с цепями. Из этой скалы вырастает другая; там, где начинают вырисовываться очертания толстых башен и зубчатой кромки, скала приобретает черный цвет. Кажется, в башнях совсем нет окон. Их и вправду мало.

Рыбак остался в лодке, ожидая возвращения тулийцев; он решил, что этот замок может навлечь беду, и принялся хрипло бубнить себе под нос какое-то заклинание.

Мы продвигались вверх, а лодка и сидевший в ней человек становились все меньше и меньше. Жизнь каждого из нас висела на волоске, мы то и дело поскальзывались и цеплялись за перила. Пару раз поднимавшийся следом за мной конвоир выручал меня. Упасть было нетрудно. Я этого не сделала. Мы ни о чем не ведаем, кроме жизни, и отказаться от нее нелегко.

Казалось, эта вскинутая в небо лестница тянется на миллионы миль. Небо нахмурилось, стало лиловым, как лаванда, в нем кружили чайки цвета копоти.

Пройдя под арку, попадаешь на вымощенную плитами дорожку, по обе стороны которой вырастают громады стен. И куда ни кинь взгляд — на оставшуюся далеко внизу бухту и разбегающиеся веером морские волны, отороченные пеной, и лодку, похожую на рыбью кость, или на уходящие вверх стены безглазых конических башен, вокруг которых, словно мухи, кишмя кишат чайки, начинает кружиться голова.

Отсюда не разглядеть, где расположен лагерь высадившихся на остров тулийских войск. Вероятно, он в нескольких милях от побережья. А это место совсем не похоже на Китэ. Это преисподняя, зависшая почему-то высоко в воздухе.

Тюрьма казалась безлюдной и безжизненной. Но только казалась. На звон колокольчика, который даже моим тулийским конвоирам пришелся не по душе, к двери с глазком явился своего рода ключник. Похожий на гнома человечек не то в пальто, не то в еще какой-то хламиде, будто сплетенной пауками, тянувшейся за ним хвостом по земле, живущая во мраке тварь с мертвенно-бледным вялым лицом.

— Здесь есть начальник? — спросил один из солдат. Но тварь оказалась глухой и тупоумной, или же карлик не понимал общепринятой тулийской речи. Однако он ткнул пальцем в солдатский мундир, ухмыльнулся и внезапно изрек:

— Тулия.

А затем распахнул дверь, гостеприимно приветствуя нас, будто какое-то воспоминание.

— Как вас зовут?

Конечно, именно так и должен выглядеть вход в обиталище смерти. Сводчатая тьма, сложенная скорее из теней, нежели из камня. И, видимо, ни одного узенького окошка из тех, что лишь слабо пропускают свет. Но где-то там, за глыбой письменного стола восседает тюремщик — лицо с блестящими, как черви, губами, они шевелятся, требуя откровения живой души.

Мне доводилось слышать о первобытных сообществах людей в экваториальных странах, члены которых никому без нужды не открывают своего имени. Человек, узнавший его без спросу и поминающий его в разговорах, совершает большой проступок и нарушает правила поведения.

В лице тюремщика я столкнулась именно с таким преступлением. С таким ужасом. Но я должна ему ответить. Если он потребует, чтобы я разделась перед ним догола, это тоже придется исполнить.

Я сообщила ему имя, которое значилось в документах.

— Капитан тулийцев прислал мне бумагу, в которой сказано, что вас зовут Арадия Завион.

— Меня зовут иначе.

— Значит, вы были потаскухой при Завионе.

Я сказала:

— Мы жили вместе как муж и жена.

Он что-то записал в своем гроссбухе. Губы его опять зашевелились, извиваясь.

— Сведения, которые содержит вторая бумага, ложные?

— Именно так.

— Вы — подданная Чаврии, а не Кронии? Где вы родились?

Я ответила и на этот вопрос.

— Это не чаврийский город, — сказал тюремщик.

— Он состоит в союзе с Чавро.

Он снова принялся писать пером с длинной беловатой ручкой, наверное, из слоновой кости. Она неприятно поблескивала в темноте.

— Вас заключили сюда, — сказал он, — по подозрению в измене. Вас обвиняют в причастности к мятежу на Китэ или, если вам больше нравится, в шпионаже в пользу Кронии; как первое, так и второе одинаково неприемлемо для королевства Тулия. — Я попыталась было заявить, что ни в чем не повинна, но, разумеется, безрезультатно, и тюремщик тут же оборвал меня: — Можете считать себя пленницей тулийского королевства. Вы займете одну из камер. И пробудете под юрисдикцией начальника этого замка, пока не рассмотрят ваше дело.

— Я хотела бы повидать начальника, — сказала я.

— Если он этого пожелает и в то время, которое он сам выберет, — ответил тюремщик, и похожие на червей губы изогнулись в улыбке.