Изумрудный дождь

— «Объятие», — изумленно выдохнул он.

У Элли перехватило дыхание. Как он узнал? И что ему вообще известно?

— Я прочел о ней в газете, — проговорил Николас, как бы отвечая на молчаливый вопрос. — Это, должно быть, она. — Элли промолчала, и тогда он добавил: — М. Джей. Помните, когда я впервые пришел к вам домой, я спрашивал вас про статью о художнике, напечатанную в «Нью-Йорк таймс». — Он повернулся к девушке: — Это его картина, о ней говорит весь город. — Дрейк снова посмотрел сквозь стекло и, совсем как недавно она, погрузился в созерцание.

Элли знала, что ей следует незаметно уйти, бежать, пока еще есть возможность. Но она все стояла и наблюдала, как Николас рассматривает ее картину. Она не могла сдвинуться с места и лишь следила за тем, как на его крупном мужественном лице отражаются искренние чувства. Удивление, озадаченность. Любопытство. И под конец — явное восхищение.

У Элли слегка закружилась голова, как будто она только что с наслаждением выпила целый бокал шампанского. Но тут Николас слегка нахмурился, явно пытаясь вспомнить что-то связанное с картиной.

— Идемте, — быстро позвала Элли, боясь, что он вспомнит, — Если уж мне не следовало гулять одной по ночным улицам, то ваш долг — проводить меня домой

Но Николас так увлекся, что не услышал ее.

— Николас! Идемте же!

Он сразу обернулся к ней. Постепенно его нахмуренный лоб разгладился.

— Николас… — повторил он. — Вы назвали меня по имени только один раз, тогда, в павильоне.

И он снова принялся разглядывать картину с таким видом, как будто многое для него теперь прояснилось. Элли мысленно чертыхнулась.

— Так вот что она мне напомнила… — мечтательно выговорил он. — Тот день, когда вы спрятались от дождя в павильоне. И тогда же вы в первый раз назвали меня Николасом. — Он медленно обернулся к ней и добавил исполненным чувства голосом: — Я тогда в первый раз поцеловал вас.

Дождь давным-давно кончился, и обычно запруженная народом улица сейчас, в столь поздний час, была пустынна. И как в тот дождливый день, все было забыто, когда Николас обнял Элли и мягко притянул к себе. На какой-то миг они замерли, почти касаясь друг друга, все еще имея возможность отстраниться и не броситься вперед по дороге, которая вполне могла привести в никуда.

Но он тронул губами ее лоб — нежное, трепетное прикосновение — и все пропало. Как всегда, Элли знала, что надо бежать. Но, увидев свою картину и при этом еще и Николаса, восхищенного ею, она забыла о бегстве. Его губы оказались для нее спасительным глотком воды для умирающего от жажды в пустыне.

Николас осторожно взял ее за подбородок и чуть приподнял ей голову. Потом ласково и нежно повел губами к виску, передвигая руку ей под затылок и погружая пальцы в густую копну белокурых волос. Элли, — выдохнул он где-то около ее уха. От его дыхания по телу Элли прошла сладкая дрожь, и когда он легонько подтолкнул ее в нишу у входа в галерею, она не стала упираться.

— Ты свалила меня, — прошептал он, лаская ей спину. — Свалила так, как шахматист сваливает короля противника.

— Тогда какой будет моя награда?

Слова продолжали звенеть у нее в ушах, дерзкие и вызывающие, как и ее живопись. Одна ее половина не могла поверить тому, что она сейчас сказала. Но другая половина, что подстрекала ее сбросить тесную, уродливую одежду и пуститься в пляс по улице, высоко вскидывая ноги в красных чулках, теперь требовала, чтобы Элли откликнулась на все более страстные объятия Николаса и обвила руками его шею.

— Награда? — пробормотал он и провел ладонью по ее щеке.

— Ники… — безотчетно выдохнула она и смутилась, услышав в ответ его тихий смешок.

— Только-только мне удалось выпросить у тебя Николаса, как ты предлагаешь нечто новенькое. Что в моем имени так тебе не нравится, а?

Элли не опустила глаза и под наплывом чувств даже чуть подалась вперед.

— Я думаю, ты слишком долго был Николасом. Всегда только Николас. Не сомневаюсь, тебя и в детстве так же называли. — Она провела пальцем по его щеке с какой-то щемящей нежностью. — Слишком тяжеловесное имя для малыша. Очень давно тебя кто-то должен был называть Ники.

