Импровизатор

Слезы так и бежали из моих глаз, пока я читал письмо. Вторая часть письма была написана всего несколько дней тому назад. Это было последнее прости Аннунциаты.

«Страдания мои близки к концу! Да будет благословенна Мадонна за все радости, которые она даровала мне в жизни, и за все страдания! Я умираю! Еще один вздох, и все будет кончено. Мне сказали, что красивейшая, благороднейшая девушка в Венеции твоя невеста. Будьте счастливы! Это последнее желание умирающей! Кроме этой девушки, я не знаю никого в свете, кому бы я могла вручить для передачи тебе эти строки, мое последнее прости. И сердце говорит мне, что она придет ко мне! Благородное женское сердце не откажет умирающей в последнем утешении. Она придет ко мне! Будь счастлив, Антонио! Моя последняя молитва на земле и первая на небе — за тебя и за нее, которая будет для тебя тем, чем не могла быть я! Душа моя была заражена тщеславием; свет испортил ее своими похвалами. Быть может, ты никогда не был бы счастлив со мною! Иначе бы Мадонна и не разлучила нас! Прощай! Прощай! Я чувствую такое спокойствие в сердце, боль прошла, смерть приближается! Молись за меня вместе с Марией!

Аннунциата».

Глубокое горе безмолвно. Пораженный, сломленный им, сидел я, не сводя глаз с письма, омоченного моими слезами. Аннунциата любила меня! Она была тем невидимым добрым гением, который помог мне пробраться в Неаполь! И письма были от нее, а не от Санты! Аннунциата была больна, ввергнута в нищету и бедствия, а теперь умерла, наверно, умерла! В конверте лежала также записочка: «Я еду в Неаполь» с моей подписью, переданная Аннунциате Фульвией, и распечатанное письмо от Бернардо, в котором он прощался с Аннунциатой и возвещал о своем намерении поступить на иностранную службу. Аннунциата посылала мне все это через Марию, называла Марию моей невестой! Пустые слухи дошли и до Аннунциаты, и она поверила им, призвала Марию к себе. Что она сказала ей? Я вспомнил, с каким страхом приступила Мария к разговору со мною. Итак, и она теперь знала, что говорят о нас с нею в Венеции! У меня не хватало духу заговорить с нею после этого, а между тем надо было — она ведь была добрым гением Аннунциаты и моим.

Я сел в гондолу и скоро вернулся в комнату, где сидели за рукоделием Роза и Мария. Мария, видимо, была смущена. Я не смел сказать ни слова о том, что наполняло теперь все мои мысли, и рассеянно отвечал на вопросы Розы. Горе давило меня. Вдруг Роза взяла меня за руку и сказала:

— У вас, видно, большое горе! Доверьтесь нам! Если мы не сумеем утешить вас, так хоть погорюем с вами, как истинные друзья.

— Вы знаете все! — воскликнул я в порыве отчаяния.

— Мария, может быть, но я ничего не знаю! — ответила старушка.

— Роза! — умоляюще произнесла Мария и схватила тетку за руку.

— Нет, от вас я не могу иметь тайн! — сказал я. — Я расскажу вам все. Это облегчит мое горе! — И я рассказал им о своем бедном детстве, об Аннунциате, о бегстве в Неаполь, но, заметив, что Мария слушает меня, сложив руки, как, бывало, Фламиния и еще одно существо, я замолчал. У меня не хватило духа заговорить в ее присутствии о Ларе и о видении в пещере, да это и не относилось к истории Аннунциаты, поэтому я прямо перешел к моей встрече с Аннунциатой в Венеции и нашему последнему свиданию. Мария закрыла лицо руками и заплакала. Роза молчала.

— Вот уж не думала-то, не подозревала ничего такого! — сказала она наконец. — Мария получила письмо из госпиталя сестер милосердия; какая-то умирающая заклинала ее прийти к ней. Я поехала с нею, но к умирающей Мария должна была войти одна; я оставалась с сестрами.

— Я видела Аннунциату! — сказала Мария. — И вы получили то, что она просила меня передать вам.

— А что она сказала при этом? — спросил я.

— «Отдайте это Антонио, импровизатору, но так, чтобы никто не видел!» Она говорила о вас как любящая сестра, как чистая благородная душа!.. Я видела на ее губах кровь... Она закрыла глаза при мне!.. — Тут Мария опять заплакала. Я молча поцеловал руку кроткой, милой девушки в знак благодарности за ее доброту к умершей, потом простился с Розой и пошел в церковь помолиться за упокой Аннунциаты.

