Страница 27 из 215
Готовя взбучку Молотову, Сталин одновременно щелкал кнутом над головами остальных своих подручных. В ответ на публикацию в советской прессе речи Черчилля, комплиментарной в отношении СССР и Сталина, он писал им: «У нас имеется теперь немало ответственных работников, которые приходят в телячий восторг от похвал со стороны Черчиллей, Трумэнов, Бирнсов и, наоборот, впадают в уныние от неблагоприятных отзывов со стороны этих господ. Такие настроения я считаю опасными, так как они развивают у нас угодничество перед иностранными фигурами. С угодничеством перед иностранцами нужно вести жестокую борьбу… Я уже не говорю о том, что советские лидеры не нуждаются в похвалах со стороны иностранных лидеров. Что касается меня лично, то такие похвалы только коробят меня»{212}. В этой телеграмме заключена основная суть идеологической кампании, которая разразилась через несколько месяцев, — агрессивная ксенофобия и изоляция советского общества от «тлетворного влияния Запада». Эта кампания вынудила всех подчиненных Сталина в подтверждение своей преданности вождю выказывать рвение на новом идеологическом фронте — истреблять на корню «низкопоклонство перед Западом» в госаппарате и среди населения СССР.
Насколько обоснованы были сталинские подозрения? Вполне допустимо, что в случае смерти или устранения Сталина от власти его подчиненные избрали бы менее амбициозный и более миролюбивый курс в отношениях с западными державами, прежде всего США. Никто из кремлевских вождей не обладал уникальным сталинским талантом создавать себе и своей стране врагов на пустом месте и придумывать самые зловещие сценарии развития международных событий. Кроме того, помощники Сталина, как и другие представители номенклатуры, были не прочь наконец-то завершить перманентную «войну со всеми и против всех» и насладиться наступившим наконец-то миром. Окружение Сталина видело и понимало, что страна обессилена и разорена — это очевидно по тем шагам, которые эти люди предприняли в 1953 г., как только тирана не стало. В то же время подручные Сталина сами были невольниками революционно-имперской парадигмы, во имя которой строилась советская сверхдержава. Они были отравлены ксенофобией и изоляционизмом, их помыслы разрывались между планами мирного строительства, искушениями «социалистического империализма» и боязнью за свою власть и жизнь. Некоторые из них желали сотрудничества с Западом, но боялись впасть в зависимость от американских финансов и западной торговли, ослабить советскую автаркию и утратить свободу действий на мировой арене.
Осенью 1945 г. в советских партийно-правительственных кругах обсуждался вопрос: нужно ли Советскому Союзу участвовать в международных экономических и финансовых организациях (Международный валютный фонд и Всемирный банк), создание которых было намечено в июле 1944 г. на международной валютно-финансовой конференции в Бреттон-Вудсе. Те из высших руководителей, кто непосредственно занимался вопросами государственного бюджета, финансов, различных отраслей промышленности и торговли, считали, что как с практической, так и с экономической точки зрения СССР должен участвовать в этих структурах. Нарком финансов Арсений Зверев утверждал, что присутствие в этих организациях — пусть даже в качестве наблюдателя — поможет Советскому Союзу в будущем вести переговоры по внешней торговле и по кредитам с Западом. Этой же позиции придерживались Микоян и Лозовский. Они считали, что американские кредиты и передовые технологии необходимы для восстановления советской экономики. Остальные руководители, в том числе председатель Генплана Николай Вознесенский, высказывались против такого участия, считая, что иностранные долги подорвут экономическую независимость СССР. В октябре 1945 г. бывший посол в Великобритании, глава комиссии по репарациям Иван Майский в своей докладной записке Молотову предостерегал: американцы дают займы англичанам для того, чтобы с их помощью открыть дорогу для финансово-экономической экспансии США внутрь Британской империи. Особую тревогу, по его мнению, внушало то, что американцы настаивают на своем контроле над расходованием займов и «требуют от англичан отмены государственной монополии торговли»{213}.
Как считает Владимир Печатнов, к февралю 1946 г. в кругах советского руководства возобладали изоляционистские взгляды. Некоторые должностные лица разделяли со Сталиным «нежелание делать советскую экономику более открытой и прозрачной и нежелание отдавать часть советского золотого запаса» в распоряжение Международного валютного фонда, что требовалось для участия в нем. В результате Сталин принял решение не присоединяться к Бреттон-Вудской системе. В марте эта позиция уже была оглашена в официальных сообщениях Наркомфина: СССР не будет участвовать в международных финансовых организациях, чтобы не давать повода западным державам считать, что советская система слаба и готова безоглядно уступать «под нажимом США». Когда Молотова спросили об этом в 1970 г., он сказал, что американцы «затягивали нас в свою компанию, но подчиненную компанию. Мы бы зависели от них, но ничего бы не получили толком, а зависели бы, безусловно»{214}.
9 февраля 1946 г., готовясь к первым послевоенным «выборам» в Верховный Совет СССР, генералиссимус выступил с речью на собрании избирателей Сталинского округа (впоследствии Бауманского района) Москвы, проходившем в Большом театре. В этой речи Сталин определил новые параметры и задачи для номенклатуры коммунистической партии и органов государственной власти СССР. В речи, пронизанной идеологической риторикой, провозглашался откровенно односторонний курс на укрепление безопасности за счет наращивания советской военно-промышленной мощи.
Подводя итоги войны, вождь преподнес победу над фашизмом исключительно как достижение советского общественного и государственного строя, ни разу не удостоив своих западных союзников добрым словом. Собравшийся в зале партийно-хозяйственный актив воспринял речь вождя как наказ — превратить в ближайшем будущем Советский Союз в мировую державу, не только догнать, но и превзойти «достижения науки за пределами нашей страны» (намек на будущую гонку атомных вооружений), а также «поднять уровень нашей промышленности, например, втрое по сравнению с довоенным уровнем». «Только при этом условии можно считать, что наша Родина будет гарантирована от всяких случайностей. На это уйдет, пожалуй, три новые пятилетки, если не больше. Но это дело можно сделать, и мы должны его сделать». Эту речь Сталин написал сам, несколько раз правил ее и даже определил, какой должна быть реакция собравшихся слушателей, собственноручно вставив в черновик после наиболее важных, с его точки зрения, параграфов такие фразы, как «бурные аплодисменты», «все встают, бурные, долго не смолкающие аплодисменты, переходящие в овацию» и т. п.{215} Речь передавалась по радио, была напечатана в газетах многомиллионным тиражом. Наиболее проницательные слушатели и читатели сразу же поняли: надежды на лучшую жизнь после войны можно похоронить, как и планы послевоенного сотрудничества с западными союзниками. Сталин приказал своей номенклатуре готовиться к еще одному большому скачку, который будет стоить населению СССР много крови, пота и слез{216}. Многие обозреватели восприняли это выступление как окончательный отказ Сталина от сотрудничества с западными членами Большой тройки.
В сущности, этот новый курс означал, что послевоенный период станет для советского общества временем всеобщей мобилизации и подготовки к будущим неотвратимым «случайностям». Судя по официальной статистике, военные расходы упали с 128,7 млрд. рублей в 1945 г. до 73,3 млрд. рублей в 1946 г. Дальнейшее падение, однако, прекратилось, и после 1947 г. они вновь начали расти. При этом надо иметь в виду, что официальные цифры не включают в себя стоимость атомного проекта, который оплачивался из «особых» государственных фондов. В планы на 1946 г. входило построить 40 новых военно-морских баз. Началось строительство гигантских военных и научно-исследовательских комплексов. Вместе с тем отрасли экономики, производящие потребительские товары, прежде всего сельское хозяйство, по-прежнему оставались в бедственном положении, на что указывают официальные данные, представленные Сталину наркомом финансов А. Зверевым в октябре 1946 г.{217}: