Румбы фантастики

Через несколько лет Вероника вышла замуж за Федора, к тому времени самого молодого и талантливого сотрудника лаборатории профессора Перепелкина.

Еще через три года Федор окончил аспирантуру, защитил диссертацию и в недалеком будущем несомненно обещает стать одним из светил науки.

Историю эту с объявлением можно было бы считать счастливо завершенной, если бы не странное и таинственное происшествие с лучшим другом и учителем молодого кандидата наук профессором Перепелкиным.

Перепелкин после встречи с Федей и проведенного эксперимента проболел месяца три и, к изумлению врачей, поправился…

Больше того, он помолодел, и уже через год выглядел цветущим сорокалетним мужчиной, хотя в институте и шептались, что человеку больше шестидесяти и происходят чудеса.

Чудеса действительно имели место.

Сергей Иванович совершенно позабыл о своих болезнях, увлекся лыжами, а в кабинете рядом с микроскопом выросла боксерская груша и появились пудовые гири. Были и казусы. Особенно общественности запомнился случай, когда старичок-профессор расшвырял сразу трех хулиганов, причем двум из них, как потом выяснилось в отделении милиции, умудрился сломать челюсти.

Вообще же, после выздоровления Перепелкин вел счастливую, легкомысленную жизнь. Все проблемы и заботы своей лаборатории он препоручил своему новому заместителю Феде Тараканову, а сам увлекся хоккеем, футболом и прочими, довольно азартными играми.

Так оно все и шло до того праздничного вечера в институте, когда Федя представил Перепелкину свою очаровательную супругу Веронику Васильевну Тараканову.

— Ах, княжна! — воскликнул Сергей Иванович в совершеннейшем смятении и схватился за сердце.

— С профессором плохо! — закричали вокруг заботливые сотрудники. — Воды! Скорее воды!

— Нет, ничего, уже все прошло, — грустно сказал профессор, поправляя сбившийся на бок галстук. — Спасибо. Все прошло.

Увы, бедняга и не подозревал, что «все» еще только начиналось.

Восхитительный образ Вероники, в свое время полученный от Феди в ходе эксперимента и долго бродивший в тайниках подсознания профессора, вошел в жизнь Перепелкина.

После этой встречи профессор растерял всю свою веселость, сделался бледен.

Несколько раз он наносил визиты Таракановым. Дарил Веронике пышные букеты роз, но после каждого визита ему становилось все хуже и хуже.

Перепелкин, хотя и помолодевший, великолепно отдавал себе отчет, что разница в полстолетия — это ощутимо, что такое не смутит, пожалуй, только Кащея Бессмертного, а если учесть, что соперник его молод, красив и умен, умен не без его помощи, то на что надеяться? И профессор заметался. Потерял надежду.

Однажды вечером случайные прохожие наблюдали, как пожилой, элегантный мужчина с тоскующими глазами прицепил на зеленый забор городского парка записку, странный текст которой гласил: «Меняю живую, страдающую душу на…» Далее следовали варианты, нелепость которых была очевидна.

«Объявление» провисело дня три, затем его смыло дождем в придорожную канаву.

Перепелкин, вдруг передумав менять что-то в своей душе, обзвонил всех своих знакомых и заявил, что совершенно счастлив и уезжает в Среднюю Азию организовывать очередную экспедицию, которая будет заниматься поисками снежного человека.

Со временем история с объявлениями забылась, и о профессоре перестали вспоминать, хотя в адрес супругов Таракановых еще долго приходили милые письма из самых разных экзотических уголков страны.

Гости семинара

НИКОЛАЙ БУРЯК (Артемовск)

ВАСИЛИЙ ЗВЯГИНЦЕВ (Ставрополь)

ИГОРЬ ПИДОРЕНКО (Ставрополь)

АЛЕКСАНДР СИЛЕЦКИЙ (Москва)

ИГОРЬ ФЕДОРОВ (Винница)

Николай Буряк

Дело Рыжего

Легкий морозец не просто пощипывал, а прямо-таки царапал привыкшие к адской жарище щеки и длиннущий, почти до самого подбородка, нос Рыжего Черта. А Рыжий топал по топалке в поисках очередного приключения. Он, как любому грамотному человеку понятно, был типичным мутантом среди своего чертячьего племени и, помимо окраски, отличался от своих собратьев непомерным честолюбием и постоянным желанием поступать не как все, а только оригинально, по-своему. И хотя по своей чертовой сущности не был способен на добрые дела и мог совершать только пакости, но и пакость, особенно сегодня, в новогоднюю ночь, ему очень хотелось совершить благородную.

