Чудовище

У городской стены Маристар оказалась на закате. В меркнущем небе увидела тысячи черных куполов, бесчисленные огни и столбы дыма, поднимающиеся над адскими котлами. Куда она попала? Здесь еще хуже, чем рассказывали беглецы. Но Маристар не дрогнула. Она сознавала свою задачу, свое предназначение; она даже понимала, какая кара ее ждет. Она смирилась с неизбежным, и страх был над нею уже не властен.

У городских ворот в повозку заглянули люди с гнилыми зубами. Они велели Маристар выйти. Одному из привратников недоставало глаза, зато он носил повязку с надписью: “Гляди! Я потерял око”. Буквы были вышиты из драгоценного бисера.

— Сестра, зачем ты приехала в наш город? В столице все вещи и люди считались равными. Жители называли друг друга братьями и сестрами, любое иное обращение каралось законом. Привратники были из Гвардии Братства, на лохмотьях они носили кроваво-красную эмблему богини Разума.

— Я приехала, чтобы примкнуть к славным вольным женщинам вашего города, — спокойно молвила Маристар.

Такой ответ пришелся гвардейцам по сердцу. Произвела впечатление и яркая внешность гостьи, хотя обычно красота вызывала у них презрение.

— У тебя гладкие руки, — сказал один из привратников. — Белые, чистые, мягкие, как лебяжий пух.

— Служа Чаквоху, я получу шрамы и прочие знаки чести, — пообещала Маристар. — Я прибыла, чтобы предложить ему себя целиком, ибо даже в безвестном городишке, где я родилась, слова его звенят набатом. Я теперь рабыня Чаквоха и скоро припаду к его священным стопам.

Этим она окончательно расположила к себе гвардейцев. Ее пропустили беспрепятственно и даже угостили на прощание мутным, убийственным на вкус коньяком. Очевидно, имя Чаквоха здесь приравнивалось к охранной грамоте. Никто не рисковал посягнуть на его имущество.

Маристар неторопливо шагала по улице. В узкие переулки она не сворачивала — оттуда доносились горловое бульканье и кашель и под фонарями рубиново отсвечивала шерсть. Мимо девушки не раз проносились колесницы, из домов до нее доносились пьяные возгласы. Высокие, прежде величественные здания выглядели жалко, куца ни глянь — следы междуусобицы, терзавшей город с самого начала перемен. В стенах зияли огромные бреши, оконные стекла были разбиты, двери раскрыты настежь. Их обитатели уже ни от кого не таились. И жилища их выглядели убого. Повсюду шли склоки, дебоши, даже потасовки…

По тротуарам фланировали стройные и обрюзгшие проститутки. Из их шевелюр, похожих на вороньи гнезда, торчали перья и ножи. Встречались шайки мужчин, некоторые хватали Маристар, но она с такой уверенностью произносила имя Чаквоха, что ее тотчас отпускали. Потом к ней прицепился горбун с одним плечом выше другого. Зловонные лохмотья на его задранном плече были украшены драгоценным бисером. Услышав, что Маристар идет служить Чаквоху, горбун рассмеялся и сказал:

— Я тоже оказываю услуги этому могущественному брату.

На одной из улиц Маристар увидела шеренги восковых фигур. Это были посмертные изображения многочисленных жертв городских головорезов и палачей. Было и несколько статуй богини Разума.

Маристар не дрогнула.

Она пришла на площадь, где вовсю искрила, чадила кузница, и сказала кузнецу, что хочет купить нож.

— Ты посмотри, что я тут плавлю, — проговорил он. — Это церковный колокол и чаши для святой воды. Из них я отолью пушечные ядра и мечи. Гляди, вот этим ножом даже паучка можно выпотрошить… Что и с тобою случится, ежели нарушишь закон. Не иначе ты, красотка, затеяла перерезать горло сопернице. Угадал?

— Нет, — ответила Маристар. — Мне нужен нож, чтобы служить Чаквоху.

Дерзость тотчас сменилась угодливостью. Кузнец дал нож и отказался от денег.

Маристар прошла по каменному мосту над городской рекой. Все статуи, некогда украшавшие мост, теперь лежали грудами щебня. Перебраться через них было нелегко. В дни праздников мосты бывали почти непроходимы — на них сваливали трупы. В черной реке иногда всплывали к поверхности рыбы. Иные из рыбин на мертвечине росли как тесто на дрожжах, размером они были с собаку, а их бледные глаза светились, словно поганки в ночи.

У реки возвышалась городская тюрьма с узкими бледными глазницами окон, похожих на очи чудовищных рыб. Тюрьма уставилась во тьму, словно искали добычу. Но и она не испугала Маристар.

