Страница 18 из 40
— Я приношу вам свои извинения за то, что вынужден вас побеспокоить, но мы пытаемся восстановить последние часы жизни мадам Бертран-Вердон и, согласно показаниям свидетелей, — он перелистнул три страницы блокнота, — вы были одним из последних, кто видел ее вчера вечером, господин Рейнсфорд. Вы можете мне точно сказать, когда вы с ней расстались?
Патрик Рейнсфорд на мгновение прикрыл светлые глаза, и это едва заметное движение век убедило комиссара, что сейчас красиво очерченные губы произнесут заведомую ложь.
— Здесь, в этой гостинице. Тут был ужин для членов совета Прустовской ассоциации, и я оказался среди приглашенных.
Жан-Пьер Фушру восхитился тем, как была построена фраза, но не дал сбить себя с толку риторическими уловками и продолжал настаивать:
— В котором часу закончился ужин?
— О, незадолго до десяти. Двадцать два часа, как вы говорите…
— Совершенно верно. И в каком состоянии вы оставили мадам Бертран-Вердон? — спросил комиссар тоном учителя, желающего поощрить посредственного ученика за удачный ответ.
— Что вы имеете в виду? — заволновался несколько задетый профессор Рейнсфорд, не привыкший к подобному обращению.
— В каком настроении, в каком состоянии, в каких отношениях вы расстались? — уточнил комиссар, отметив про себя, что этот иностранец улавливает нюансы лучше, чем многие французы, которых он допрашивал.
— Я поблагодарил ее за любезное приглашение, пожелал ей приятного вечера и отправился в свою комнату. Я все еще страдал от смены часовых поясов, — счел он благоразумным добавить.
— Понимаю. И что она вам ответила?
— Она пожелала мне спокойной ночи и добавила, что завтрашний день обещает быть интересным.
Может, ему только показалось, но профессор Рейнсфорд выглядел теперь куда менее непринужденным. Он напрягся, в его тоне слышалось плохо скрытое нетерпение.
— И она показалась вам…
— Нормальной, комиссар, совершенно нормальной, насколько я могу судить о человеке, которого видел всего два или три раза в жизни, да и то в обществе. Поэтому я не могу особенно разглагольствовать о ее состоянии духа. — Еле сдерживаемое раздражение прорывалось в его резковатом тоне. — Я оставил ее в компании других членов совета. Их вам и следует спросить.
— Что я и собираюсь сделать, господин Рейнсфорд. Однако вернемся ко вчерашнему вечеру. Вы сказали, что видели мадам Бертран-Вердон в последний раз незадолго до десяти часов вечера в гостиной «Старой мельницы» с господами Вердайаном, Дефоржем и де Шареем.
Патрик Рейнсфорд коротко кивнул и сложил руки на груди, словно защищаясь от воображаемых ударов.
— И наконец, до этого ужина каковы были ваши отношения с мадам Бертран-Вердон?
— Сугубо профессиональные, господин комиссар, — живо парировал Патрик Рейнсфорд. — Я познакомился с ней два или три года назад в Вашингтоне. Когда она узнала, что я в Париже и собираюсь участвовать в конференции, устраиваемой Прустовской ассоциацией, то пригласила меня на музыкальный вечер у нее дома, где было еще человек двадцать. И в следующий раз я увидел ее только здесь, за ужином. Наши, как вы говорите, «отношения» на этом заканчиваются.
Не была ли горячность, с которой Патрик Рейнсфорд отрицал свое близкое знакомство с жертвой, слегка нарочитой? Жан-Пьеру Фушру вспомнился стих из «Гамлета»: «Эта женщина слишком щедра на уверения».[24] В самом деле, никто не хотел признаться, что «хорошо знал» Аделину Бертран-Вердон, подумал комиссар, и запустил последний пробный шар:
— И вы решили участвовать в конференции…
— Послушайте, комиссар, я, кажется, проявил максимум терпения, но я не понимаю, чем еще могу быть вам полезен, — прервал его Патрик Рейнсфорд. — Признаться, я немного устал и хотел бы пойти спать.
— Ах да, все эта смена часовых поясов, — пробормотал Жан-Пьер Фушру. — Конечно, мы можем продолжить завтра. Но прежде чем вы уйдете, я хотел бы спросить: видели ли вы вчера вечером кого-нибудь после мадам Бертран-Вердон?
Профессор Рейнсфорд поколебался секунду, провел рукой по волосам и ответил:
— Нет, никого. Как я вам уже сказал, я пошел прямиком в свою комнату. Именно это я хотел бы сделать сейчас, с вашего позволения…
«Он будет угрожать мне адвокатом, и к тому же американским адвокатом», — подумал Жан-Пьер Фушру. Поэтому он счел более благоразумным пойти на мировую.
— Ну конечно. Я благодарю вас за сотрудничество. Должен сказать, что редко встречаются свидетели, столь внимательные к деталям и нюансам, как вы. Сказывается, видимо, практика литературного анализа.
В свое последнее замечание он не вложил ни малейшей иронии, поэтому его удивила реакция американского профессора.
— Моя область — не литературный анализ, а теория критики, комиссар, — бросил он в ярости, направляясь к двери. — И так как к концу этого месяца мне как раз необходимо закончить статью, я не могу позволить себе терять время, особенно когда со мной нет моих помощников… — Он уже схватился за ручку двери, но, передумав, обернулся к поднявшемуся было Жан-Пьеру Фушру и ехидно добавил: — О, теперь я вспомнил. Вчера вечером на лестнице, поднимаясь в свою комнату, я заметил секретаршу мадам Бертран-Вердон.
— Жизель Дамбер? — уточнил комиссар.
— У нее не было другой, насколько я знаю. И она выходила из комнаты мадам Бертран-Вердон.
Выпустив эту отравленную стрелу, профессор Рейнсфорд скрылся, оставив комиссара сбитым с толку неожиданным поворотом разговора.
Глава 12
Выйдя из кафе, Жизель не нашла в себе сил идти дальше и опустилась на ту самую скамейку, на которой утром она сидела вместе с Эмильеной. Декорации сменились — резкий зимний свет уступил место ватным сумеркам. Прямо перед ней тускло светила лампочка, висящая над входом в здание вокзала. Сразу за скамейкой начиналась густая мгла Вокзальной улицы, которую через равные промежутки рассеивал искусственный свет муниципальных фонарей. Напротив освещенных окон гостиницы-ресторана чернел пустой дом, его несуразный силуэт угрожающе возвышался на фоне сада, в глубине которого угадывался разрушенный сарай.
Жизель казалось, что она угодила в ловушку. Она вся дрожала, разрываясь между необходимостью вернуться в «Старую мельницу» и желанием отправиться в Париж, в свою квартирку, чтобы хоть немного прийти в себя. Мелькнула мысль: Катиша наверняка обидится, что хозяйки нет уже вторую ночь подряд. У кошки были собственные — в основном неблаговонные — способы выражать свое неудовольствие… Доведенная до полного изнеможения, умственного и физического, Жизель уже ничего не чувствовала. Даже холода. У нее была только одна мысль: поскорее вернуть утерянные тетради. Для этого ей нужно было найти сумку. И только внештатный работник знает, где она. Но никто не знает, где найти этого самого работника. Она не хотела даже думать о других возможностях и успокаивала себя мыслью о том, что стоит только дождаться возвращения Альбера, и все будет в порядке. Она даже серьезно подумывала провести ночь здесь, на этой скамейке, чтобы не пропустить его.
«Эти тетради прокляты», — подумала она. Скольких жизней они уже стоили! Ей было горько вспоминать свою радость от неожиданной находки и живейшее чувство признательности к Эвелине, с того света давшей ей новый стимул, заставивший приняться за работу. Жизель усердно расшифровывала странички, с обеих сторон и даже на полях заполненные неразборчивым почерком Марселя Пруста. В этих переплетенных в молескин тетрадках находилось подтверждение ее гипотезы о преемственности текстов, о том, что ключевой эпизод «Утраченного времени» был перенесен из раннего автобиографического романа, а не является позднейшей вставкой, как думали все исследователи до недавнего времени. Юный аристократ, единственный прототип беглянки Альбертины,[25] много раз упоминался в авторских пометках и на полях. Эвелина завещала Жизель то, с чем та могла произвести революцию в изучении Пруста и обеспечить свое научное и университетское будущее.
24
«Гамлет», акт 3, сцена 2. Пер. М. Лозинского.
25
Героиня «В поисках утраченного времени», прототипом которой исследователи считают шофера и секретаря Пруста Альфреда Агостинелли (1888–1914).