Страница 16 из 88
Пламя факела рвалось назад, огненные языки обжигали Регеру шею и подбородок.
На уступах наверху справа мелькали лампы и фонари. Слева узкая полоска земли вклинивалась в море длинным мысом, на котором высились сторожевые башни. От огней одного или двух кораблей вода казалась горящей — еще немного света для тех, кто мчится…
Кандиец отступил назад, прямо в объятия Регера. Дым красно-розового, звон соприкосновения, когда одна упряжка поравнялась с другой. Какое-то время они шли вровень, потом Регер обошел соперника, и огонь второй колесницы возник в темноте позади. С высоты балконов и крыш зрители выкрикивали название своего города и имя своего колесничего. Кричали и кандийцу, который пытался вернуться на утраченную позицию, догнать и перегнать — но для этого не хватало даже его весьма высокой скорости. Хиддраксы Регера, которых он воспитывал два года, летели без всяких крыльев.
Земля пошла вверх и выровнялась. Поверхность дороги — нет. Теперь впереди только закорианец.
(А в миле позади — еще одно пламя крушения. Отт все-таки столкнулся со скалой. Шалианец висел у него на хвосте и, видимо, помог ему в этом.)
Почти исчезнувший шум кандийской колесницы снова приблизился. Но нет — кандиец не смог бы снова догнать Регера. Это шансарец возник из темноты, как до него сам Лидиец.
Закорианец обернулся. Сократив расстояние, Регер оказался достаточно близко, чтобы видеть жестокое выражение его полускрытого тенью лица и длинный язык кнута, взметнувшегося для удара. Он услышал древний крик колесничих: «Хайя! Хайя!»
Животные закорианца напряглись, не пытаясь ловить звезды, а лишь выполняя свою работу. Головокружительная скорость уносила черную колесницу дальше и дальше — и Регер распахнул крылья силы, развернул скрученную кольцом энергию, сливаясь воедино с хиддраксами, с их сердцами. «Теперь лети, душа моя…» И подумал: если раньше казалось, что они летят, то теперь они летят в самом деле.
Ночь сгустилась, словно вода. Пламя в лицо — мир уносился прочь. Закорианец, затянутый вихрем, продержался какой-то миг и тоже растворился.
Теперь перед ним лежали лишь скрученные изгибы дороги, мелькая в сполохах факела, ухабистые, дребезжащие, не более чем легковесная реальность на огромной скорости. Дорога стала лентой, пересекающей небо. Освещенная башня, на галерее которой сгрудились зрители, выпрыгнула из темноты, оглушила приветственными криками и пропала. Огоньки превратились в тонкие золотые нити — фонари наверху, огни кораблей внизу.
И шансарец белой тенью позади.
Удар белого крыла… Они мчались бок о бок по дороге, теперь достаточно широкой, на скорости, заставившей замереть мир.
Словно во сне, навеянном силой, Лидиец обернулся и увидел лицо шансарца, смотрящего на него, тоже запертого в магии сна. В этот короткий миг они были братьями, и, как братья, могли убить друг друга за право первородства.
Шансарец занял внутреннюю позицию рядом с поднимающимися земляными террасами. Его атака была превосходно рассчитанной, но рискованной. Он точно выбрал место — участок дороги, где неровности земли оттеснили Лидийца на край. Теперь мимо неслись лишь камни (о любой так легко споткнуться!), зев ночи и вода. Если шансарец вдобавок к хитрости и коварству еще и подл, вот наилучший момент, чтобы проявить это свойство.
Словно в подтверждение подобных мыслей с затерянных во тьме утесов донесся жалобный звук. Скрежет железа и бронзы, лязг столкновения и шорох падающих камней, предсмертный девичий крик хиддраксов, летящий вдоль сторожевых башен, оповещая пригороды, что одна из колесниц нашла смерть на камнях залива. По тону крика стало ясно, что потеряна колесница Элисаарского Кандиса.
Но это произошло в другом мире. Здесь и сейчас существовали лишь две колесницы, и борьба шла только между ними.
