Румбы фантастики

Едва Николай завел глаза, как поплыли перед ним скорбные лики домового и дзё комо, серая кошка металась в лунном луче, играя клубком, за ней гонялась неряшливая старуха, гремя деревянными палочками для плетения кружев — коклюшками. Мелькнули, словно молнии, чьи-то длинные черные глаза — и погасли.

Лебедев тихо надеялся, что где полчасика, там и час, однако, не помедлив ни минуты, Игорь разбудил его, навьючил — и снова стал первым на тропу. Солнце между тем затянулось серым маревом.

Наконец они забрались на седловину и начали спуск. Игорь обещал, что осталась еще одна сопка, а там недалеко и до «кедра». К ночи доберутся!

Прыгать по склону приходилось боком, выворачивая ноги на пепельно-бронзовом курумнике, но вскоре пошла полоса молодого осинника, уже густо забронзовевшего, охотно сбрасывающего листву под порывами ветра. Почва была здесь пружинистая, серо-зеленый блеклый мох отдавал влагу. Осины драли рюкзак. Николай опять взмок.

Он шел и шел, и даже не заметил, как воспаленным лицом ткнулся в рюкзак Игоря. Игорь остановился и смотрел сквозь поредевшие деревья вниз. Там бежала по камушкам речка, а на другом берегу медленно таяли в приближающихся сумерках очертания какой-то избушки.

— Ого! — хрипло порадовался Лебедев. — Охотничье зимовье?

Игорь молчал. Потом он сбросил с плеч рюкзак, постоял несколько минут, разогнувшись и уперевшись ладонями в поясницу, которая, как видно, ныла у него не меньше, чем у Лебедева, и обернулся. Глаза его были угрюмы.

— Что, не узнаешь домик? А ты приглядись, приглядись!

Николай пригляделся. В очертаниях избушки было, что-то знакомое. И этот огород, весь в будылье, и позади такие же ветхие дома… Все тихо, мрачно. Только речушка играет и переливается…

Это была та самая заброшенная деревня, откуда они ушли ранним утром.

— Ну чем я виноват? — устало спросил Лебедев. Пуще усталости томила недоуменная обида.

— Это все из-за тебя, — проворчал Игорь, не оборачиваясь. Он был расстроен, как ребенок. — Это они нас водили. Твои приятели… Меня-то им с пути не свернуть, могли уж в прошлом году убедиться.

— Но ведь ты как раз и шел впереди! — воскликнул Лебедев.

— А им это без разницы, кто впереди.

— Но мы ведь шли по компасу…

Игорь нервно дернулся на лавке, но промолчал.

«О чем мы спорим! — ужаснулся Николай. — И ведь всерьез, всерьез! Удивительно, до чего не приспособлен мозг к рассуждениям о диковинном. Вроде и фантастику читаем, да и известно, что немало в жизни необъяснимого, а все-таки хочется каждое событие на полочку соответствующую положить, табличку повесить: вот так может быть, а вот этак — нет. Ну-ну, попробуй, — усмехнулся Николай про себя. — Никуда ведь не денешься: вон избушка, вон Игорь… а что за порогом?»

Кости ломило с непривычки, усталость то валила Николая в крепкий сон, то навевала дремотные видения, и всю ночь чудилось шуршание нити, старушечий шепот, словно бы пересчитывающий петли… Смутная тень растрепанной головы мелькнула перед лунным окном, и явь расплести от кружева сна было уже невозможно.

Наконец он вырвался из мучительной темной дремоты. За окном уже слегка брезжило. Спросонок Лебедеву показалось, что в тайге плачет вспугнутая птица. Но через секунду его пробрала дрожь, он узнал это переливчатое пение!

Как был, Николай выскочил на крыльцо и слетел со ступенек.

Она стояла там же, где и позавчера. Увидев Лебедева, умолкла. «Звала? Меня звала?» — не поверил он смутной надежде.

Он шел к ней тихо, будто подкрадывался. Камни в речке казались раскаленными.

— Это ты? — спросил он недоверчиво. — Ты… Как тебя зовут?

— Омсон-мама. — Говор ее был как песня.

— Мама?! — радостно засмеялся Лебедев. — Ну какая же ты мама? Ты девушка. Ты как цветок. Можно, я буду звать тебя просто Омсон. Какое имя!..

— Сегодня вы пойдете к Омиа-мони, — начала, было, она, но вдруг насторожилась, прислушиваясь. Блеск утренней звезды отразился в ее глазах, и у Лебедева перехватило дыхание. О чем она? Разве об этом нужно вести речь сейчас?

