Страница 121 из 215
Революционные настроения в Польше оказывали большое моральное и политическое влияние на западные области и республики Советского Союза. В 1981 г. сотрудники КГБ и партийные руководители западных районов СССР докладывали о брожении среди местного населения под влиянием событий в Польше. Особенно тревожным было положение в Прибалтийских республиках, прежде всего в Латвии, где проходили массовые забастовки{994}. Весной 1981 г. руководитель КГБ Юрий Андропов информировал Политбюро о том, что «польские события оказывают влияние на ситуации в западных областях нашей страны, особенно в Белоруссии». Советские власти поспешили захлопнуть «железный занавес» на границе с «братской» Польшей. Были отменены поездки советских граждан в эту страну по линии туризма, образовательных программ и культурного обмена. Подписка на польские журналы и газеты была приостановлена, началось глушение польских радиостанций{995}.
Многие в Советском Союзе и за его пределами с тревогой ожидали дальнейших шагов Кремля в отношении движения «Солидарность». Специалисты-международники в ЦК КПСС в Москве, так же как и сотрудники Белого дома в Вашингтоне, опасались повторения чехословацких событий 1968 г., ввода советских войск. Однако Брежнев, как оказалось, не хотел применения военной силы против поляков. Несмотря на свой моральный и физический упадок, на все большее самоустранение от международных и внутренних проблем, генсек понимал гибельность такого шага и опасался его кровавых последствий{996}.
О том, что Брежнев решил избежать вторжения в Польшу, было известно лишь очень узкому кругу лиц. К этому времени генсек редко появлялся в Кремле, предпочитая проводить время на правительственной даче или на охоте, в заказнике Завидово. Вопросы государственной безопасности почти целиком взяли на себя Андропов, Устинов и Громыко. Михаил Суслов тоже играл заметную роль: он возглавил специальную комиссию Политбюро ЦК КПСС по польскому вопросу. Министр обороны Дмитрий Устинов, казалось бы, имел наибольшие основания выступать за вооруженное вмешательство: Польша являлась стратегически важным коридором, по которому пролегали коммуникации, связывающие Группу советских войск в Германии с Советским Союзом. С потерей Польши теряла смысл Организация Варшавского договора, тем более что главное командование Западного направления войск ОВД располагалось недалеко от польского города Легница. Подчиненные Устинова, прежде всего главнокомандующий Объединенными вооруженными силами государств -участников Варшавского договора маршал Виктор Куликов, неоднократно говорили, что Польшу надо «спасти» любой ценой{997}.
В высших кругах, ответственных за принятие решений, центральной фигурой был председатель КГБ Юрий Андропов. В свое время он был твердым сторонником ввода войск в Венгрию, Чехословакию и Афганистан. Однако осенью 1980 г. Андропов сказал одному из своих близких подчиненных: «Лимит наших интервенций за границей исчерпан»{998}. Андропов уже видел себя преемником Брежнева на высшем посту в партии и стране и понимал, что еще она военная авантюра может перечеркнуть его политическую карьеру. Ввод советских войск в Польшу означал бы конец европейской разрядки, и без того висевшей на волоске после советского вторжения в Афганистан и жесткого ответа из Вашингтона. Андропов надеялся развивать европейские структуры безопасности и сотрудничества, зафиксированные в Хельсинки в 1975 г. и ставшие главным достижением государственной политики СССР в период разрядки.
Даже Суслов признавал, что допустить несколько социал-демократов в коммунистическое правительство Польши предпочтительнее, чем использовать советские войска{999}. Однако это вовсе не означало, что Кремль был готов пустить события в Польше на самотек. В Политбюро стали склоняться к решению проблемы по «сценарию Пилсудского», т. е. сделать ставку на военно-политическую диктатуру по образцу режима Юзефа Пилсудского в 1920-е гг. Среди кандидатов на роль «коммунистического Пилсудского» числились первый секретарь ЦК ПОРП Станислав Каня и министр национальной обороны ПНР Войцех Ярузельский. В декабре 1980 г. Брежнев, заглядывая в подготовленную шпаргалку, сказал Кане: «Когда мы увидим, что тебя свергают, мы вмешаемся». Встреча Кани с немощным советским генсеком была устроена с целью запугать польского лидера перспективой введения советских войск и заставить его принять жесткие меры против активистов движения «Солидарность»{1000}. Однако руководителю польских коммунистов недоставало решимости, необходимых для осуществления военного переворота, предложенного Кремлем. У побывавшего в Варшаве Леонида Замятина, в то время завотделом информации ЦК КПСС, сложилось впечатление, что Каня совершенно раздавлен морально и ищет спасения на дне бутылки{1001}. У кремлевских правителей, однако, не было другого выхода, кроме как усиливать давление на Каню и его окружение, чтобы заставить их поверить в неминуемость советского военного вторжения в случае их бездействия. Для этого были организованы широкомасштабные военные учения армий Объединенных вооруженных сил Варшавского договора (ОВС ВД) на территории Польши, «совпавшие» по времени с началом встречи Кани с Брежневым. Военные маневры в точности повторяли те, которые предшествовали вводу войск стран Варшавского договора в Чехословакию в 1968 г. Если 12 лет тому назад объектом давления был Александр Дубчек, то теперь таким объектом стал Каня{1002}.
