Героиня мира

И вот этот самый принц Фирью покинул мой дом, призывая визгливым голосом слугу и улепетывая что было мочи. Он вылетел через парадное крыльцо, оставив дверь распахнутой настежь; добежав до двери, я тут же с громким стуком захлопнула ее и, внезапно ощутив полное изнеможение, прислонилась к ней. Пока я там стояла, на центральную лестницу дома, прихрамывая, вышел пожилой человек, мой сосед; в руках он держал огромную заржавленную кавалерийскую пику, провалявшуюся несколько десятков лет со времен какой-то военной кампании, в которой участвовали тулийцы. Мы оба не проронили ни слова и лишь с опаской поглядели друг на друга. Через некоторое время, все так же молча, мой сосед вместе с пикой направился обратно вверх по лестнице, шаркая ногами, а я поплелась к себе в комнаты и заперла дверь на ключ.

Потом я затряслась в приступе хохота. А затем разрыдалась от злости.

Вот в таком настроении я села за письмо Фенсеру. Я начинала его раз пять-шесть. Мне мешали кое-какие этические соображения. Я засомневалась, не зная, стоит ли предавать случившееся огласке. Ведь Фенсер и Фирью трудятся на благо одного и того же предприятия.

Я вспомнила, как не посмела рассказать Гурцу об угрозах Драхриса. Неужели с тех пор ничего для меня не изменилось? Неужели и теперь я ни в чем не уверена?

В конце концов я подмела осколки посуды, куски курятины и обрывки своих писем. Наведя порядок в комнатах, я, словно продолжая уборку, принялась укладывать одежду и предметы, которые можно прямо сейчас прихватить с собой.

Часом позже я зашла в каморку домоправительницы. И сообщила, что меня вызывают в город. Не сможет ли она взять на себя заботу о мебели и книгах, которые мне придется пока что оставить здесь? Она завела спор насчет платы за жилье, которую мы внесли за несколько недель вперед. Она все твердила, что не сможет вернуть мне эти деньги. Я сто раз повторила, что не прошу ее об этом. Чуть до драки не дошло.

В середине дня с саквояжем в руках я переступила порог дома, где жил возчик. Я предполагала, что он участвует в праздновании Дорнойи, и мне придется ждать до наступления темноты, а может, зайти еще раз утром. Но он сидел дома, занимаясь благонравным делом, починкой башмаков. У меня оказалось достаточно наличных денег, и я предложила ему изрядное вознаграждение, если он отвезет меня в Эбондис. Похоже, он и сам был только рад уехать из опустевшей деревни; почему он не пошел на праздник, ума не приложу.

Как бы там ни было, он усадил меня в телегу и повез в город; дорога проходила меж залитых светом, хранящих тайны холмов.

Я слегка опасалась, как бы мы не нагнали по пути Фирью, но этого не случилось. Он прискакал в Ступени верхом и, вероятно, обратно понесся вихрем, сверкая синим пятном на лбу, спеша убраться подальше от меня.

Когда я осталась в одиночестве посреди площади Исибри города Эбондис, в тени храма, затянувшийся летний вечер уже клонился к закату. Моему возчику не терпелось утолить жажду в какой-нибудь из известных ему таверн, а эта площадь показалась мне знакомой, и я сошла с повозки, решив, что дальше отыщу дорогу сама. Но в последние минуты красного свечения солнца все стало выглядеть иначе. Дневной свет вот-вот покинет меня. Небо на востоке уже начало холодеть, тень храма пролегла через площадь. Квартира, в которой мы ночевали после бала, находилась на улице, примыкавшей к Исибри Только теперь мне уже никак не сообразить, в какую сторону от храма она идет, вправо или влево. Впрочем, место, куда я посылала письма и где живет сейчас Фенсер, расположено за зданием суда, мимо которого мы недавно проехали, но все равно я плохо представляю себе, как оно выглядит.

Надо спросить, как туда добраться. Это связано с некоторым риском. В приливе чувств я позабыла об осторожности и не уложила волосы в прическу, а моя одежда недостаточно элегантна и не настолько неприметна, чтобы служить мне защитой. Мужчины примут меня за деревенскую девушку или, еще того хуже, за проститутку. Женщины могут заподозрить во мне попрошайку, а в лучшем случае решат, что я скитаюсь с места на место. Придется хорошенько подумать, как и к кому обратиться, и, задавая вопросы, быть как можно более краткой.