Из открытой настежь форточки на третьем этаже пятиэтажного дома валили ароматные клубы дыма и доносились звуки магнитофона, от которых сладостно дрогнуло чувствительное сердце Рыжего, потому что они здорово смахивали на завывания поджариваемых в аду грешников.

Рыжий моментально переместился туда. Там все уже были хорошо на взводе, и поэтому его явление, хоть он и появился в своем естественном виде, никого не затронуло. Только одна ярко накрашенная девица ухватила его за аккуратно ухоженную кисточку хвоста и, оставляя на ней следы губной помады, пискнула:

— Ой, какая прелесть!

— Где брали?

— Сколько отдали?..

Рыжему это не понравилось, и он, выдернув хвост, слегка подправил на ее лице косметику — губную помаду переместил на брови, а искусственными ресницами обрамил девственно ненакрашенные губы. Для носа пришлось использовать лак с ее ноготков.

Его заинтересовал парень, на полном серьезе разъяснявший таким же, как и он, осоловевшим юнцам свое философское кредо. Парня мама называла Арнольдиком, а здесь он проходил под псевдо Чирва.

Рыжий сам был чертом с философским уклоном, возможно, потому, что его чертова мама хотела, чтобы он специализировался по экономическим диверсиям, очень престижным в современном подземном царстве.

А Арнольдик высказывался:

— Все мне твердят: «Должен! Должен! Работать должен. О других беспокоиться должен». А я никому ничего не должен. Каждый живет для собственного удовольствия и наплевать ему на чужие заботы. Я свободный человек, и не раб общества…

Рыжему этого было вполне достаточно. Вся мизерная сущность Арнольдика предстала перед ним, как на ладони, и очередная благородная пакость выкристаллизовалась в его мозгу.

Погас свет.

Девочки завизжали, мальчики загигикали. Но постепенно, по мере того, как становилось ясным, что это не чья-нибудь шутка, а магнитофон молчал и в квартире становилось все холоднее, кое-кто попытался думать, а Арнольдик, тот даже сообразил при свете газовой зажигалки накрутить телефонный диск и дозвониться до диспетчера горэлектросети.

Диспетчер ответила, что на линии незначительная авария, но так как ремонтники заявили, что в новогоднюю ночь они не обязаны работать и предпочитают праздновать, то до второго января света не будет. Аналогичный ответ Арнольдик получил и из котельной, от которой поступало тепло в эту квартиру. Все поняли, что дальше тут ловить нечего, и стали расходиться.

Арнольдик, выйдя на улицу, попытался поймать такси, но все таксисты, останавливаясь возле него, объясняли, что они не дураки сегодня работать, как и все свободные люди, которые никому ничего не должны.

На троллейбусной остановке троллейбусы один за другим мчались по всем маршрутам, кроме того, который нужен был Арнольдику. На этом маршруте, оказалось, оборвалась троллея, а те, кому надлежало ее соединить, не посчитали себя обязанными делать это сегодня. Арнольдик-Чирва, кляня все на свете, двинулся по маршруту пешком. И тут, почти рядом с троллейбусной остановкой, где обычно стоял постовой и регулярно моталась патрульная милицейская машина, какие-то трое сняли с него дубленку, а заодно и джинсы вместе с теплыми импортными кальсонами. Он понял, что милиция тоже сочла себя свободной от обязанности охранять Арнольдика в эту ночь.

Уставшие, нетренированные ноги отказывались нести его дальше, и он присел на первую попавшуюся скамью. Но скамейка была вся в снегу и сразу же обожгла изнеженное Арнольдиково седалище. А Рыжий подбрасывал в его трезвеющую голову все новые картинки о том, как дома, в холодной комнате, на полу зловеще расползается зловонная лужа, потому что забита канализация и воду невозможно перекрыть — кран сломался. И горячего чайку не на чем подогреть — газа нет. И даже родная мамочка отказывается приготовить обед Арнольдику: