Анакир

Тот, другой человек, друг сына Яннула, так мало интересовался Сафкой, словно она была прокаженной! Обида кипела и клокотала в ее душе. Сафка забыла ту ночь, когда огромная змея нежно обвила ее кольцами. Вместо этого ей припомнилось смертное ложе матери, отсутствие близких, отсутствие даже разговоров... Сафка стиснула браслет на запястье и приказала носильщикам прибавить шагу, погнав их, как калинксов.

Когда она вернулась, в углу наружного двора ее встретил Ялеф. Рядом с ним стоял высокий светловолосый человек. В своем внутреннем неистовстве Сафка сначала даже не узнала его — а когда узнала, сердце ее упало.

— Этот господин из Вардата сказал, что у тебя есть девочка, которую он хочет купить.

— Нет, — вырвалось у Сафки.

— Увы, — произнес Ялеф. — Я уже привел ее и отдал ему. Его слуга увел ее с собой. Здесь ее больше нет. Она не приносила тебе пользы, Сафка. Да и никому другому в нашем доме.

— Ваш брат получил ровно столько, сколько вы заплатили за нее, висская госпожа, — усмехнулся вардиец. — Двадцать парингов настоящего ольмского серебра.

У Сафки не было сил ни двигаться, ни говорить. Кто она такая? Незаконная дочь. Может быть, даже не от семени наместника. И если эм Вардат знал ее историю с самого начала, то мог с легкостью плевать на ее интересы.

Она изо всех сил старалась сдержать слезы. Ей трудно было даже представить, почему ей так хочется плакать. Был ли причиной этому приступ ревности, связанный с потерей чего-то, что она так и не сумела понять — или одно лишь осознание невосполнимой потери? Но кем же, в конце концов, была эта девочка? Волшебницей, умеющей заклинать змей?

— Зачем она нужна вам? — наконец прошептала она, обращаясь к вардийцу.

— Когда я видел ее в последний раз, выяснилось, что ее висский загар — обман, маскировка для рабских торгов. На самом деле ее кожа белая, а глаза желтые. В ее жилах течет изрядная доля степной крови. Если высветлить ей волосы, она будет выглядеть безупречно. А степняки дают хорошее вознаграждение тому, кто вызволяет их детей от злых хозяев-Висов. В конце концов, жители Равнин — избранный народ, — усмехнулся он. — Так же, как и мы — отмеченные Богиней.

Ялеф нервничал, но вместе с тем испытывал удовольствие от переживаний Сафки. Девушка опустила голову.

«Больше я никогда ее не увижу», — думала она.

В Хлике не было ничего интересного, лишь корабли заходили в гавань и снова уходили, перевозя товары из Зарависса, Ланнелира и Ланна. На холме среди жмущихся друг к другу хижин и палаток возвышалась стройная башня из темного камня, одна из тех, что во множестве строились в Элире для наблюдений за небесами. Астрология, магия, мистика и отстраненность от мирских забот — такова была сущность Элира. Здесь не было королей, а основным ремеслом считалось производство украшений из эмали. Вассальная верность этого края (если здесь вообще знали, что значат эти слова) была навеки отдана Ланну. Храмы Элира, встречавшиеся редко, в отличие от астрологических башен, строились, на Равнинный лад, из черного камня и были очень древними.

Корабль вышел из Хлики еще до рассвета и взял курс на Зарависс.

Рэм стоял на палубе и смотрел на восход, когда в его ладони вдруг оказалось янтарное кольцо.

У этого было простое объяснение. Той ночью в Ольме он сбросил одежду на пол. Утром он вспомнил о кольце и начал искать его, в том числе и на полу — но не нашел. Лишь сейчас он понял, что кольцо закатилось в складки одежды и скользнуло в обычные для одежды авантюриста потайные ножны в рукаве, а теперь от случайного движения выкатилось прямо ему в ладонь. Воровской карман. И сам он невольно оказался вором.

Рэм взглянул на кольцо. В нем больше не ощущалось никакой жизни. Просто ободок из янтаря.

Однако у него не было никакой возможности вернуть эту вещицу в Ольм. Тогда Рэм решил отдать кольцо Лар-Ральднору — пусть подарит его какой-нибудь девушке.