Девушка не замедляла поступи, пока за мостом ей не преградил путь высокий мужчина в белом. Впрочем, он тотчас сошел с дороги и исчез. Потом Маристар шагала по длинной неосвещенной набережной, слушая шорохи и писк крыс, иногда замечая блеск голодных хищных глаз. Но и здесь достаточно было прошептать:

— Чаквох.

Она знала, что и крысы ее не тронут.

Не было необходимости расспрашивать прохожих — заблудиться Маристар не могла. Изгнанники подробно описали обитель колдунов. Она легко нашла дом Чаквоха. Высоченный, он грозно нависал над обветшалыми соседними зданиями, где жили только суетливые крысы. Над непропорционально большими для этого строения дымовыми трубами вился пар, растекался в беззвездной ночи. Тускло сияло лишь одно оконце под самой кровлей. “Должно быть, это его рабочий кабинет или лаборатория”, — предположила Маристар. Но и здесь она не дрогнула.

Девушка постучала в дверь. Молотком служила отсеченная человеческая рука. Нет, не настоящая, выточенная из белого камня.

На стук откликнулась стонами и криками добрая сотня голосов. К ногам Маристар проскользнула огромная, со спаниеля, крыса и обратилась к девушке на языке людей. Однако произношение крысы было ужасным.

— Чего надо? — спросила крыса.

— Я ищу моего брата Чаквоха.

— Чего ради?

— Чтобы стать рабыней Чаквоха.

— У нас нет рабынь, только добровольные помощницы.

— Да, но пусть лучше меня поправляет сам Чаквох.

— Тогда пошли.

Крыса лизнула дверь, и та со скрипом отворилась. За ней оказался безлюдный вестибюль. В углах высились кипы старых бумаг, занавешенных пыльной паутиной. Все кругом, в том числе бумаги, было надежно защищено от гниения слоем позолоты. Позолота была и на длинной лестнице, на разбитых плитках.

Маристар пошла по ступенькам. На каждой площадке она обнаруживала запертые наглухо двери. У некоторых деревянные филенки растрескались, широкие щели позволяли заглянуть в непроницаемую мглу. В конце концов она решила, что добралась до чердака. Двери там не оказалось, лестница привела в запущенную комнату. В ней из мебели были только деревянный стул и лампа, которую держала статуя из ржавого железа, изображавшая змею с женскими головой и руками.

— Чего тебе надобно, сестра? — спросила статуя.

— Повидать моего брата Чаквоха.

— Чаквох принимает ванну. Придется тебе подождать.

— Спасибо, сестра. — Маристар села на неудобный стул и сложила руки на коленях. Кинжал покоился в ложбинке на груди.

Истек час. Вдалеке колокол возвестил полночь. Он обладал человеческим голосом, и все двенадцать дымовых труб откликнулись, произнеся по зловещему слову. Маристар удалось различить слова “пагуба”, “отчаяние”, “ненависть”, “ложь”, “удушение”. Остальные слова прозвучали совсем невнятно. С улиц доносились пронзительные крики и рычание, глупый смех и злобное хихиканье, а иногда — лязг мечей и вопли умирающих. Наконец Маристар встала.

— Чего тебе надобно, сестра? — повторила женщина-змея.

— Можно ли теперь пройти к моему брату Чаквоху?

Помедлив, статуя ответила:

— Да, ступай.

В тот же миг в стене появилось отверстие — неровная брешь. Но каждую трещинку, каждый крошечный выступ излома украшала жемчужина или топаз.

За отверстием Маристар увидела лестницу, ведущую в невообразимую глубь, подобно тому как первая лестница вела в невообразимую высь. Но Маристар отважно ступила на нее.

Наконец она добралась до нижней ступеньки и поняла, что находится над огромной клоакой, заполненной темной водой. Вода растекалась в разные стороны по широкому главному и узким боковым руслам. Наверное, они протянулись под всем городом. Вода была подернута зеленоватой ряской, чье свечение и озаряло это место. Под лестницей в главный канал вдавалась платформа; как только Маристар ступила на нее, из бокового канала выплыло странное существо. Оно быстро двигалось к Маристар и вдруг, схватившись за край платформы, наполовину вынырнуло. Разумеется, это был не кто иной, как Чаквох. Он еще не совсем утратил человеческий облик, но тело уже приняло самые худшие черты точившей его болезни. Оно покрылось жесткой чешуей. Чаквох необратимо и, похоже, час от часу все быстрее уподоблялся крокодилу. Только руки и бледное лицо с ярко-красными глазами больше смахивали на крысиные.