Африканскими дорогами

Конечно, уже в первые месяцы независимости начали отчетливо проявляться расхождения интересов трудовых слоев населения и местной буржуазии. Мне в то время рассказывали, что, когда правительство снизило цены на сахар и некоторые другие товары широкого потребления, они сразу же исчезли с рынка. Местные торговцы скупили их и вывезли в соседние страны, где сохранялась их прежняя цена.

Эта обогатившая многих операция не имела, однако, политического характера. Ее инициаторы гнались за прибылью, не преследуя цели создать политические трудности для молодого государства. Но после того как Гвинея вышла из зоны франка, торговцы уже не могли маневрировать товарами, как прежде. Конечно, в их распоряжении оставалась контрабанда, которой они и занялись весьма охотно. При этом они не могли не понимать, что в погоне за высокими доходами нарушают законы страны. Постепенно влиятельная и довольно многочисленная прослойка «купечества» начала скатываться к оппозиции правительству.

Демократические, революционные силы республики столкнулись и с другой болезненной проблемой — коррупцией в государственном аппарате. Яд разложения был особенно опасен, потому что в стране государственный сектор был призван играть ключевую роль в экономическом развитии. Это повышало значение чиновничества, которое в повседневной жизни распоряжалось и финансами страны, и ее торговлей, и осуществлением различных проектов промышленного строительства.

Денежная реформа ударила по интересам чиновничества. Больше того, становится ясно, что после создания национальной валюты сама логика развития будет диктовать стране прогрессивный, антикапиталистический курс. В будущем, которое теперь вырисовывалось перед республикой, мечтающим о власти бюрократам-буржуа не было места. Жизнь практически не оставляла им выбора, и от казнокрадства они всё чаще переходили к активной антигосударственной деятельности.

В общенациональном и общенародном союзе, организационно закрепленном в Демократической партии Гвинеи, образовались трещины.

С годами эти трещины расширились. Вчерашние разногласия превратились в острые противоречия.

…На аэродроме в Канкане я познакомился со скромно одетым юношей, который в ожидании самолета внимательно читал «Анти-Дюринга» Ф. Энгельса. Вылет задерживался, и у нас оказалось много времени для разговора. Мой новый знакомый, как и я, летел в Конакри, где он учился в Политехническом институте, построенном при содействии Советского Союза. В самолете, после того как, наконец, объявили посадку, мы нашли два места рядом. Книгу юноша бережно держал в руках.

Я спросил, что особенно заинтересовало его в работе Фридриха Энгельса. Он ответил, что сейчас читает главу, в которой великий немецкий философ пишет о роли насилия в истории.

— Вы, наверное, знаете, какая напряженная борьба сейчас идет в нашей стране, — говорил студент. — Далеко не всегда нам самим легко понять ее логику. А у Энгельса я нахожу идеи, которые проливают свет на переживаемое моей родиной время. Ведь он показывает, какие внутренние противоречия определяют общественное развитие.

— Какие же противоречия вы видите в окружающем обществе?

— Одно из самых острых — противоречие между направлением общественного развития, которое намечено и осуществляется партией, и классовым характером служащих нашего государственного аппарата, — ответил студент. — В то время как партия добивается укрепления национальной независимости, ограничения влияния буржуазии, а в ее программах речь идет о строительстве социализма, среди чиновников оказались чрезвычайно прочны буржуазные вкусы и привычки. Многие из них стали использовать свое положение для ускоренного обогащения, начали бороться за установление политического контроля над государственной властью.

— Какие это имело последствия?

Студент вспомнил несколько случаев, когда разложившихся чиновников снимали с их постов, отдавали под суд. Но это не могло коренным образом изменить положение. Коррупция продолжала разъедать государственную машину. Попытки положить этому конец лишь пугали бюрократию, которая использовала всё более коварные приемы борьбы против политического курса страны — экономический саботаж, заговоры, измену. Со своей стороны и власть оказывалась вынуждена прибегать ко все более жестким мерам подавления своих противников. Эта борьба была тем опаснее, что происходила среди людей, ответственных за судьбы государства.