Она успела заметить, как что-то промелькнуло в его темно-синих глазах. Что это было? Гнев? Пожалуй, нет. Возможно, тоска. Что бы это ни было, Элли догадалась, что этот человек не привык делиться своими чувствами. Мгновенно взяв себя в руки, он только подтвердил ее догадку.

— Отпусти себя, Ники. Дай своим чувствам свободу. Ты говорил, чтобы я жила. Так живи и ты.

В глазах Николаса вновь забилось чувство, пытаясь высвободиться из железной хватки его воли. На этот раз он не сумел справиться с собой и, когда Элли смущенно потянулась к нему и провела кончиком языка по его губам, раскрылся навстречу, неимоверной силой сжав ее в объятиях.

Она имела в виду, конечно, совсем другое. Не страсть, не желание. Скорее она говорила ему, что не нужно держать в узде даже малейшее проявление чувств. Но когда Николас снова принялся целовать ее, она забыла обо всем.

Элли приникла к нему, радостно отдаваясь половодью чувств, которое разливалось все шире. Николас распахнул полы ее плаща, взял под мышки, играючи приподнял и усадил на подоконник, прижав спиной к стеклу, отделявшему их от «Объятия».

Его руки, приподнимая подол ее платья, скользнули вверх по обтянутым чулками ногам. Вдруг он застыл и, слегка отстранившись, бросил взгляд вниз. В неверном желтоватом свете газового фонаря она увидела, что Николас с улыбкой покачивает головой.

— Ты говорила, что любишь красный цвет, а я тебе не поверил.

Элли непонимающе посмотрела на него.

— Твои чулки, — объяснил он.

Ее губы тронула едва заметная улыбка. Конечно. Красные чулки, приносящие удачу. Как она могла забыть? Но в этот момент его пальцы коснулись ее кожи, и все снова поплыло у нее перед глазами.

Элли откинула голову назад, и Николас почувствовал губами упругое биение жилки у нее на шее. Когда он поймал ее губы, она вернула поцелуй. На этот раз ее язык дерзко проник в глубину его рта, и она упивалась терпким вкусом бренди. Элли не слышала, но каким-то образом чувствовала его страстный шепот, пока их языки сплетались в любовном танце. Она простонала от наслаждения, ощутив прикосновение к коже прохладного ветерка, когда Николас спустил с ее плеч рубашку. И снова его губы, жадные и сладкие.

Николас слегка отодвинулся и окинул ее откровенным взглядом.

— Боже, какая ты красивая, — ахнул он и, накрыв рукой одну из ее полных грудей, несколько раз легонько провел большим пальцем по упругому бугорку. — Ты хорошо скрывала свои прелести — скромная одежда, дешевая обувь. Все простенькое, кроме твоих шляпок.

Николас вдруг улыбнулся, и Элли вновь подумала, что он почти красавец.

— Мне кажется, что на самом деле ты в восторге как раз от моих шляпок, — прошептала Элли.

— Пожалуй, что так. — Улыбка исчезла, и Николас снова посмотрел на ее груди с торчащими светло-коричневыми сосками. — К тому же я в восторге и от тебя.

Склонившись, он глубоко втянул в рот ее сосок и принялся нежно ласкать его кончиком языка. Потом еще сильнее притиснул ее к окну, и Элли почувствовала, как его горячая ладонь легла на бархатную кожу ее бедра. Девушка напряглась.

— Не бойся, любимая моя, не бойся. Все хорошо. Я не сделаю тебе ничего плохого. Позволь мне любить тебя.

Его палец скользнул дальше, в потаенные складки плоти в глубине ее бедер. Она испуганно ахнула.

— Да, Элли, да. Чувствуй, милая, ты же сама мне говорила об этом.

Она промолчала, потому что не могла ответить, по крайней мере словами. Она прижалась щекой к его плечу. Он поцеловал ее в мочку уха и осторожно двинул палец дальше. Она инстинктивно попыталась сомкнуть бедра, но не смогла, потому что Николас стоял как раз между ними. Она оказалась заложницей собственной уступчивости.

Но затем волна неуверенности отступила, и ей на смену пришло нечто, чему она не могла подыскать названия. Палец Николаса задвигался в древнем как мир ритме. И Элли откликнулась движением бедер, желая большего, хотя чего именно, вряд ли смогла бы сказать.