После нескольких часов, проведенных в тряской телеге, у меня совсем занемели руки и ноги, в глазах стоял отблеск небес над холмами; мне казалось, что я беспомощней, чем когда бы то ни было. До чего же тяжелый у меня саквояж с одеждой и вещами.

Наступила темнота, последние из фонарщиков хлопотали у подъездов зданий. Я уже знала, что уличные фонари есть лишь на центральных артериях города, а в прочих районах жители домов должны заботиться об освещении сами. Я подошла к державшей в руках фитиль служанке и заговорила на тулийском языке, очищенном от всякого акцента.

— Вы не подскажете, как мне попасть на Лютневую улицу?

Судя по ее взгляду, моя личность показалась ей сомнительной, но ответила она вполне любезно. Впрочем, ее указания отличались изрядной сложностью, и, хотя я отважно пустилась в дорогу, вскоре выяснилось, что мне никак не отыскать одну из описанных ею улочек. Я стала думать, уж не перепутала ли она название.

К этому времени я потеряла из виду храм Исибри, который выбрала себе ориентиром. По дороге я миновала несколько нарядных бульваров, вдоль одного из которых протянулись столбы с фонарями; я решила, что нахожусь неподалеку от центральных улиц. Однако потом, после пары поворотов, я оказалась среди скопища убогих запутанных переулков и облезлых домов, чьи узкие зарешеченные окошки служили единственным источником света. Я совсем заплутала в этом квартале. А завидев компанию мужчин, вышедших из питейного заведения, поспешила скрыться.

Я мчалась в панике, надеясь, что никто меня не заметит, потеряв всякое представление о том, куда ведет дорога, — вот я уже пронеслась по крутому спуску рядом с мрачными сточными желобами, от которых исходило густое и еще более мрачное зловоние. Огней почти не видно, и вокруг ни души. Бледно-черное небо у меня над головой оделось звездами, где-то — как мне казалось, очень далеко — вздымались вверх над провалом богатые кварталы Эбондиса. Но меня преследовала мысль: спустившись сюда однажды, можно никогда больше не выбраться. Я было попыталась вернуться тем же путем, которым пришла, но лишь еще сильней запуталась. Я угодила в лабиринт, и некому вывести меня в безопасное место.

«Какая нелепость, — изумленно подумала я, остановившись у какой-то стены и опустив на землю саквояж, чтобы дать отдых усталым плечам и рукам. — Я послала дюжину писем на эту самую Лютневую улицу, и они добрались до места, а я нет».

Словно какой-то колдун спрятал ее от меня. Словно возлюбленный мой отгородился от меня и скрылся среди хитросплетений переулков и ночной архитектуры.

Будто заводная игрушка, я продолжала двигаться, пытаясь пробраться к тем кварталам, где на небо и крыши зданий ложились отсветы огней. Но казалось, мне никак туда не попасть. Темные преграды всякий раз вырастали у меня на пути.

Мне повстречалась стайка спешивших куда-то женщин, они не обратили на меня внимания. А у меня недостало храбрости спросить у них дорогу. Название этой улицы — связанное с музыкальным инструментом — прозвучало бы нелепо среди этого безымянного провала.

У фонтана с холодной как лед водой я вымыла руки и запястья, но побоялась пить воду из-под покрытого толстым налетом ржавчины крана. Стояла тихая душная ночь. Издалека донесся звон храмового колокола — полночь.

Я на каком-то перекрестке, кругом лишь чернота да звезды. Неужели и это Эбондис?

И тут из-за похожих на глыбы безликих строений выплыл яркий огонек — появился патруль городской стражи Эбондиса, один из патрульных нес горящий факел. Эта вспышка света среди мрака скорей пугала, чем обнадеживала. Впервые за истекший час мне повстречались люди. Они свернули в мою сторону, вероятно, еще не заметив меня; я собралась с духом и решила обратиться к ним.

Я выступила вперед, и стражники остановились. Их лица походили скорее на какие-то маски.