Анакир

Ослабление главного сияния позволило разглядеть другие, меньшие источники света. Повсюду светились маленькие огоньки — маленькие кусочки надежды и веры этого мира, молитвы, направленные на сохранение, а не разрушение. Они послужили подпиткой для главного пламени, но теперь и они потихоньку тускнели. Все, кроме одного.

Расколотое зеркало, в котором фокусировалась воля Ральданаша, сейчас едва тлело остывающим угольком. К нему все еще тянулись едва различимые нити связующих огней. Одна из них вела на северо-запад, к человеку одной с ним крови, другая — на северо-восток, к рассвету Ашни. Но тлеющий уголек был не в состоянии поддерживать эти связи. Огненные следы постепенно исчезали. Вскоре осталась лишь одна слабая полупрозрачная линия, едва видимая в свете еще пылающих больших огней.

Этот последний огонь все еще не увял.

Его нижняя точка, расположенная на силовой линии, идущей от Корамвиса к Зору, соответствовала месту самого первого жертвоприношения — Анкабеку.

Она чувствовала его умирание, редкие искры в остывающей лаве. Ральданаш, который был ее мужем, находился ужасно далеко — за многие мили во времени и пространстве.

Она сделала это открытие в крутом и безвидном подсознательном туннеле, куда добровольно вошла после того, как дверной механизм запер ее в Святилище. Оказавшись взаперти, она легла на великолепный мозаичный пол, которого совершенно не видела в полной темноте. Мало-помалу после некоторой борьбы ее личность и ее имя покинули ее.

Улис-Анет, Вал-Нардия, Астарис. Она была каждой из них. И ни одной.

Она поверила, что Эраз поведет ее, если она сама будет идти, и поступала именно так. Она очень устала, хотя выбрать эту дорогу и следовать по ней было не так уж трудно.

Пока она плыла в лодке по черной ветреной реке, работала шестом, спала или бодрствовала, она еще не была уверена. До поры это и не заботило ее.

Ее разум заполнялся постепенно. Сокровенные мечты, осознание, отрешенность. Она сама шла в последнюю очередь — в хвосте своих мечтаний, внутренней себя.

Наконец открылся глаз ее духа, и она стала одной из частиц мировой воли. И когда эта воля, творя свое таинство, излилась вовне, она ощутила Ральданаша и его смерть.

Будучи простой смертной, она ненавидела своего мужа за его непреднамеренную жестокость. Сегодня подобная мелочность казалась ей неуместной. Теперь, после своего очищения, она понимала его и могла оценить, что давал ей Ральданаш, не требуя ничего взамен. Она сама была лишена особого внутреннего дара, но, как и любое живое существо, воспринимала магию жизненной силы. И вокруг нее были камни Анкабека, места богини, взывающего к Анакир.

Из чистого себялюбия, желая избавиться от своей боли через осознание ее малости, она протянула ему светильник Анкабека, самый слабый из огней.

Боль и в самом деле стала чем-то незначительным. Она ощутила всплеск далекой радости, словно этот чужой человек, который был ничем для нее и для которого она сама была ничем, все-таки услышал ее и ответил. Он потянулся через бесконечные расстояния, чтобы принять ее подарок — свет Анкабека.

Дорфарианские корабли кружили в водовороте волн и ветра.

Лишь эманакир рискнули подойти к Повелителю Гроз и поднять его. Ральданаша положили в каюте.

Не вникая в суть происходящего, его люди все же понимали, что он был центром и главным условием случившегося чуда. Однако сейчас, сражаясь с бурей, они не находили ни времени, ни желания, чтобы заостряться на этом.

Некоторые плакали, но соленая вода и без того текла по всем лицам.

Пока судно переваливалось на штормовых волнах, Ральданаш лежал на королевской кушетке.

Эманакир стояли рядом. Они не оплакивали его. Жесткие и безжалостные в своей вере, эти люди, несомненно, жили вечно. Что такое смерть? Всего-навсего урок, который они давно выучили. Однако жизнь тела тоже была священна, и ее надлежало сохранить.

Вскоре они почувствовали внутреннее шевеление в Ральданаше, обернулись и увидели его открытые глаза — золотые на темном лице.