Самолет, летящий из Канкана в Конакри, пересекает почти всю страну. Несколько лет назад я уже пролетал этим маршрутом. Саванна вокруг Канкана с редко растущими деревьями сменяется зелеными холмами плато Фута-Джаллона, потом возникают внизу редко разбросанные желтые пятна бананников и курчавые рощи масличной пальмы, а ближе к морю среди этих рощ появляются всё более полноводные речные потоки, пока, наконец, у самого побережья земля оказывается вся словно в кружеве многочисленных речных меандров. Такой я видел Гвинею годы назад, такой я увидел ее и сейчас.

— Поверьте, жизнь страны совершенно переменилась за эти годы, — прощаясь, сказал мне уже в Конакри студент. — Многое вы не узнаете.

И он исчез в шумной аэродромной толпе.

Действительно, в Конакри я почувствовал иную, чем прежде, атмосферу.

Гвинейская столица заметно выросла. Ее предместья дотянулись до аэродрома, теперь соединенного с городским центром новой широкой магистралью. Чувствовалось, что громадные людские массы нахлынули сюда со всех уголков страны. Руками пришельцев были сооружены эти бесчисленные, в один этаж белые домики под крышами из гофрированного железа. Чтобы кровлю не унесло ветром, на листы железа наваливались кирпичи, камни потяжелее.

Хотя Конакри рос скорее вширь, чем ввысь, в его облике появились новые выразительные черты. Нельзя не высказать восхищения работой советских архитекторов, построивших светлое, радостное здание Политехнического института. Привлекает внимание сооруженная по проекту архитекторов из ГДР типография. И все же, как и раньше, городской силуэт прежде всего определяют поднявшиеся высоко над столицей пышные, раскидистые кроны «сырных деревьев». Их черные, в зеленых пятнах прилепившихся к коре растений, стволы неохватны, а «ростом» они достигают нескольких десятков метров. В городе не столь уж много зданий, которые могли бы в этом отношении соперничать с деревьями-великанами.

Чужаку в прошлом было трудно проникнуть в тайны местных обычаев и традиций. Правда, казалось, что жизнь конакрийца почти целиком проходит на улице. Прямо на земле, выбрав уголок потенистее, работали ткачи. У водопроводных колонок мыли детей женщины. Были широко распахнуты двери лачуг, где старики учили малышей арабскому языку — языку веры. Вечерами во дворах проходили собрания, созываемые местной ячейкой Демократической партии Гвинеи.

Эта «открытость» была обманчивой. Отчасти она объяснялась городской перенаселенностью, бедностью, городской сумятицей. С нею рядом сосуществовала настороженность по отношению к иноплеменнику, к иностранцу.

И сейчас что-то сохранилось от прежней «открытости» быта. Но, как никогда в прошлом, иностранец чувствовал в Конакри определенные границы, которые ему не следует переступать. Здесь выросло поколение, уже целиком воспитанное в духе национальной гордости, в духе преданности национальным идеалам. Это поколение только по рассказам отцов знало, как трудно досталась стране независимость, но на собственном опыте испытало, как тяжело эту независимость отстоять.

Бдительность — новое слово в политическом лексиконе гвинейца этого поколения, по после ноябрьской агрессии оно прочно вошло в обиход. Молодежные и армейские патрули на ночных улицах, кордоны на дорогах, постоянные проверки документов стали чертой конакрийского быта.

Шестой округ столицы устроил на площадке перед Политехническим институтом свою выставку. Хозяйками были женщины. Весело переговариваясь, они раскладывали на деревянных столах зеленые банановые гроздья, миски с кроваво-красным мелким перцем, корзины риса. Прямо по земле были разложены толстые, серые корни ямса, розоватые клубни сладкого картофеля, жесткие, узловатые корни маниоки. Можно было увидеть на выставке и овощи, а также изделия местных кустарей — резчиков по дереву, ткачей, кузнецов, ювелиров.