Никогда и нигде еще меня не окружали таким вниманием и заботами, как с того дня в семье Подесты. Я стал для Розы и Марии как бы братом; они старались удовлетворить малейшему моему желанию; заботливость их обо мне и любовь проявлялись даже в мелочах.

Я посетил могилу Аннунциаты. Кладбище со своими высокими стенами походило на плавающий ковчег; это был остров мертвых, окруженный водою. Передо мною расстилалась зеленая лужайка, усеянная черными крестами. Я отыскал могилу. Надпись на кресте — одно слово: «Аннунциата». Крест был украшен свежим, красивым венком из зеленых лавровых ветвей; верно, его прислали Роза с Марией. Я потом поблагодарил их обеих. Как прекрасна была Мария, как походила она на олицетворение богини красоты — Лару, особенно когда опускала глаза! И мне невольно казалось, как это ни было неправдоподобно, что Лара и Мария одно лицо.

В это время я получил письмо от Фабиани. Я уже четвертый месяц проживал в Венеции; это удивляло его; ему казалось, что мне следовало посетить Милан или Геную, а не сидеть на одном месте. Впрочем, он предоставлял это моему собственному усмотрению. Но что же, в самом деле, удерживало меня в Венеции, в этом городе печали, каким он представился мне сразу, в городе, где разбилась вконец лучшая мечта моей жизни? Правда, здесь я нашел двух добрых сестер, Розу и Марию, и верного друга, Поджио, каких мне не найти уже нигде; но ведь когда-нибудь да нам придется расстаться! И все здесь только растравляет мою печаль. Нет, прочь, прочь отсюда! Надо поскорее подготовить к предстоящей разлуке Розу и Марию. В тот же вечер я сидел с ними в большой зале с балконом, выходившим на канал. Мария велела слуге зажечь лампу, но Роза нашла, что приятнее посидеть при свете луны. Апельсиновые деревья на балконе струили сладкий аромат.

— Спой, Мария! — сказала Роза. — Спой ту красивую песню о пещере Троглодитов! Пусть Антонио послушает!

Мария запела удивительно нежным и мягким голосом тихую колыбельную песню. Текст и мелодия поразительно соответствовали друг другу, ласкали слух и уносили сердце и душу в страну красоты, баюкали их на прозрачных, как эфир, волнах.

— Эта песня как будто проникнута каким-то внутренним светом, дышит чем-то неземным! — сказала Роза.

— Таким проявляется бестелесный дух! — сказал я.

— Таким представляется прекрасный Божий мир слепому! — вздохнула Мария.

— Ну, а разве не таким является он прозревшему? — спросила Роза.

— Не таким, и все-таки еще прекраснее! — ответила Мария. Роза рассказала мне то, что я уже слышал от Поджио — о слепоте и исцелении Марии благодаря операции ее дяди. Мария вспоминала о дяде с любовью и благодарностью и с детской простотой рассказала мне, каким представлялся ей прежде весь свет, теплое солнышко, люди, широкие листья кактусов и огромные храмы.

— В Греции их больше, чем здесь! — вдруг заметила она и приостановилась на минуту. — Я представляла себе цвета и краски в виде звуков! — продолжала она затем. — Мне говорили, что фиалки голубого цвета, море и небо тоже, и запах фиалок говорил мне, как прекрасны море и небо. Когда телесный взор мертв, духовный тем зорче. Слепой верит в духовный мир. Все, что он видит, открывается ему только посредством этого мира.

Я вспомнил о Ларе в венке из голубых фиалок; аромат апельсиновых деревьев также переносил меня в Пестум, где среди развалин храмов росли фиалки и красные левкои. Мы заговорили о величественной красоте природы, о море и горах, и Розе опять взгрустнулось при мысли о Неаполе. Тут я сказал им, что скоро уезжаю из Венеции.

— Вы покидаете нас? — грустно сказала Роза. — Вот уж не ждала-то!

— И вы больше не вернетесь в Венецию? — спросила Мария. — Не вернетесь к вашим друзьям?

— Конечно, непременно! — ответил я и, хотя это вовсе не входило в мои планы, стал уверять их, что, возвращаясь из Милана в Рим, проеду через Венецию. Но я и сам не верил тому, что говорил, и, отправившись на могилу Аннунциаты, взял на память листочек из венка, как будто уже не рассчитывал когда-либо вернуться сюда. Действительно, я пришел сюда в последний раз. Могила скрывала в себе лишь прах; в моем же сердце жила память о прекрасном существе, а обитавший в нем дух находился теперь на небе у Мадонны! Могила Аннунциаты да маленькая гостиная, где я прощался с Марией и Розой, одни видели мои слезы и горе.