Бизерта. Последняя стоянка

Я родилась на юге России, у истоков Донца, притока Дона, но мое детство прошло на севере, на берегах Балтики. В течение пяти лет в Рубежном я проводила только лето. Странная особенность памяти: мне запомнились переезды через Россию только с севера на юг — так сильна была радость встречи с родным поместьем и нежелание его покидать.

Российские железные дороги шире европейских, и вагоны, следовательно, просторнее и удобнее для долгих переездов. Не помню, чтобы дорога меня утомляла. Все было похоже на затянувшийся пикник: традиционная корзина с провиантом, бутерброды, пирожки, сдобные булочки — все это было гораздо интереснее, чем суп с мясом. Человек проносил по вагону громадный чайник с кипятком.

Остановки, вокзальные буфеты, оживленная толпа — это означало, что мы едем в мое любимое Рубежное.

Я не сохранила никаких воспоминаний об обратной дороге.

Мы уезжали из Ревеля в вагоне 3-го класса, так как мама, сама еще молодая, с удовольствием путешествовала в компании студентов, разъезжавшихся на каникулы. Студенты, с не меньшим удовольствием, возились с ребенком, что облегчало маме дорожные хлопоты.

Так с самого детства запечатлелась во мне моя страна во всей ее необъятности. Это тоже было подарено мне судьбой.

Перед глазами мелькали поля и леса под солнечным летним небом; иногда серебряный блеск ручья, стремившегося вниз по откосу между стволами деревьев, которые, казалось, карабкались в гору все выше, все быстрее, убегая от поезда.

Незабываемые картины детства! Как живо вставали они предо мной на чужбине, когда я позже начала читать книги наших писателей и поэтов, которых так любила моя мама.

Можно только удивляться, как в изгнании, работая с утра до вечера, в нищете и заботах, она продолжала жить полной духовной жизнью. Она была из тех людей, про которых Шмелев писал, что они «в себе понесли Россию».

В ее дипломе об окончании Екатерининской гимназии Санкт-Петербурга в 1907 году записано после ряда отметок, что помимо перечисленных предметов она обучалась также рукоделию, пению и «танцованию». Когда после длинного трудового дня, поздним вечером, мама садилась за вышивание мережек, оплачиваемых грошами по метру, она любила вспоминать прочитанное и часто пела русские песни.

Случалось, она читала стихи на память, и словами поэтов оживала на чужой земле Русь Великая: «даль степей расстилалася», «цепи гор стояли великанами», а нас ждал «край, где все обильем дышит и реки льются чище серебра».

И жила в нас надежда, которая будет теплиться всегда, что в конце жизненного пути все-таки будет Рубежное.

Мы выходили на небольшой белой станции, где, как всегда, нас ожидали лошади, но однажды вместо постаревшего уже Кирилла Ивановича нас встретил уже другой, молодой кучер. Год за годом наступал новый век.

Пока жила Мария Насветевич, старое поместье продолжало свое мирное существование еще прошлого века, и малая часть моей жизни — два-три года — принадлежит этому благодатному времени.

Я и сейчас вижу бабу Муню в кресле-качалке на залитом солнцем крыльце, Дези у ее ног, а я, стоя на стуле сзади, пытаюсь ее обнять.

Светлые, ласковые картины доживающего века.

В парке, перед окнами столовой, варят в больших медных тазах вишневое варенье. Беззаботная молодежь возвращается с тенниса. Где она была, эта теннисная площадка?

Мой дядя Ника, весь в белом, с ракеткой в руках; вот он уже у рояля, подбирает аккорды, не сводя глаз со смеющегося лица Ольги Роговской. Ольга, юная и стройная, с длинной толстой косой на спине… Дочь тети Анны от первого брака, она большей частью жила у родителей матери, владельцев конных заводов. Ольга, искусная наездница, не страшащаяся никаких лошадей и никаких препятствий, воплощенная радость жизни… Что стало с ней в обрушившихся на нас бурях?

Мне кажется, что первое мое сознательное воспоминание — о похоронах бабы Муни. Я уже умела ходить, но была очень мала и видела перед собой только ноги, множество ног, которые медленно двигались по аллее, ведущей к семейным могилам в глубине парка. Эти ноги и лиловые ирисы вдоль аллеи, я их видела сама, когда шла с процессией. Никто не мог мне про них рассказать.

Но про старого еврея Иоську я, конечно, слышала от мамы. Баба Муня знала его ребенком, и благодаря ее помощи сметливый, трудоспособный мальчик «выбился в люди». Его уже величали Иосифом Михайловичем, только для старожилов он оставался Иоськой. Один из его сыновей стал адвокатом, другой врачом.

Когда умерла баба Муня, его горе было так глубоко, так искренне, что ему, как он просил, позволили идти сразу за гробом. И он шел, в черной шляпе с огромным венком в руках, который он держал обеими руками.

Когда это было, в пятнадцатом или в шестнадцатом году?..

На небольшом семейном кладбище в углу парка над Донцом появилась третья могила, которая с наступлением весны покрывалась бархатистыми анютиными глазками.

Где я провела свое детство?

«Жила» я, пожалуй, в Ревеле; Петербург-Петроград — это было «у бабы Таты», но моим «царством» было Рубежное.

От Ревеля до Петрограда недалеко. Мы с мамой часто ездили повидать бабушку и тетю Катю. Я пишу «бабушка», но для меня она была «баба Тата», так как ее облик совсем не соответствовал моему понятию о бабушках. Я прекрасно знала, что она «папина мама», дочка бабы Муни, сестра папиного дяди Мирона и бабы Али — папиной тетки.

Анастасия Александровна Кононович, урожденная Насветевич, была старшей дочерью хозяина Рубежного. Из всех детей «маленького генерала» она больше всех на него похожа. Небольшого роста, стройная, всегда очень элегантная, она никогда не оставалась в бездействии. На выразительном лице едва угадывались азиатские черты — след древней татарской крови, что не редкость в старинных русских семьях.

В ней чувствовалось редкое сочетание энергии, фантазии и умения владеть собой, но, конечно, я поняла это много позже. Наверное, вокруг меня часто о ней говорили, так как я много о ней слышала. Когда мне было больно, когда мне было страшно, я старалась не плакать и не кричать. Вспоминала, как терпела баба Тата затянувшуюся зубную операцию, продолжавшуюся сорок пять минут, хотя местный наркоз давно закончился.

Я очень гордилась своей храброй бабушкой, и все мне казалось в ней сказочно красиво: и кружева, и необыкновенный головной убор из локонов, тюля и цветов, и тонкий лорнет на золотой цепочке.

Генерал Иосиф Кононович, командовал лейб-гвардии Литовским полком, и во время войны активная благотворительность была задачей полковых дам, деятельность которых не ограничивалась светскими вечерами. Много времени они проводили в госпиталях с больными и ранеными.

Строгое воспитание знаменитого Смольного института сказывалось и вне светских салонов. Ошибка думать, что жизнь институток была легкой.

В 1939 году, 7 мая (24 апреля по старому стилю), в Париже торжественно праздновали 175-летие основания Института благородных девиц. Тогда можно было еще услышать от самих смолянок их личные воспоминания.

Первая встреча со Смольным…

Никто из них не забыл, как билось детское сердечко, когда, расставаясь с семьей, девочка переступала порог института. Эти огромные двери, которые бесшумно отворялись, высокий швейцар с булавой, в красной ливрее, длинный, пустой коридор — все вело в новый, неизвестный мир, который на несколько лет становился второй семьей.

И.В.О.Б.Д. — Императорское воспитательное общество благородных девиц — Смольный институт больше ста пятидесяти лет давал в своих стенах приют, образование и воспитание десяткам тысяч русских девушек.

Из старых архивов, как из глубокой дали, плывут воспоминания смолянки 70-х годов XIX столетия, может быть одноклассницы Анастасии Александровны Насветевич: «Как, вероятно, во многих семьях, так и в нашей семье, поступление в Институт долго обсуждалось… Условия домашней жизни и мой неуравновешенный характер после мучительных колебаний заставили мою мать решиться на разлуку со мной.