Он схватил ее за плечи. Перламутровое одеяние прошелестело что-то, будто усмехнулось. Омсон упруго изогнулась в его руках. И тело ее словно бы вытекло из его рук, он очутился стоящим на коленях, прижимая к себе мокрый валун, а Омсон не было.

Лебедев поднялся, машинально отряхнул на коленях джинсы. Опустив взгляд, чуть не вскрикнул: он стоял босиком на заиндевелой траве!

Голова еще кружилась. Он перемахнул речушку, быстро поднялся на крыльцо, только сейчас почувствовав, что замерз. Дернул дверь — и едва не уткнулся лицом в лицо Игоря.

Стало неловко, как нашкодившему мальчишке. «Видел он? Что он видел?»

— Душно, — предупреждая вопрос, выдавил Лебедев. — Не спится.

— Да, — Игорь опустил глаза. — Смотри-ка, заиндевело. Рано в этом году. Скользко по камням идти будет.

— По камням?

— Да, пойдем по руслу. Быстрее и надежнее. Уж реку-то они в сторону не свернут!

— А что же вчера там не пошли?

— Вчера! Откуда я знаю, почему вчера поперся в сопки? Будто в спину кто толкал!

Лебедев прошел в избу. Упреки ему уже порядком надоели.

— Ладно, слушай, — примирительно сказал вдруг Игорь. — Все дело в кедре…

В прошлом году мы делали передачу в одном старом нанайском селении. Чистое стойбище! Там жила старая сказительница, вроде… ну, вроде какой-нибудь нанайской Арины Родионовны. Интересная бабуля. Старая, как мир. Но больная. Снимали мы каждый день понемногу, потому что она быстро уставала, начинала задыхаться… И вот однажды пришли мы к ней, а ее нет. Ночью ушла в тайгу. Зачем, когда вернется? Домашние молчат, кто-то обмолвился: «Лечиться ушла…» Траву, что ли, целебную искать? Не отвечают. День, другой мы ее прождали. Режиссер норовистый, обиделся: уезжаем, все! Звукооператор ему поддакивает. А мне что? Ехать так ехать. Теплоход наутро, решил я пока побродить по окрестностям, пощелкать на слайды. Тайга осенью… Ладно, пошел. И, понимаешь ты, заблудился! Вовек со мной такого не бывало! Дело к вечеру, а я все блукаю. Будто водит кто-то, шутит. Набреду на знакомое место — ноги сами в другую сторону идут. Леший, думаю, нанайский играет со мной, что ли? Но, знаешь, не испугался, а разозлился. Да что, думаю, мне то село? Пойду, куда глаза глядят, авось, к реке выйду, и пусть хоть вся сила нечистая кругом бродит!

Так-то. И едва подумал это, как… вспомнил дорогу назад. Вот знаю почему-то, что сопочку обогнуть надо, а там налево, через кедрач — и стойбище наше. Вот те на! Будто бы тайга испугалась моей решимости, — усмехнулся Игорь. — Насторожилась вся. Ветер стих. Тропка сама под ноги стелется. Но ломанул я назло в чащу. Бурелом — через бурелом. Овраг — через овраг. Еле оттуда вылез, надо сказать, и мелькнула-таки мысль вернуться, да вдруг слышу — тихий стон. Вгляделся — уже смеркалось — кто-то лежит. Уж я струхнул… Однако подошел осторожно. Смотрю — да ведь это наша бабуля-сказочница! Чуть живая. Волосы в какой-то белой паутине, вся горит и бормочет: «Омиа-мони… Омиа-мони…»

Сердце Лебедева дрогнуло.

— Бабуля, говорю, зачем же ты сюда потащилась? — продолжал Игорь. — А она опять: «Омиа-мони…» Я посмотрел — что такое? Солнце уже село, луна еще не взошла, а за деревьями голубое сияние разгорается. Я пошел туда и увидел…

Голос Игоря пресекся. Николай с изумлением смотрел на его побледневшее лицо, нервничающие руки.

— Его вершины не разглядишь. Высота — обалдение! А цвет… Он и правда голубой. И в то же время он — всякий, — сбивчиво говорил Игорь. — Птицы какие-то по нему порхают. Множество их. А зверья! Словно со всей тайги. Тигры — и рядом кабаны, как дрессированные. На меня ноль внимания. Я подошел ближе — и увидел еще одно дерево. Сначала показалось, что это цветущая яблоня, таким оно было белым. Но потом разглядел, что оно сплошь покрыто паутиной. Я смотрел, смотрел… И вдруг за моей спиной вскрикнула старуха. Ужасно вскрикнула! Я повернулся. Она стояла на коленях и грозила мне. Потом упала — и вытянулась.