Он медленно возвращался из места, которое уже забыл.

Его тело — выпитое досуха, слабое и вялое — отказывалось повиноваться или хотя бы признавать его. Но искра жизни сохранялась в нем, словно семечко, из которого может вырасти новое дерево. Мозг Ральданаша уже ожил.

Ему припомнился тот самый миг падения, когда он понял, что они победили.

Символы были символами, не более того. Боги — всего-навсего знаки, подобно тому, как язык — средство выражения бесплотной мысли. Они просто используют силу, твердость и веру человечества. И этого достаточно. Мир рухнул и снова возродился.

«И я — тоже — живу», — пронеслось в его сознании усталым отсветом.

Люди на черных галерах, качавшихся на волнах неподалеку от Ланна, не видели ничего запредельного, а потому были сбиты с толку.

Весь день их трепал шторм, не характерный для этого времени года, ветер, казалось, дул сразу со всех сторон. Однако с приходом ночи настало совершеннейшее, неестественное затишье, какое обычно предшествует самой жестокой буре. В тяжелом черном небе спокойно сияли звезды, луна взошла из пустынного океана. Казалось, наступил закат многовековой истории.

Экипажи двух галер под началом Дхакера Опалового Глаза пребывали в сомнениях: люди прислушивались к пустоте, вглядывались в звезды. Третий их корабль уже отбыл в Карит, когда Дорфар сбросил Вольных закорианцев назад в море. Дхакер получил приказ направиться вместе со своими командами в Кармисс. Подчиняться ему не хотелось, ибо на его корабле находился некий кармианец, о котором было доложено Йилу — фигура, имеющая прямое отношение к нынешним затруднениям этой страны. Соотечественники могли попытаться выручить или, по крайней мере, захватить этого человека. Однако Дхакер не имел ни малейшего желания раскрывать имя своего пленника, а со своей скрытностью не смог ничего поделать с упрямством Вольных закорианцев, зализывающих раны у оммосского побережья. Таким образом, его корабли повернули к Кармиссу, но заходить не стали, а обогнули его. Дхакер принял решение присоединиться к силам Леопарда в дельте Окриса.

Испортившаяся погода захватила их менее чем в пятидесяти милях от цели. Они упорно пытались пробиться сквозь шторм, но ветер смел их и отнес на восток.

Гроза окутала корабли пугающим роковым ореолом — холодный огонь стекал по мачтам и реям. Однако Дхакеру и прежде доводилось видеть подобные чудеса. Он старался, чтобы никто из его солдат не сидел без дела, и щедро поил их вином и пивом. Он даже послал пива вниз, рабам. Вечером шквал чуть не разъединил галеры, но внезапно море успокоилось, и корабли снова сошлись.

Не осталось ничего, кроме темноты и открытого моря.

Несколько часов спустя среди рабов поднялся шум. Кому-то приснился дурной сон, и вскоре паника охватила всех, подобно чуме. Однако свист плетей быстро заставил умолкнуть рыдания и причитания.

— Они твердят, что Рорн разгуливает по океану — великан с луной в руке...

— Я его не видел, — отрезал Дхакер. — Даже своим несуществующим глазом.

Внезапно его потянуло нанести визит своему пленнику.

Здесь и днем стояла ночь, но без единой звезды. Эта палуба, самое низкое и тесное место на корабле, лежала ниже ватерлинии, даже ниже гребных палуб, уравновешивая высокую верхнюю часть. Ее использовали под грузовой склад или под тюрьму — как в данном случае. Пленник, прикрытый лишь своими волосами и нечистотами, лежал неподвижно, пока лампа закорианца и хороший пинок не вывели его из этого состояния.

— Как вам этот шторм, мой повелитель? — с издевкой произнес Дхакер.

Кесар, весь в ссадинах и кровоподтеках, закованный в ржавые цепи, которые во время маневров галеры, очевидно, снова и снова били и колотили его обо все выступы, молча посмотрел на закорианца. Черные глаза по-прежнему горели холодным пламенем. Следовало бы завязать их, если только не выколоть. Палач Дхакера вырвал пленнику ресницы, но, невзирая на это, сквозь запекшуюся кровь пробивался тот же горящий тяжелый взгляд.