Страница 59 из 77
Мотя убежал, и вскоре начали подходить атаманы: первым подошел Игнат Рогов, сел рядом с Федором; за ним пришел Иван Зарубин, тот троекратно, по-русски, расцеловался с атаманом; словно подкравшись, стал сбоку Гришка Ильин; прибежал, сколь позволяло торчащее колом пузо, несказанно обрадованный поп Савва; подошли христорадиевцы – Селиван, Мартьян Скакун, Данило, Федор-кузнец; поспешили на совет и бывшие на засеке есаулы из вновь прибывших повстанцев. За исключением тех, кто остался в Темникове, да тех, кто службу правил на заставах, все прибыли на совет.
Атаманы и есаулы стояли молча, тесно прижавшись плечом к плечу, поглядывая на Федора Сидорова: одни с нетерпением, другие, кто впервые видел атамана-разбойника, с интересом.
Федор, поддерживаемый Мотей, встал на бревно и, поклонившись поясно, начал:
– Друга мои, – тихо произнес он. – Винюсь вам головой своей в том, что не сполнил дела я, дорученного мне советом. Не передал я письма Степану Разину. Хотите – казните меня за то, хотите – милуйте, воля ваша.
– Ты толком говори, почто винишься, а мы посмотрим: жаловать тебя или казнить, – подал голос есаул из вновь прибывших.
– Молод еще судить атамана! – сердито бросил есаулу Игнат Рогов, но Федор его остановил:
– Прав молодец! Все мы перед советом равны. А говорить мне особо нечего. Выехало нас десять человек, и ладно ехали, споро. До самого Саранска без передыху скакали, благо дело, заводных лошадей взяли с собой. А под Саранском попали в засаду. Из наших кого побили, а меня и еще двух мужиков повязали.
– Да как же ты?.. – невольно вырвалось у Саввы. – Как же ты краснополым дался?
Федор виновато опустил голову.
– А что я сделать мог? Арканом словили…
Федор замолчал. Молчали и атаманы.
– Как позже узнал я, ждали нас. Саранский воевода Матвей Вельяминов загодя посылку послал, упрежден был кем-то. Ну, а потом взяли на дыбу, все допытывались, кто на Москву с письмом послан был да обличьем каков из себя. Мужики, коих со мной повязали, не ведали, кто к царю послан был, а я знал, да не сказал. Верьте мне, мужики, крест на том целую. Одно скажу: воевода, когда пытал, вел себя так, будто сам на совете сидел промеж нас и дела решал.
– Ты это брось, Федор, – прервал его Игнат Рогов, – среди нас нет изветчиков! Все мы здесь братья, все мы кровью вражеской повязаны!
Федор растерянно оглядел мужиков, развел руками.
– Как знаете, атаманы.
– А дальше-то что было? – спросил кто-то из есаулов.
– Дальше?
Помолчав, Федор продолжал:
– Подошли с Синбирской черты казаки да стрельцы, взяли Саранск приступом, воеводу и иных жилецких людей, кои государю справно служили, побили, тюремных сидельцев выпустили. Оказалось, что те казаки самим Степаном Тимофеевичем посланы были. С донским казаком, заводчиком разинским, я встретился. Поведал ему про житье наше, про войско, про письмо к Степану Разину. Отговорил он меня под Синбирск ехать. Наказал здесь бояр бить, а что касаемо Разина, так он сам ему про нас доведет. Вот и весь сказ мой, мужики.
Федор утер рукавом пот со лба и устало опустился на поваленную сосну.
Атаманы молчали. На сосну, где до того стоял Федор Сидоров, вскочил Иван Зарубин.
– Брата Федора вины в том нет, что не передал нашего послания Степану Разину, а посему и рядить о том нечего. Надо думать, как нам здесь лучше бояр да князей бить, как Долгорукого, этого кровопийца, осилить. Засека на арзамасской дороге – это хорошо. Здесь не пройти краснополым. А ежели они по алаторской дороге пойдут на Темников или из Шацка двинут на нас?
– Не двинут! Под Щацком Мишка Харитонов добро сидит, не пустит стрельцов, – перебил Зарубина кто-то из атаманов.
– Верно Иван говорит, – поддержала Алёна Зарубина. – Мы должны хорошо себя защитить, а для этого засеки мало. Надо вот что: на всех дорогах поставить заставы покрепче, с пушками да пищалями; Темников укрепить надобно, и стены сгодятся, коли стрельцы насядут; а самое главное – силы множить надо нам! Недалече, в Терюшевской волости Мишка Семенов с войском расположился. Четыре тысячи у него мужиков, пушки, коней с тысячу. А ежели его да с войском к нам привести – вдвое сильнее будем! Можно и к Михаилу Харитонову съездить, не за тридевять земель Шацк стоит.
– Верно! Верно! – одобрили атаманы. – Силы копить надобно!
На сосну вскочил Емельян Мягков. Подождав, пока возбуждение улеглось, он, как бы рассуждая сам с собой, предложил:
– А ведь сходиться всем ватагам в Темникове да устраивать здесь толчею не надобно. Достанет и того, чтобы сговориться и ударить всем скопом на Арзамас, – и, помолчав, добавил: – Али еще на какую-нибудь крепость.
– Ай да Емеля! Ай да голова! Ведь удумал же такое! – послышались одобрительные выкрики.
Начали обговаривать, кто поедет к атаманам в Терюшевскую волость и под Шацк, как вести разговор, к какому сроку готовить войско к походу на Арзамас.
Об Федоре Сидорове забыли. Он сидел все так же на сосне, отрешенно уставя взор в землю, тяжело дыша.
Алёна выбралась из круга тесно стоявших атаманов и подошла к Федору.
– Ты, как я погляжу, совсем ослабел.
Федор поднял на Алёну глаза, покачал головой.
– Ничего, – успокоила она его. – Я тебя мигом на ноги поставлю. У меня корешки и травка разная имеются, – и, поманив к себе Матвея, тихо приказала ему: – Отведи атамана в мою землянку да справься, доделали ли мужики баньку, а коли срубили – пусть протопят.
Мотя понимающе кивнул головой и, приподняв за плечи Федора, повел его в глубь леса.
Совет окончился скоро. Порешили к Мишке Семенову послать Степана Кукина, Гришку Ильина и Кирюшку Пухова, а к Михаилу Харитонову – Ивана Зарубина, Мартьяна Скакуна и Федора, кузнеца христорадиевского, с наказом вести дело полюбовно, по-братски. Поначалу предложить в Темников с войском прийти, ну, а ежели кто супротив того встанет, так повести дело к согласованию действий супротив краснополых. Венцом всего посольства должно быть решение о совместном походе на Арзамас. На том и разошлись.
Солнце клонилось к закату. Стало холодно и сыро. Мужики запалили костры, варили кашу, грелись у жаркого пламени. Кое-где еще стучали топоры. Это наиболее охочие до работы мужики спешили достроить себе землянки.
Федор Сидоров, заморенный от парной бани, натертый медом, укутанный в собачий тулуп, лежал на двух составленных рядом лавках и тихо постанывал.
– Ну как, полегчало? – справилась у Федора Алёна.
Федор, тяжело вздохнув, ответил:
– Горит огнем все тело. Жарко! Мочи нет, как печет!
– А ты вот настоечку из трав целебных испей, жар-то и спадет.
Федор жадно припал к глиняной чаше. Напившись, отвалился.
– Охолону малость.
Федор плотнее завернулся в тулуп и забылся. Дыхание его выровнялось.
Алёна тихонько вышла из землянки. Кругом пылали костры, вырывая из черноты ночи сидящих на стволах поваленных деревьев мужиков, торчащие пни, причудливые очертания крон сосен и берез. Кто дремал, привалившись спиной к стволу и вытянув к огню ноги, кто вечерял, кто точил затупившийся за день топор. У одного из костров пели. Алёна пошла на голос. Песня лилась стройно, напевно. Надежда и тоска звучали в ее переливах, слова – простые и понятные – трогали душу.
Ах, туманы, вы мои туманушки,
Вы туманы мои непроглядные,
Как печаль-тоска – ненавистные!
Не подняться вам, туманушки,
Со синя моря домой,
Не отстать тебе, кручинушка,
От ретива сердца прочь!
Когда Алёна подошла к костру, мужики сдвинулись, освободив место в центре, как раз напротив певших песню мужиков. Певцов было трое: два молодых парня, а третьему было лет за сорок. Лицом все схожи. «Должно, отец с сыновьями», – решила Алёна.
Ты возьмой, возьмой, туча грозная.
Ты пролей, пролей част-крупен дождичек,
Ты размой, размой земляну тюрьму.
Тюремщики, братцы, разбежалися,