Страница 118 из 215
Добро пожаловать в Афганистан!
Члены Политбюро, особенно члены триумвирата Гречко, Андропов и Устинов, продолжали ошибочно считать, что разрядка стала возможной в основном благодаря «новому соотношению сил» и советской военной мощи, которая заставила западные страны сесть за стол переговоров. В течение некоторого времени подобное заблуждение не приводило к фатальным промахам в советской политике. Но в случае с Афганистаном последствия такого видения разрядки выявились самым роковым образом. В апреле 1978 г. в результате военного переворота в Кабуле к власти пришла Народно-демократическая партия Афганистана (НДПА). Сразу же после провозглашения победы «Апрельской революции» ее руководители обратились к СССР за помощью. Советские руководители, военные и КГБ не имели никакого отношения к этому событию и совершенно не были к нему готовы. Даже советские спецслужбы узнали об этом перевороте уже после его свершения. Как заметил Реймонд Гартхоф, первым камешком, повлекшим за собой целую лавину событий в Афганистане, вполне могли оказаться действия Ричарда Никсона и его союзника, шаха Ирана.
В 1976 и 1977 гг. шах, действуя в роли «американского шерифа» в регионе, убедил президента Афганистана Мухаммада Дауда покончить с давней ориентацией этой страны на СССР и очистить афганскую армию и госаппарат от леваков и сторонников Москвы{971}. По иронии судьбы, шахский режим в Иране пал вскоре после того, как революционный хаос сменил стабильный режим в Афганистане. Покой и равновесие в регионе оказались нарушены с катастрофическими последствиями на многие десятилетия.
С точки зрения Кремля «революция» в Афганистане из-за близости этой страны к советским границам в Средней Азии имела для СССР совсем другое значение, чем события в Африке. По мере того как росла нестабильность у южных рубежей, в Москве все сильнее крепло искушение превратить Афганистан в надежного сателлита, который находится под строгой опекой Советского Союза. Что касается КГБ, то здесь, как всегда, царил дух соперничества с американцами. Как вспоминает один из бывших старших офицеров КГБ, он относился к Афганистану как к региону, входящему в советскую сферу влияния, и потому был уверен, что Советский Союз «должен делать все возможное, чтобы помешать американцам и ЦРУ установить там антисоветский режим». После революционного переворота 1978 г. программы помощи Афганистану множились день ото дня — по линии Минобороны, КГБ, МИД, а также других ведомств и министерств, в том числе связанных с экономикой, торговлей, строительством и образованием. Из Москвы и республик Средней Азии в огромном количестве поехали в Кабул партийные делегации и советники. Нет сомнений, что советские чиновники руководствовались теми же побудительными мотивами, что двигали ими в Африке. Между прочим, советские представители и советники в Афганистане тоже получали приличные деньги в иностранной валюте, сопоставимые с теми, что зарабатывали их коллеги в Анголе, Эфиопии, Мозамбике, Южном Йемене и в других странах третьего мира, где специалисты из СССР, выполняя свой «интернациональный долг», помогали «странам социалистической ориентации»{972}.
Очень скоро советские советники, приехавшие в Афганистан по линии различных ведомств, оказались вовлечены в жестокую фракционную борьбу внутри НДПА. Лидеры радикальной фракции Хальк — премьер-министр Hyp Мухаммад Тараки и его предприимчивый заместитель Хафизулла Амин — приступили к чистке рядов НДПА от конкурентов из фракции Парчам, состоящей из догматичных марксистов-ленинцев. Амин и Тараки верили в революционный террор, но еще больше их вдохновляли сталинские методы. В сентябре 1978 г. в Афганистан с секретной миссией был направлен глава международного отдела ЦК КПСС Борис Пономарев, он должен был предупредить Тараки о том, что в случае, если он продолжит преследование своих соратников по революции, СССР от него отвернется. Однако подобные предостережения, как и призывы к единству в партии, не были услышаны. Афганские революционеры были уверены, что Советский Союз не бросит их на произвол судьбы, и были правы. Незадолго до приезда Пономарева в Кабуле побывал Владимир Крючков, начальник Первого главного управления КГБ (отвечавший за внешнюю разведку), который подписал с афганцами соглашение о сотрудничестве по обмену разведывательной информацией. Общей целью была борьба «с растущим присутствием ЦРУ в Кабуле и повсюду в Афганистане»{973}. 5 декабря 1978 г. Брежнев и Тараки встретились в Москве и подписали Договор о дружбе, добрососедстве и сотрудничестве. Тараки вернулся в Кабул, убежденный в том, что Брежнев поддерживает его лично. Генсеку и в самом деле нравился обманчиво приветливый руководитель Афганистана, когда-то сочинявший романтические «вирши»{974}.
В марте 1979 г. благодушные настроения в Москве были нарушены зловещим сигналом тревоги. В провинции Герат вспыхнул антиправительственный мятеж, в ходе которого повстанцы жестоко расправились с кабульскими чиновниками, советниками из СССР и членами их семей. Тараки и Амин настойчиво звонили в Москву с отчаянной просьбой ввести советские войска, чтобы «спасти афганскую революцию». В Герате впервые громко заявили о себе новые силы — вооруженные группы пуштунских националистов и исламских фундаменталистов. И снова члены Политбюро были застигнуты врасплох и не смогли адекватно оценить возникшую ситуацию. Записи проходивших в Кремле обсуждений с поразительной ясностью показывают, насколько опасно и неадекватно в кризисной ситуации было фиктивное руководство, осуществляемое от лица отсутствовавшего Брежнева членами тройки. В начале обсуждения триумвират, отвечавший за внешнюю политику и безопасность, выступил за то, чтобы ввести советские войска и спасти кабульский режим. Все Политбюро согласилось, что «потерять Афганистан» как часть территории, входящей в советскую зону влияния, недопустимо ни с геополитической точки зрения, ни с идеологической. Брежнев в это время отдыхал на даче. В отсутствие генсека предложение о вторжении стало набирать неодолимую силу, словно снежный ком, который скатывается с горы вниз, возрастая и не встречая сопротивления. В Политбюро не нашлось ни одного человека, кто рискнул поднять голос против «спасения» Афганистана{975}.
На следующий день все изменилось: за одну ночь все аргументы в пользу военного вторжения в буквальном смысле испарились. Первым, кто сказал вслух правду, был Устинов: кабульское руководство хочет, чтобы советские войска сражались против исламских фундаменталистов, при том что эту угрозу они создали сами своими радикальными реформами. Андропов уверял, что «мы можем удержать революцию в Афганистане только с помощью своих штыков, а это совершенно недопустимо для нас. Мы не можем пойти на такой риск». Громыко привел другой довод: «Все, что мы сделали за последние годы с таким трудом, в смысле разрядки международной напряженности, сокращения вооружений и многое другое, — все это будет отброшено назад. Конечно, Китаю будет этим самым преподнесен хороший подарок. Все неприсоединившиеся страны будут против нас. Одним словом, серьезные последствия ожидаются от такой акции». Кроме того, министр иностранных дел напомнил членам Политбюро, что из-за военного вторжения в Афганистан придется отменять саммит с Картером в Вене, а также визит президента Франции Жискара д'Эстена в СССР, намеченный на конец марта{976}.
Откуда вдруг взялись рассудительность и реализм? Почему члены Политбюро так резко поменяли свое мнение? Очевидно, благодаря дополнительной информации, в частности телефонному разговору Косыгина с Тараки, который прояснил ситуацию в Афганистане. Однако определяющую роль, видимо, сыграло личное вмешательство Брежнева, а также позиция его помощника по международным делам Александрова-Агентова{977}. Как выразился Громыко, Леонид Ильич стеной стоит за разрядку. Он был крайне заинтересован в том, чтобы наконец-то встретиться с Картером и подписать подготовленный Договор об ОСВ. В этой ситуации, как и весной 1972 г., генсек хотел избежать любых шагов, которые могли бы осложнить саммит с Картером и другие встречи с руководителями западных стран. Кроме того, Брежнев опасался любого военного вмешательства и считал, что на это можно пойти лишь в самую последнюю очередь, когда другие средства исчерпаны. Леонид Ильич присутствовал на втором и третьем заседании Политбюро по афганскому кризису и твердо выступил против военного вмешательства. После того как советский военный самолет доставил Тараки в Москву, Брежнев сообщил ему, что советские вооруженные силы не будут посланы в Афганистан. Афганскому лидеру была обещана дополнительная помощь для усиления афганской армии. Также СССР обещал оказать давление на Пакистан и Иран, чтобы те прекратили засылать в Афганистан радикальные исламские формирования со своей территории. Выслушав краткий ответ Тараки, Брежнев поднялся с места и вышел, давая понять, что вопрос исчерпан{978}.