Страница 106 из 123
Они ловили на лету каждое слово Сидо. Они расспрашивали, какого она мнения о винах этого года, о высоте вошедших в моду каблуков — не кажется ли ей, что из-за них туфли жмут ногу? А потом осмелели и принялись критиковать действия губернатора по части налогообложений, его слепую приверженность проживающему на материке королю, но при этом неусыпно следили за ее реакцией (всегда сведенной к минимуму), чтобы сообразить, в какую сторону плясать дальше.
Впрочем, похожий на дуэль обед проходил для меня как в тумане. Мелкие тревоги крепко вцепились в меня, не ослабляя хватки.
В одиннадцать часов на пороге появился мажордом Сидо, и я чуть не вскочила с места, решив, что принесли весточку от Фенсера. Но мажордом вручил Сидо доставленную из суда записку. Она не стала сообщать нам, чье это послание — ее супруга Обериса или ее любовника Ретки, а лишь зевнула, прикрыв рукой рот, и проговорила:
— Все трудится без конца.
Дамы закивали, но им не удалось затеять подробное обсуждение, поскольку они не знали, кого из мужчин нужно похвалить или поругать. Сидо поступила так нарочно, я нисколько не сомневалась на сей счет.
Когда троица дам собралась уходить, Сидо пожелала мне спокойной ночи, а сама направилась в музыкальный кабинет, и вскоре оттуда донесся заунывный звон клавесина.
Я ушла к себе в спальню и там провела вторую ночь почти без сна, в полнейшем смятении Когда я встала утром, у меня ныло все тело, как будто меня побили, глаза жгло огнем, а на сердце сгустилась тьма.
Никаких известий.
Похоже, этот день пройдет, как вчерашний.
Сидо спала допоздна, она вышла к полднику и ничего не сказала по поводу моего плохого аппетита. Она вообще ничего не сказала. Принесли роман для чтения вслух.
Я наконец сообразила, что в книге идет речь об острове Китэ. События почти столетней давности… мысли мои забрели еще дальше.
Через мощенный плитами двор прошествовал мажордом; я внимательно поглядела на него и решила, что вид у него многозначительный. Он наклонился и что-то шепнул на ухо Сидо. Повернув ко мне голову, она сказала:
— Похоже, пришел ваш супруг.
Я встала, в висках у меня заколотились еще два сердца.
— Мой слуга проведет вас в Бирюзовую гостиную. Там вас никто не побеспокоит.
Он стоял под зеркалом в черепаховой раме, висевшим под углом. Он надел темный цивильный костюм из тех, что носят письмоводители, в котором приезжал иногда и в дом у моря. Но ни прежде, ни теперь в нем не было ни малейшего сходства с людьми такого сорта. Он ждал, не глядя на меня, не заговаривая со мной, а висевшее над ним зеркало отражало его фигуру, копну светлых волос, его полнейшую неподвижность.
Я и понятия не имела, о чем думает Фенсер, встревожен он или рассержен, испытывает ли он сочувствие или осуждает меня, или же ему все безразлично.
Я никогда его не знала. Вероятно, это правда. Я не знаю его теперь.
Потом он заговорил, обращаясь ко мне:
— Я получил твою записку три часа назад. Вчера на рассвете мне пришлось уехать по делам. Нынче днем меня вызвали в суд, к Ретке, а оттуда я прямиком отправился сюда.
— Он не…
— Он упомянул о приключившемся с тобой казусе. Казус. Язвительное словечко, произнесенное безо всякого выражения.
Я сказала:
— Мне очень жаль, если я тебя рассердила. Но я побоялась, как бы происшедшее не повторилось, останься я опять там в одиночестве.
— Фирью, — проговорил Фенсер. — Сомневаюсь, чтобы такой случай повторился. — Мне показалось, что он присматривается ко мне. Он продолжал: — Арадия, похоже, ты растревожила осиное гнездо. Скажи, почему ты обратилась к Зуласу Ретке, а не ко мне?
Я принялась заново пересказывать ту же историю, думая, что она настолько банальна и глупа, что покажется неправдоподобной. И тем не менее необходимо рассказать Фенсеру, как я пыталась отыскать его и не смогла.
— Понятно. Но когда ты добралась до Ретки, неужели нельзя было попросить отвезти тебя ко мне домой?
Такая мысль не пришла мне в голову. А Ретка не стал обсуждать со мной своих намерений. И… я боялась, как бы Фенсер не отослал меня обратно.
— Мне не хотелось излишне его утруждать. Он предложил мне остановиться в этом доме. Я что-нибудь не так сделала?