Невольно в памяти всплыло кольцо с янтарем, которое он когда-то подарил Дорийосу. А из воды тем временем всплывало янтарное солнце.

Ночью он проснулся от того, что кольцо горело в его ладони, точно живой уголь. А может быть, он только вообразил, что проснулся. Так или иначе, сновидение все еще длилось. Крики, шум, красное зарево, и сквозь все это он видел мирную палубу, парус, наполненный ветром, навесы и людей, спящих под ними. На носу корабля дремал вахтенный — а сквозь него, сквозь ночь, багровую от Застис, сверкали лезвия мечей, и двери рушились с громким треском...

— Что это? — заслышав голос Лар-Ральднора, видение отступило, а затем и вовсе померкло.

Рэм был не в состоянии ответить. Неожиданно он ощутил, как его пальцы разжимаются, услышал проклятие Лар-Ральднора, и кольцо исчезло из его ладони.

Ночь прояснилась. Теперь он видел только море, небо и корабль.

— Янтарь, — произнес Лар-Ральднор. — Он горячий и красный, как уголь.

— Анкабек, — отозвался Рэм. К нему вернулось дыхание. Он слышал собственные слова и понимал только то, что их подсказывает ему кто-то другой. — Кесар выиграл сражение. Вольные закорианцы разбиты.

— Откуда вы знаете? — спокойно спросил Лар-Ральднор.

— Просто вижу. Картины, возникающие в сознании. Со мной случается такое время от времени. Я долгие годы живу с этим, но не знаю, откуда оно взялось. Может быть, от моего отца, — Рэм невидяще уставился в спокойную, безмятежную ночь. — Закорис. Побежденный, но яростный в отчаянии, как раненый тирр. И эта ярость пала не на Ланн, Дорфар или Оммос. На Анкабек.

Водон эм Закорис проиграл сражение — и вместе с ним свою жизнь, хоть и уцелел в бою.

Тридцать восемь кораблей, повернувших домой с тяжелым грузом добычи, взятой на юго-западных берегах Кармисса, оставив позади маленький, но богатый оммосский порт Карит, встретились с флотом кармианского короля, качавшимся на волнах, словно плавучий город.

Корабли Закориса-в-Таддре до сей поры оставались пиратскими, однако их паруса всегда несли символы Старого Закориса. Против них плескались паруса с кармианской лилией, а на носу у каждого развевался штандарт с алой Саламандрой — вызов против вызова. Объявив войну закорианцам, Кесар оказал им честь.

Корабли сошлись. Черные биремы с перепуганными рабами на веслах и бешеными леопардами Йила на палубах, готовыми к бою. И небольшие маневренные кармианские суда шансарского образца, легкие, как лебеди, что очень нравилось Кесару (единственное из шансарского, что вообще нравилось ему). Их гребцы сидели на веслах ради денег и славы. Пятьдесят три кармианских корабля, огромное количество огнеметных машин, чуть меньше — громадных баллист, посылающих гигантские железные стрелы на шестьдесят локтей. Эти стрелы пробивали борта, расщепляли мачты, а с более близкого расстояния с легкостью могли сделать из небольшого судна два еще более маленьких. И еще шесть громадных катапульт, одиннадцать безоткатных бомбард, плюющихся нефтью — и почти пять тысяч бойцов на палубах.

До сих пор никто не выходил против Вольного Закориса с таким вооружением и в таком числе. Неистовые, как было известно всем, закорианцы почти всегда одерживали победу, используя фактор внезапности, либо устраивали сокрушительный разгром, либо, на худой конец, уходили от врага с небольшими потерями. Но сейчас дело было не столько в силе и преимуществе, сколько в планомерной подготовке к решающему сражению. Почти сразу же их суда были плотно окружены. Когда заработали пиратские метательные машины, их встретили огнем заградительные орудия передовых галер, так что каждые два из трех закорианских снарядов, столкнувшись в воздухе с встречными, летели совсем не туда, куда были нацелены — многие на свои же корабли. Этот прием применялся не так уж часто, однако люди Кесара овладели им в совершенстве. Все кармианские машины были тщательно построены и прекрасно отлажены, а их ложки делались с расчетом на немалый вес снарядов. Первый удар Вольных закорианцев был отбит без труда, а затем последовал ответный залп с кармианской стороны.