Ни один из мужчин не смотрел на другого. Никто не пытался искусством или хитростью выбить колесницу соперника с дороги. Они шли голова к голове, факел к факелу, плечо к плечу. Когда кнуты взвивались, рассекая воздух высоко над спинами животных, они щелкали, как один. Слово какого-то из богов — Дайгота, Рорна или чешуехвостой госпожи светловолосого — связало их воедино. Теперь каждый старался, нажимая, настоять на своем, добравшись до высшей точки наслаждения чистейшей скоростью, мощь которой сметет противника и дарует победу.
Дорога начала сворачивать с утесов, забирая вправо, на северо-запад. Через три минуты, или даже меньше, кварталы и стены города вновь поглотят их. Возвращаясь домой, они помчатся по широким улицам, специально расчищенным для них, в ореоле дыма, жара и пены, летящей с животных, сквозь ревущую толпу, по внешнему кругу — к громаде стадиона, и снова через южные ворота ворвутся на песок меж трибун, где ждет треть Саардсинмеи…
И тут глубоко в ночи раздался новый голос. Отнюдь не плеск моря или стон смертельного падения.
Животные пронзительно заржали от ужаса, но, даже объятые ужасом, продолжали бег. Оба мужчины, светлый шансарец и темный Вис, обернулись и без колебания заглянули в колодец пустоты, где кружился звездный рой.
Голос раздался снова. Он доносился от океана, но это был не океан, не волнение воздуха и не рокот камней под колесами.
В хрониках Элисаара сохранилось упоминание о том, что сто или более лет назад бог Рорн торжественно вышел из воды. Тогда было время беспорядков и войн, а в такую пору делается возможным любое великое событие. Шагая по волнам, Рорн доставал лбом до небес — что ж, могло быть и так…
«Аааурроууу», — настаивал голос. Приглушенный, свистящий, мяукающий звук разрезал ночь.
Затем земля, уподобившись колесницам, кинулась вскачь. Раньше казалось, что дорога уносится из-под копыт и колес — теперь она сама складывалась, бросалась вверх, пинала их, пытаясь вытолкнуть прочь.
Регер услышал, как шансарец кричит на чужом языке — на языке своей родины, но имя богини Ашары разобрать было нетрудно.
Колесницы больше не летели. Снова став бренными вещами из дерева и металла, они боролись с восставшей землей. Упряжки хиддраксов с пронзительным ржанием и выступившей на губах кровавой пеной держали темп, толкая друг друга боками, сражались сами по себе и вместе с тем в одной команде.
Ночь наполнилась ревом, подобным крику десяти тысяч глоток на стадионе.
Тусклая горячая вспышка слетела с неба в море, раздался ужасающий гром, после чего все остальные звуки потонули в тишине, словно умер кто-то могущественный.
Земля успокоилась и выровнялась. Тряска прошла. Только камни еще срывались с откосов, недолго кувыркались в воздухе и без вреда проносились мимо, падая в море. Где-то наверху на склоне у чьего-то великолепного дома упавшая лампа подожгла деревья. В свете этих дополнительных факелов стало видно мертвенное лицо шансарца. Его сон кончился.
Обе колесницы изрядно потеряли в скорости, но продолжали двигаться, громыхая.
Кнут Лидийца прошел над согнутыми шеями животных, не задев, подхлестнув лишь резким звуком. Под его сопровождение Регер запел хиддраксам любовные слова, молитву нахлынувшего упоения. Увидев толпу близ пылающего сада, упряжка напряглась и оживилась. Они восприняли приказ Регера как благословение — ведь он спал в их стойлах, кормил их с рук, учил их и заботился о них… «Вперед, душа моя!»
Зрители наверху закричали и захлопали, не обращая внимания на горящий сад.
Шансарец, совершивший какую-то ошибку, проклинал его.
Чувствуя по натяжению поводьев, что его снова накрывает волной безумной скорости, сильной и глубокой, как близость, Лидиец смеялся над противником, и хиддраксы, колесница, весь мир смеялись вместе с ним.
— Скажи им там, в Шансаре-за-Океаном, что Рорн разгневался на тебя! — крикнул он.
И снова они помчались прочь, словно их тянули за веревку из ревущего огня. Взяв точно на север, они рванулись в город, чтобы одолеть последние две мили под ливнем лепестков и криков и через ворота вернуться на стадион к овациям, триумфу, золоту и славе на час.