Страница 4 из 57
Поднявшись до первых окопов, Гриша упал и прижался к земле. Со всех сторон снова засвистели пули, и в этом свисте он услышал крик комбата: «Связь!» Не обращая внимания на летающую и свистящую смерть, он кинулся к командиру, а когда подбежал, увидел, что комбат Киселев уже докладывает о взятии высоты. Дед оказался шустрее. Он первым подоспел к нему со своей катушкой и, подключив телефон, наладил связь.
— Ведь он всего лишь дублировал меня, — возмутился Гриша. — Сам мне об этом говорил. А может, на самом деле, было наоборот?
Гриша нахмурился, и, спрятав лицо, прижал его к рыхлой земле. Он лежал на краю окопа и почти ревел: он не успел со связью, старый пердун опередил его. Свист пуль утих, и над высотой взлетела зеленая ракета. Все! И нахлынуло остальное: паренек почувствовал, как его давит изнутри то, что он остался жив. В это просто не верилось, он вспомнил, что забыл о страхе, смерти. Его охватил какой-то неведомый азарт.
— Молодец! Молодец, пацан, — кто-то крикнул ему.
— Живой, гляди-ка! И штаны не воняют, — подшутил проходивший мимо сержант Фролов.
— А где старшина? — спросил Гриша.
— Да он там, на самой вершине, под облаками. Добивает и собирает.
— Чего собирает?
— Да наших, наших, сынок. Тех, кому не так сильно повезло, как тебе. Даже не обосрался, надо же!
— Странно, — подумал Гриша. — Я не чувствовал страха, забыл о нем, — вспомнил он свои мысли. — А меня столько учили, как с ним бороться. А может быть, так и должно происходить? — он посмотрел на свой автомат и понял, что ни разу не выстрелил, а дед, как на зло, сидел рядом и заряжал магазин. — Неужели он все патроны истратил? — подумал Гриша.
— Ты молодец, сынок! — неожиданно произнес старик. — До этого был у меня малец, так я его последние сто метров то на пинках, то за шиворот тащил. А ты молодец, сам дошел. А может, ты воевал уже?
— Нет, — стесняясь, ответил Григорий.
— Ну, тогда ладно. Пошли место на ночь искать.
Они дошли до полуразрушенной землянки и дед, увидев удобную лежанку, произнес:
— Ты ложись, а я на аппарате подежурю. Утром сменишь.
Ночью пришел старшина, поздравил с первой атакой и угостил спиртиком, а утром Григорий впервые увидел, что такое «Катюша».
Солнце еще не успело подняться, а высота уже застонала. Григорий стоял и смотрел на рваные раны земли. Он не мог представить, что ее так можно исковырять. «Конечно, в таком месиве никто не мог выжить», — подумал он. Потрогал распухшее ухо и отправился к комбату проверять связь и менять дежурившего деда.
2. Высота
Григорий подошел к землянке, где ночью был сформирован штаб, но увидел, что в ней никого нет. Он осмотрелся по сторонам и решил подойти и узнать расположение штаба у сидящих возле костра солдат. Солдаты с готовностью объяснили, что штаб перенесли в оставшийся целым ДЗОТ. Он находился на самой вершине высоты.
— Немцы теперь с другой стороны. Оттуда полезут. Нужная это высота, да и слишком легко мы ее взяли, — произнес один из солдат.
Он выставил к костру руки, пытаясь их согреть. Григорий удивился этому, ведь холода еще не наступили. Солдат смотрел на огонь и, казалось, разговаривал сам с собой. Гриша посмотрел на сидящих у костра и уже решился о чем-то заговорить, но вспомнил о дежурившем деде и поспешил сменить его.
Дед сидел у телефона в почерневшем от взрывов каменном укреплении. Он прислонился спиной к стене и закрыл глаза. Григорий решил, что старик спит, но Петрович, не открывая глаз, произнес:
— Пришел?
— Да.
— Выспался?
— Да.
— А что снилось-то?
— Ничего. Спал как убитый.
— Типун тебя на язык, сплюнь и не говори так никогда.
Гриша не был суеверным, но послушал деда и трижды переплюнул через левое плечо. Старик открыл глаза, встал и молча пошел к выходу. Остановившись в каменном проеме, он обернулся, посмотрел на парня и спросил его:
— Надеюсь тебе по связи и подключению ничего объяснять не надо? Хорошо в учебке учился?
— Да. Не надо, — немного смутившись, ответил Григорий.
— Вот и хорошо. А что, ухо болит? — улыбнувшись, спросил Петрович.
— Да нет, не очень.
— Повезло. Если в первом бою старшина перекрестил, значит, будешь жить. Тьфу, тьфу, тьфу. Примета хорошая. А наш старшина, если кого отметит, считай, с войной познакомит. А она своих жалеет. Ладно, я пошел. Там место не заняли?
— Нет, все сюда наверх перебрались, — ответил Григорий, а услышав последние слова старика, подумал: «Значит не один я про войну так думаю. Живая она — вот и дед мне это подтвердил.
— Смотри здесь! Немцы готовятся, молчат. Нужна им эта высота. Если кто придет и скажет идти окопы рыть — смело отвечай, что дежуришь на телефоне, ждешь приказ. Понял?
— Понял. А что, приказ должен поступить?
— Кто его знает, о чем они там наверху думают. Скажут комбата позвать, беги по траншее, что слева прорыта. Увидишь большую землянку, он в ней. Только сильно не ори, там ребята спят.
— Я все понял, не волнуйтесь, — ответил Гриша.
— Вот и ладно. Я пошел.
Старик вышел из ДЗОТа и, пригнувшись, побежал с холма вниз, к той полуразрушенной землянке, где ночью спал Григорий. Дед быстро нашел ее, увидел лежанку, поставил у обгоревшей доски автомат, лег и накрылся скинутой шинелью. А Гриша стал рассматривать бетонное укрытие, построенное немцами. Стены, потолок и пол были литыми — серого, мрачного цвета; ему казалось, что этот дом сделали из одного целого камня: выдолбили в нем помещение с длинным узким окном для пулемета и небольшим проходом. Привыкнув и удобно устроившись на ящиках от патронов, он снял с плеча вещь-мешок, достал из него банку тушенки и хлеб. Нашел в кармане подаренный учителем-майором нож связиста, открыл его и стал вскрывать тушенку. Этот нож был особенный, его майор пронес с собой через два года войны. Получив тяжелое ранение в правое легкое, он был комиссован, потому что ни бегать, ни быстро ходить не мог — задыхался. Майор Федорчук — преподаватель из Ташкентской школы связи — был высоким и крепким мужиком. Точнее, он казался таким. Ранение отобрало у этого человека и силы и здоровье. Родился и вырос он в Крыму и часто рассказывал о Черном море. В его взгляде, походке и манере общения было что-то морское. Многие это замечали и часто спрашивали, не служил ли он во флоте. Но майор не был моряком, хотя и мечтал об этом. Закончив Симферопольское училище связи, работал до войны на телеграфе. В 41-м получил бронь, но после нескольких десятков рапортов все же добился своего — и его призвали на фронт. Вырос от сержанта до майора, а после ранения не оставил службу и был направлен учителем в Ташкентскую школу связи. Он всегда носил форму и медаль «За отвагу» на груди. Гриша часто вспоминал Федорчука, ведь этот учитель как-то сразу полюбил его. Ему нравилось, что курсант Михайлов легко запоминал азбуку Морзе и мог из двух разбитых телефонных аппаратов собрать один — рабочий. Гриша до этого не изучал аппаратуру, но он любил технику, был любознательным и схватывал на лету все, что ему показывали и рассказывали. Как самому лучшему и добросовестному курсанту по окончании школы связи майор подарил ему нож. Он выпустил не один десяток связистов, но Григорий был особенным. Остальные все время жаловались на голод, слабость и отказывались досконально вникать в тонкости связного дела. Запоминали, как что подключить, соединить — и все. Григорий никогда не жаловался. Он узнал, что такое голод еще в интернате, а надев форму курсанта, помнил, что есть люди, которые живут хуже и голодают сильнее. По сравнению с интернатом в школе связи кормили сносно, и это был уже не тот голод, который ему пришлось пережить.
Теперь на фронте Гриша отъедался. Тушенка с хлебом доставляли ему столько наслаждения, что хотелось петь и летать. А когда попробовал тушенку американскую («Второй фронт», как ее называли солдаты), то не мог поверить, что существует такая вкусная еда.
Время тянулось, телефон молчал. Гриша вытер нож, убрал хлеб в вещмешок и, высунувшись из ДЗОТа, выбросил пустую консервную банку. Вернулся к аппарату, посмотрел на него, прижался к стене. Решил подремать сидя, как это делал дед.