Когда в марте 1981 г. Каня и Ярузельский опять приехали в Москву, Устинов отчитал лидера польских коммунистов как мальчишку. «Товарищ Каня, наше терпение исчерпано! У нас в Польше есть люди, на которых мы можем положиться. Мы даем Вам двухнедельный срок навести порядок в Польше!»{1003}. Вскоре после отъезда польской делегации из Москвы вооруженные силы Организации Варшавского договора совместно с КГБ начали осуществлять полномасштабную кампанию по устрашению поляков. Начались новые крупные военные учения, которые длились в течение трех недель. Устинов, однако, блефовал: кремлевские руководители не собирались вводить войска в Польшу{1004}.
В течение всего лета 1981 г. руководство СССР изо всех сил старалось найти и привлечь на свою сторону «здоровые силы» внутри Польской объединенной рабочей партии (ПОРП), которые смогли бы давить на Каню и Ярузельского изнутри. Однако поиски таких «здоровых сил» привели к плачевному результату: сторонников жесткой линии среди польских коммунистов почти не осталось, на их место пришли реформаторы, среди них, например, журналист Мечислав Раковский, которого в Москве считали опасным «ревизионистом правого толка». Зато среди руководителей других стран «социалистического содружества» сторонников военно-силового решения было немало. Руководители компартий ГДР, Венгрии, Чехословакии и особенно румынский генсек Николае Чаушеску опасались революционных событий в Польше еще больше, чем лидеры в Кремле. Во время встречи с Брежневым в его резиденции Нижняя Ореанда в Крыму все соцлидеры в один голос требовали военного вмешательства. Брежнев тем не менее оставался непреклонным{1005}.
Леонид Ильич все еще верил, что сумеет вдохнуть новую жизнь в европейскую разрядку, и понимал, что после введения войск в Польшу это будет уже невозможно. Кроме того, генсека и остальных руководителей СССР удерживали экономические и финансовые обстоятельства, без которых урегулирование польского кризиса было невозможно. Воевать с поляками уже само по себе было бы огромной бедой, но экономическая и финансовая цена военного вторжения и последующей оккупации Польши была бы просто гибельна для Советского Союза. Ведь в случае оккупации Польши пришлось бы расплачиваться и за ее внешние долги, и кормить ее население. Черняев записал в своем дневнике 10 августа 1981 г.: «Положение в Польше и с Польшей действительно аховое. Но такой подход, какой предлагает Брежнев, — единственно мудрый. Он же сказал, что взять Польшу на иждивение мы не можем»{1006}. У Кремля уже не было финансовых резервов, чтобы взять Польшу на свой «баланс», не жертвуя при этом другими важными обязательствами. К началу 1980-х гг. СССР оказывал материальную помощь 69 странам — союзникам и сателлитам. Многие «дружественные» режимы фактически существовали на советские деньги. Кроме этого, во время правления Брежнева, по некоторым оценкам, свыше четверти советского ВВП ежегодно уходило на покрытие военных расходов. Советский режим регулярно латал дыры в бюджете за счет продажи населению облигаций государственного займа, повышения цен на дефицитные продукты и торговли водкой. Несмотря на это, дефицит госбюджета продолжал расти, разумеется, в полной тайне от советских граждан. Основным источником доходов советской казны являлся экспорт нефти и газа: с 1971 по 1980 г. Советский Союз увеличил производство нефти в 7, а газа в 8 раз. Но параллельно во столько же раз выросли поставки нефти и газа странам — союзницам СССР по дотационным ценам, которые были намного ниже мировых{1007}. После 1974 г., когда мировые цены на нефть выросли в 4 раза, Москва подняла стоимость советской нефти для своих союзников по Варшавскому договору вдвое, но, уступая протестам коммунистических сателлитов, была вынуждена оплачивать это повышение из своего же кармана, предоставляя социалистическим странам займы на десять лет под низкий процент. Подобная щедрость совершенно не отвечала экономическим интересам и возможностям СССР, но вместо того, чтобы сокращать размеры помощи «друзьям», СССР продолжал тащить эту обузу и даже наращивать свои внешние обязательства{1008}.