Страница 91 из 215
В феврале 1965 г. Косыгин в сопровождении Андропова и целого ряда других официальных лиц и специалистов отправился на Дальний Восток — это была попытка выстроить новую внешнеполитическую стратегию. Официально делегация направлялась в Ханой, но она дважды останавливалась «для дозаправки» в Пекине. Сначала в пекинском аэропорту Косыгин встретился с Чжоу Эньлаем, а на обратном пути — с Мао Цзэдуном. Переговоры Косыгина в Пекине вызвали у советской стороны тяжелое чувство разочарования: китайцы вели себя непреклонно и идеологически враждебно, они подвергли СССР жесточайшей критике за «ревизионизм» и отказались от каких-либо совместных действий, даже если речь шла о помощи Северному Вьетнаму. Переговоры в Ханое также подействовали на советское руководство отрезвляюще. Александр Бовин, работавший консультантом у Андропова и участвовавший в поездке, наблюдал за тем, как Косыгин безрезультатно пытался уговорить северовьетнамских руководителей не ввязываться в полномасштабную войну с США. Несмотря на идеологическую общность вьетнамских и советских руководителей, это были люди из разных миров. В Ханое у власти находились революционеры, ветераны подполья и антиколониальной борьбы. Советский Союз возглавляли государственные управленцы, которые достигли своих постов в результате многолетних аппаратных игр. Слишком долго вьетнамские коммунисты оставались на вторых ролях, следуя советам из Москвы и Пекина. Они были исполнены решимости добиться полной победы, не считаясь ни с человеческими жертвами, ни с советами «старших друзей»{743}.
Тем не менее американское вторжение во Вьетнам распалило идеологические инстинкты членов «коллективного руководства» и высших военных чинов СССР и привело к серьезному ухудшению советско-американских отношений{744}. По всей стране организованно проходили массовые демонстрации протеста против «американской военщины» и митинги «солидарности с народом Вьетнама». Когда администрация президента Джонсона впервые обратилась к советской стороне с предложением начать переговоры по ограничению гонки стратегических вооружений, Политбюро встретило его прохладно{745}. Косыгин имел к США личные счеты: во время его официального визита в феврале 1965 г. в Северный Вьетнам американцы бомбили Ханой и порт Хайфон{746}. Тем не менее в высших дипломатических кругах было еще немало людей, полагавших, что СССР не стоит ссориться с Соединенными Штатами из-за Вьетнама. Впрочем, этим людям чаще приходилось отмалчиваться, поскольку хор голосов, возмущенно клеймивших американские бомбардировки Северного Вьетнама, набирал силу{747}.
В мае 1965 г., в разгар бомбовых атак США на северовьетнамские города и населенные пункты, пришло известие о вторжении американских морских пехотинцев в Доминиканскую республику. Это не на шутку встревожило членов Политбюро. На его заседании министр обороны Малиновский характеризовал события во Вьетнаме и Центральной Америке как обострение международной обстановки и предположил, что теперь следует ожидать акций, направленных против Кубы. Он предложил, чтобы СССР в ответ предпринял «активные контрмеры», к примеру переброску воздушно-десантных частей к Западному Берлину и границам ФРГ и Венгрии. Как вспоминал Микоян, министр обороны «от себя добавил, что вообще нам в связи с создавшейся обстановкой следует не бояться идти на риск войны»{748}.
Как вспоминает Бовин, в середине 1966 г. в ответ на дальнейшую эскалацию военных действий США во Вьетнаме советские военачальники и некоторые члены Политбюро вновь заговорили о необходимости поставить американцев на место, продемонстрировав им всю мощь советских вооруженных сил. Однако даже самым ярым приверженцам демонстрации силы пришлось признать, что у Советского Союза нет средств, которые воздействовали бы на политику Вашингтона и Ханоя во Вьетнаме. Кроме того, еще слишком свежи были в памяти события вокруг Берлина и во время Карибского кризиса. Микоян, Косыгин, Брежнев, Подгорный и Суслов выступили за то, чтобы проявить сдержанность{749}.
1967 г. принес кремлевским вождям новые потрясения. Лагерь прокоммунистических сил в Юго-Восточной Азии лежал в руинах. В Индонезии военные под предводительством проамериканского генерала Сухарто сместили дружественного СССР президента Сукарно, физически уничтожив, по некоторым оценкам, более 300 тыс. коммунистов и их сторонников. Большая часть этих коммунистов ориентировалась на Китай, но это не умаляло ущерба: Советский Союз утратил влияние в этом регионе. А в июне 1967 г. в ходе Шестидневной войны Израиль разгромил вооруженные силы Египта, Сирии и Иордании. Казалось, повсюду — от Джакарты до Каира — позиции СССР рушились. Помочь Сукарно было уже нельзя, но из Ближнего Востока советское руководство уходить не собиралось. Победа Израиля сильно отразилась на общественных настроениях в Советском Союзе: многие советские евреи вспомнили о своем «еврействе». Такой горячей вспышки симпатий к Израилю не было с момента его провозглашения в 1948 г. Сотрудники КГБ доносили о разговорах в синагогах Москвы и Ленинграда, где молодежь славила министра обороны Израиля Моше Даяна и мечтала сражаться плечом к плечу со своими соплеменниками{750}. Шестидневная война вызвала и новую волну государственного антисемитизма, ограничений продвижения евреев по службе и поступления их детей в престижные учебные заведения. Однако самым неприятным было то, к чему привело поражение арабов в международном масштабе. Альянс с радикальными арабскими режимами рассматривался членами Политбюро как наивысшее геополитическое достижение советской внешней политики с конца Второй мировой войны. Советские руководители во всеуслышание объявили о своей идейной солидарности с арабами и начали оказывать Египту и Сирии огромную военную, информационную и психологическую поддержку. На Ближнем Востоке началась «война на истощение» с участием советских летчиков и военных инструкторов. В то же время Кремль опасался, что еще одна война между арабами и израильтянами приведет к росту напряженности советско-американских отношений и увеличит опасность вовлечения США в ближневосточный конфликт на стороне Израиля{751}.
В период арабо-израильской войны и сразу после ее завершения члены Политбюро непрерывно заседали, чуть ли не круглыми сутками. Один из участников этих заседаний оставил в своем дневнике характерную запись, свидетельствующую об общих настроениях в те памятные дни: «После воинственных, хвастливых заявлений Насера мы не ожидали, что так молниеносно будет разгромлена арабская армия, в результате так низко падет авторитет Насера как политического деятеля в арабском мире. На него ведь делалась ставка как на "лидера арабского прогрессивного мира". И вот этот "лидер" стоит на краю пропасти, утрачено политическое влияние; растерянность, боязнь, неопределенность. Армия деморализована, утратила боеспособность. Большинство военной техники захвачено Израилем»{752}. Членам Политбюро пришлось разрабатывать новый план действий для этого региона. Однако у участников пленума ЦК КПСС, который был специально созван по данному вопросу, враждебность к Израилю и идеологические установки возобладали над чувством реальности. Советское руководство во второй раз с 1953 г. решило разорвать дипломатические отношения с Израилем до тех пор, пока еврейское государство не достигнет соглашения с арабами и не вернет им земли в обмен на гарантии безопасности (в соответствии с резолюцией ООН № 242). То же самое сделали и другие восточноевропейские страны, а также Югославия. Немногие опытные специалисты сознавали, что этот шаг свяжет руки советским дипломатом в регионе, но большинство в руководстве партии, включая Громыко и Суслова, отказывались пересматривать принятое решение. В отчаянной попытке сохранить советское присутствие на Ближнем Востоке СССР продолжал инвестировать деньги в Египет и Сирию, выбрасывая огромные суммы на ветер (только Египет задолжал Советскому Союзу около 15 млрд. рублей). В результате советская дипломатия на Ближнем Востоке пошла на поводу у радикальных арабских государств, которые диктовали СССР свои требования. Действия Кремля лишний раз подтвердили, что члены нового «коллективного руководства», в отличие от Сталина, являлись не архитекторами, а заложниками революционно-имперской парадигмы. Так было и во Вьетнаме, и на Ближнем Востоке. Москва восстановит отношения с Израилем лишь в 1991 г., вскоре после развала СССР{753}.
вернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернуться