Страница 104 из 148
Так же как Гайлит и Чалых, Поздняк не видел в терроре имманентный порок системы, он винил в нем «бывших кулаков», «завистников», «клеветников» и тем самым отграничивал его от собственного советского опыта: «Я всегда в первую очередь был, есть и буду коммунистом и лишь во вторую — ученым, инженером, пропагандистом и т. п. Партийные принципы я буду защищать всегда, везде и при любых обстоятельствах»{1658}. Поздняк не имел брони от службы в армии, он воевал и в финскую войну 1939-1940 гг., и в Великую Отечественную. После войны работал над развитием порошковой металлургии в различных московских научных учреждениях и на металлургических предприятиях, в 1971 г. вышел на пенсию, но до 1982 г. оставался доцентом Всесоюзного заочного политехнического института. В 1982 г. Поздняк скончался{1659}. Л.И. Логинов напоминает Поздняка своей непоколебимой преданностью советской власти. Правда, различие между этими двумя людьми заключается в том, что Логинов не говорит о формировании самосознания, уверяя, что с 1918 г. являлся коммунистом и был убежден в правильности избранного пути. Как и Поздняк, он работал над записками в 1967 г. и, очевидно, еще находился под впечатлением потихоньку завершавшегося периода «оттепели», который наконец принес ему моральное удовлетворение{1660}. Объявление, что его арест был незаконным, восстановило порядок в его мире. Между тем его хождение по мукам в 1945 г. не закончилось. Когда Логинова выпускали из тюрьмы, майор НКВД Хомич предрек ему: «Все равно мы тебе спокойно жить в Москве не дадим»{1661}. Его сразу же призвали в армию, но ввиду плохого физического состояния признали негодным. Новая жизнь Логинова в приборостроительной промышленности и в конструкторском бюро при МГУ внезапно оборвалась: он, подобно Гайлиту, стал жертвой третьей волны террора и осенью 1952 г. был выслан из Москвы. Для него наступило тяжелое время безработицы. Наконец, отважный главный инженер одного промышленного объединения доверил ему маленькую фабрику в Ивановской области. С помощью бесчисленных заявлений и протестов Логинов уже в августе 1953 г. добился, чтобы его полностью реабилитировали и снова приняли в партию. До выхода на пенсию в 1964 г. он работал в Государственном комитете Совета министров СССР по новой технике заместителем заведующего отделом приборостроения{1662}. Несмотря на все пережитое и на свою цель поведать потомкам о терроре, он вовсе не собирался разоблачать Советский Союз или отрекаться от него: «Мне, как, вероятно, многим товарищам по несчастью, хотелось в этом случае рассказать, что, находясь в тягостных и унизительных условиях, лишенных всего того, что мне было дорого и привычно, в условиях, в которых так легко потерять человеческий облик и человеческое сознание, все же я оставался по-прежнему коммунистом, членом великой организации, связанным даже здесь, в тюрьме или в лагере, той же ответственностью, теми же законами самоконтроля и дисциплины»{1663}.
Те четверо, о ком шла речь выше, в большей или меньшей степени пострадали от террора, но, тем не менее, остались убежденными советскими гражданами или коммунистами, которые к сущности советской системы относили строительство новой жизни и возможности продвижения, а отнюдь не репрессии.
«Выиграли» от террора, заняв освободившиеся посты, К.Д. Лаврененко, Д.И. Малиованов, А.С. Яковлев и А.П. Федосеев, однако у них как раз поэтому нет единого мнения о жизни в СССР. Для Лаврененко карьерный рост начался в 1937 г. с московской конторы ОРГРЭС, где он контролировал электростанции, устранял последствия аварий или принимал новые предприятия. В 1938 г. он перешел в Главное управление энергетики Наркомата тяжелой промышленности, пославшее его в Донбасс в качестве диспетчера — специалиста по чрезвычайным ситуациям и кризисам. С 1943 по 1980 г. он работал в Министерстве энергетики и электрификации, последние 12 лет был заместителем министра{1664}. Лаврененко настроен значительно критичнее, чем, например, Чалых или Гайлит, и в своей критике не ограничивается преступлениями, которые власти признали таковыми в период «оттепели». Он не только ругает брата Кагановича, с удовольствием описывает, как Винтер сопротивлялся Сталину, не только осуждает культ личности — но рассказывает и о терроре против Промпартии, и о последствиях раскулачивания{1665}. Нигде он не идентифицирует себя с партией. Вместе с тем он — один из тех инженеров, которые наиболее подробно передают свое восхищение техникой, Днепростроем и великими стройками вообще. Преклонение перед техникой и желание «не остаться в стороне» настолько перевешивали все прочее, что Лаврененко не уехал из страны, помогал ее строить, а после войны даже стал заместителем министра.
Малиованов в некотором отношении демонстрирует сходную позицию. Он видел беззаконие, но, тем не менее, остался верен своей стране. Правда, в отличие от Лаврененко, он акцентирует внимание не столько на влюбленности в технику, сколько на факторе удовольствия: откровенно поясняет, какую радость доставляла ему возможность продвигаться по карьерной лестнице в этой системе, зарабатывать деньги, делать жене подарки, наконец, как польстила ему командировка на шахты Донбасса в качестве ценного специалиста. Малиованов показывает свою восприимчивость не только к материальным привилегиям, но и к лозунгам, с которыми партия обращалась к молодым людям, внушая им, что они — новые хозяева страны. Если воспоминания Федоровой можно заподозрить в тенденциозности, то Малиованов, рассказывающий об энтузиазме 1930-х гг. в 1997 г., не оставляет сомнений в том, что люди тогда были искренне увлечены этими лозунгами. Сам он в конце концов подчинился партии, предлагавшей ему ответственные посты, и в противоположность Чалых, когда потребовалось, без возражений вступил в нее в 1939 г. Во время войны Малиованов на фронт не попал, сначала продолжал работать в Белокалитинском районе, в 1942 г. его перевели в Караганду, а в 1948 г. — в Москву, в министерство, где он трудился в технических отделах и конструкторских бюро. Кроме того, он защитил диссертацию, стал профессором и неоднократно получал награды за свои разработки{1666}. Лаврененко и Малиованов — два наглядных примера того, как инженеры, не считавшие себя коммунистами, интегрировались в систему благодаря карьере, сделанной в годы террора.
Яковлев в своих мемуарах также очень ясно показывает, как действовало продвижение молодых инженеров и как пленяли их предоставленные им ответственность и власть. Сталин, по его свидетельству, производил на него чрезвычайно сильное впечатление. Хотя Яковлев вроде бы критикует сталинскую эпоху, сам генсек в его изображении предстает щедрым покровителем авиапромышленности, мудрым и всеведущим человеком, великим примером и «верховным отцом»{1667}. При этом и Яковлев не был застрахован от нападок. В 1940 г. его назначили заместителем наркома авиационной промышленности, а в 1943 г. Сталин обозвал его «гитлеровцем», когда на сконструированных Яковлевым истребителях стала отставать обшивка с крыльев и большинство истребителей оказались небоеспособными{1668}. В 1945 г. Яковлев участвовал в демонтаже промышленных объектов в Германии; в 1946 г. «по собственному желанию», как он пишет, вернулся к конструкторской работе, а в 1948 г. стал жертвой интриг Берии, который снял с производства его самолеты. Только после смерти Сталина и ареста Берии в 1953 г. конструкторский авторитет Яковлева снова получил признание{1669}. В конечном счете Яковлев представляет себя в первую очередь энтузиастом авиации, жившим исключительно ради своих машин: «Только бы она полетела, больше мне в жизни ничего не нужно!»{1670} Он умер в 1989 году.
вернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернутьсявернуться