Героиня мира

— Да, — сказала я. — Эта женщина умерла. Теперь этот дом принадлежит мне.

Мышь жалобно вскрикнула. Вид у нее был крайне напуганный.

Потом, когда зеленая шкатулка, уже открытая, стояла у меня на кровати, а мы ели из вазочки сливки с сахаром, она сказала Лой:

— Ну и натерпелась же я страху с этой маленькой чертовкой. Она заговорила точь-в-точь как т а, как мадам.

На следующее утро в дом прибыл флаг-полковник Кир Гурц. Он принял меры в связи с тетушкиной смертью. Всадник отбыл за распоряжениями и, получив их, вернулся; выполнением приказов занялись два младших офицера и двое солдат с лопатами из числа кронианцев. Гурц созвал всю прислугу и обратился к нам на нашем языке, говорил он отрывисто и дружелюбно. Кончина нашей госпожи достойна сожаления, однако устраивать публичные похороны неблагоразумно. К тому же в настоящее время кладбища перегружены работой: хоронят наших соотечественников, погибших на войне. Когда-нибудь в будущем тело госпожи можно будет извлечь из земли и перезахоронить в более подобающем месте. А пока что нам не следует спешить с оглаской этого злополучного поступка, совершенного в состоянии истерии.

Они положили ее в деревянный войсковой ларь и закопали в ее же собственном саду, скрыв все следы могилы; для маскировки они даже набросали поверх нее бревен. Никому не предложили прийти на похороны или втихомолку побывать потом на могиле, чтобы помолиться и возложить цветы.

Покончив с земляными работами, флаг-полковник Гурц собрал нас снова и сказал, что дом пришел в отвратительно запущенное состояние и он этого не потерпит. Следует немедленно повсюду навести порядок.

Он оказался немолод. Он говорил на нашем языке своеобразно, с таким вязким акцентом, что казалось, будто он все время разговаривает с набитым ртом. На крупном плотном теле — черная форма; нет ни орденов, ни медалей. Его обветренное лицо прикрывала борода, характерная, как и остриженные волосы, для большинства сазо. В отличие от них придерживавшиеся классического стиля мужчины города гладко брились и зачастую отпускали длинные волосы.

Все в доме вдруг рьяно принялись за работу. Минуты через три от привычной неряшливости не осталось и следа. По всем комнатам, лестницам, коридорам разбежались горничные; они мыли, терли и выколачивали. Растревоженные ковры и занавеси изрыгали пыль, словно газы.

Он поселился в комнатах Илайивы, как и намеревался. Солдаты подняли наверх его походные сундуки и переносной киот. Лой удалось украдкой взглянуть на киот. В нем хранились изображения богов Севера, фигуры медведя и волка-шакала.

— Жуткие, отвратительные, — подтвердил стюард, видевший, как их с триумфом вносили в спальню мадам.

Хотя документы, хранившиеся в шкатулке, утверждали меня в правах, мне ни разу не пришло в голову отправиться к флаг-полковнику Гурцу и сообщить ему, что этот дом теперь принадлежит мне. И никто не посоветовал мне поступить таким образом.

В тот день один из солдат-сазо, прохаживаясь по коридорам, увидел, что я лежу в постели, и принял меня за отлынивающую от работы горничную; он замахал руками и замычал, как бессловесная тварь. На этот раз я проявила сообразительность, поспешно вскочила с кровати и принялась взбивать подушки. Он остался доволен и удалился.

С наступлением вечера, предоставив дом во владение флаг-полковнику Гурцу, ушли все, кроме двух солдат, по-видимому приставленных к нему в качестве телохранителей, да его собственного слуги, иссохшего морщинистого человека, похожего на крысу. Полковнику подали обед в гостиную, относящуюся к анфиладе, воспользовавшись, однако, сервизом со сфинксами. Отменнейшие блюда, ведь теперь провизию на кухню поставляла кронианская армия, и графин красного вина. Он поглотил все без остатка и до капли выпил вино из графина. Слышали, как стюард заметил по этому поводу, что погреба мадам вскоре опустеют, если этот боров-сазо станет каждый вечер осушать по целому графину. Разумеется, раньше слуги совершали набеги на погреба, но теперь они уже не решались на это.

Лой решила, что мы, то есть она, Мышь и я, можем и дальше спать в моей постели, это будет вполне безопасно. Однако дверь следует держать закрытой как днем, так и ночью, а для надежности ручку можно подпереть стулом.

Что-то помешало мне сообщить девушкам о том, как один из сазо принял меня за горничную, хотя я и собиралась. Они наверняка просто завыли бы от смеха — нет, не завыли бы, потому что мы старались не шуметь: вдруг боров-медведь услышит и станет дознаваться, в чем дело.

— Ну что за старый хрыч, — сокрушалась Лой. — Как припомню наших офицеров, талия узкая и волосы красивые…

Мышь принималась журить ее за легкомыслие, и они начинали пререкаться, но уже без прежней живости. Осада города не смогла превратить в пленников хотя бы их, но теперь узниками стали мы все.

— Открой мне дверь, не то я проломлю ее.

Заслышав на лестнице его тяжелые шаги, я подумала, что он, как и в другие дни, пройдет мимо. Зачем бы ему обследовать этот коридор? Когда он, грузно ступая, направился по нему, я затаила дыхание. С чего бы он стал пытаться открыть мою дверь? Он попытался. Подпертая стулом ручка завертелась, и стул закачался.

— Открой, говорю.

Почему он решил, что в комнате кто-то есть? Ее ведь могли просто запереть, оставив…

— Открой, Уртка тебя возьми.

Неуклюжее ругательство начисто лишило меня присутствия духа.

Вероятно, я проявила неосторожность, выглядывая из окна, думая, будто меня не видно за тюлевой занавеской. Но патрули кронианцев прохаживались взад-вперед меж изгородей. Какая-то свинья заметила движение и предупредила его.

Он даже ни разу не постучал. А теперь ударил в дверь, собираясь взломать ее; я подумала, что она тут же и развалится. Когда этого не произошло, я промчалась через комнату и отшвырнула стул в сторону.

— Йэхх! — прорычал Гурц.

Он повернул ручку, и дверь отворилась.

Мне впервые довелось увидеть врага со столь близкого расстояния. Казалось, он целиком заполнил собою дверной проем и все пространство вокруг него. Его удивленное, раздувшееся лицо склонилось надо мной. Увидев, какое оно шероховатое и пористое, какие на нем воронки и щербины, как буйно разрослась похожая на облако борода, я застыла как загипнотизированная. Глаза у него были маленькие и блекло-синие. Из ноздрей, будто куски проволоки, торчали волосы. От него пахло табаком; говорили, он постоянно курит его; от него очень сильно пахло мужчиной.

— Что это такое? — сказал он. Голос его изменился. Уже не угроза звучала в нем, а неуместная веселость. — Ты свила здесь себе гнездышко, а, Кошачьи Глазки?

— Это моя комната, — выпалила я.

— Да. Конечно, я понял. Мадам в саду, а ты тут. Воцарилась.

Он тоже принял меня за горничную, воспользовавшуюся удобным случаем. На мгновение я ощутила прилив неукротимой ярости, да что толку. Испытывая отвращение и страх, я подалась назад, но не попятилась, чтобы не оскорбить его.

Возле маленьких глаз появились морщинки, послышался дружеский смех потворщика.

— Что ж, почему бы и нет, — сказал он и кивнул. — Да. Большой злой офицер в покоях на верхнем этаже. Маленькая девушка приютилась в комнате для гостей. — Он снова выпрямился, а я так и осталась стоять. — Сегодня вечером, — сказал он, — обед будешь подавать ты.

Я не сводила с него глаз.

— Да, это будешь ты, — сказал он. — Только вымойся сначала.

Я покраснела от стыда. Эта низкая тварь сочла меня неряхой.

— Вымойся вся. Волосы. Ногти. Найди себе платье. Посмотри на кровать, — он указал на синюю одежду, разбросанную Лой. — Надень вот это и принеси мне еду. — Казалось, он наконец заметил, что мне страшно. — Я не причиню тебе зла. — Он нахмурился, упорно владевший мною страх рассердил его: — Что за истории о нас выдумывают. Будь проклято это вранье. А ты делай, как я говорю, и гнездышко останется за тобой.

Он вышел из комнаты и направился куда-то, куда собирался с самого начала. Я услышала, как захлопнулась за ним входная дверь, как приветствуют его телохранители.