— Ты действовала в свойственной тебе манере, — сказал он.
— Насколько я понимаю, это упрек.
— Ну, — сказал он, — ты могла бы поступить несколько иначе.
— То есть позволить Фирью изнасиловать меня и написать тебе сдержанное письмо с обещанием прислать подробное изложение событий со следующей оказией.
Он вскинул брови.
— Если бы у него хватило пороху тебя изнасиловать, так бы и случилось. Но ты оказалась ему не по зубам. Он уже проделал подобный маневр с половиной живущих здесь женщин. Возможно, наберется пара таких, что уступили его домогательствам, но я и в этом сомневаюсь. А в остальных случаях понадобилось лишь твердо сказать «нет».
Меня затрясло от злости и от ощущения, что события, происшедшие со мной, и их версия, в которую верит Фенсер, — вещи совершенно разные.
— «Нет» на него не подействовало. Мне пришлось пригрозить ему ножом, только тогда он отступился.
— Вероятно, ты переоценила пылкость его чувств.
— Я там одна, мне некому помочь…
— Знакомая жалоба, Арадия, эти слова мне не в новинку. Ты терпишь ужасные бедствия из-за того, что меня нет рядом. Заверяю тебя, нигде в городе ты не отыщешь убежища более безопасного, чем та деревня. Впрочем, говорить об этом поздно, ты уже здесь. А что до Фирью, так ему сообщили, что ты помчалась прямиком к Ретке. Он испугался и скрылся. Его знания могли бы пригодиться во время предстоящих событий. Кроме того, здешнее общество, разумеется, пришло к выводу, что мне свойственна такая же снисходительность, как и Оберису, и что я предоставляю тебя в пользование своему покровителю Ретке, а потому он выступает в роли твоего защитника. Если у них и оставались какие-то сомнения, твое пребывание в этом доме с этой женщиной убедит их окончательно. Две дамы под одной крышей. Он специалист по части экономии.
— Но Сидо, — сказала я, — как можно заподозрить в попустительстве ее?
— Она всегда смотрела сквозь пальцы на его интрижки с другими женщинами. Сидо намерена сохранить за собой привязанность Ретки.
— Тогда мне нужно немедленно покинуть этот дом.
— И тут ты опоздала. Сделанного не вернешь.
— Но если он намерен…
— Разве я говорил, что у него имеются какие-либо намерения на твой счет? Я сказал только, что общество Эбондиса решило, будто он увлечен тобой.
— Но ведь Ретка наверняка понимал все заранее, — вспылила я от обиды и унижения; где-то подспудно зашевелилась тошнота от манеры Фенсера в общении со мной.
— Да, видимо. Сомневаюсь, чтобы он задумался об этом. Ты оторвала его от работы, ему пришлось куда-то тебя пристроить. Я представляю собой ценность, хоть и незначительную. Нельзя сказать, что я незаменим. С твоего позволения, я склонен примириться с положением, в которое попал. — От лица его веяло холодом. Мне не удалось понять, ни сколь глубоко владеющее им чувство, ни что оно собою представляет.
— Так что же мне, по-твоему, делать? Ты хочешь, чтобы я вернулась в тот особняк в Ступенях?
— Тогда весь Эбондис скажет, что он тебя бросил.
— Мне все равно, что станут говорить люди.
— Это я уже понял. Нет, оставайся-ка ты лучше у нее в доме. Здесь ты по крайней мере найдешь защиту от тех адских неприятностей, в которые вечно ввязываешься. Видишь ли, Арадия, у меня нет на все это времени. Завтра я отправляюсь в горы. Сегодня я должен был поехать к тебе и сообщить об этом.
Я подобрала осколки картинок, рассыпавшихся у меня в мозгу на части, и отложила их в сторону.
— Значит, именно теперь ты уезжаешь в горы.
— Армия Китэ, если помнишь, — сказал он, — та самая часть предприятия, которую я в состоянии как следует выполнить. Обучение людей искусству убивать друг друга.
И тогда я мельком заметила, хоть и не поняла, что это такое, эту неудовлетворенность в нем, горькое ядрышко открывшегося ему видения: во искупление вины за пролитую кровь придется проливать ее снова. Но ведь он знал об этом с самого начала. Он утверждал, будто убийство в ходе войны, совершенное ради спасения жизни, ради свободы, не пятнает душу, не влечет за собой проклятия. И то, как он отозвался о Ретке. Нечто более значительное, чем мой поступок, вызвало недовольство у Фенсера. Нечто иное заставило его усомниться в огромном божестве из позолоченной бронзы.