Направить в гестапо

— Тогда чего же… чего же…

Губы Хайде так подергивались, что он едва мог говорить.

— Можешь взять их напрокат, если хочешь. Сто марок в час за все, за отдельные по пятерке.

— Спятил? — К Хайде неожиданно вернулся дар речи. — Сто марок в час, чтобы посмотреть на жалких старых шлюх? Смеешься?

Порта, пожав плечами, спрятал фотографии в футляр от противогаза.

— Как знаешь, никто тебя не неволит.

И отошел, бросив Хайде разрывавшимся между желанием и возмущением. Вскоре тот догнал его и жарко за говорил ему на ухо.

— Ладно, давай. Держи сто марок. Надеюсь, понимаешь, что это грабеж средь бела дня?

— Ну, — взглянул на него Порта, — если тебе так не терпится посмотреть непристойные картинки, это не моя вина, верно?

С горящим от похоти и стыда лицом Хайде схватил фотографии, сунул их глубоко в карман и, не говоря ни слова, ушел. Когда его сменили на посту, он скрылся в уборной и не показывался оттуда целый час.

Как только Порта вернулся в караульное помещение, Барселона объявил:

— Гестаповцы забрали лейтенанта Ольсена.

— Да? Ну и что? — ответил Порта. — Он может позаботиться о себе. За что его загребли?

— Никто не знает, но могу сказать тебе вот что — все начальство бесится из-за случившегося.

— Много от этого проку…

— Хинка рвет и мечет, адъютант только об этом и говорит. По словам фельдфебеля Грюна, мы больше не увидим здесь Ольсена. Похоже, вскоре у нас появится новый ротный.

— Тут явно что-то серьезное, — сказал Легионер, он только что вошел и услышал последние слова нашего раз говора. — Я видел, как его увозили. Эсэсовский «мерседес» с этим педиком Билертом на заднем сиденье. Сами знаете, что это означает — отдел четыре дробь два А. Там занимаются только крупными делами.

— Что же он мог сделать? — недоуменно спросил я.

— Беда с дурачками офицерами, — равнодушно пожал плечами Порта, — в том, что они понятия не имеют, когда нужно прекратить треп — ля-ля-ля где попало, кто угодно может подслушать. Но они так влюблены в звучание своих голосов, что плюют на то, подслушивают их или нет. Им хочется, чтобы их слышали — черт, иногда они говорят так громко, что поневоле слышишь. А потом сидят на своих толстых задницах, с жестяными побрякушками на груди, и думают, что находятся в безопасности, что раз они офицеры, то никто не может их тронуть; похоже, не понимают, что когда доходит до дел с людьми вроде Билерта, тут никакой разницы, лейтенант ты или рядовой.

— Спорю на пять марок против щепотки грязи, — сказал Штайнер, — Ольсена мы больше не увидим.

— Это точно, — согласился Легионер.

Неожиданно Малыш с топотом ввалился в караульное помещение, создавая шума больше, чем обычно, и явно напрашиваясь на драку. Он швырнул винтовку в угол, бросил каску на ступни Барселоне и плюнул в чью-то чашку, проходя мимо нее.

— Какая муха тебя укусила? — проворчал Барселона, пинком отбросив каску к дальней стене.

— Скажу, какая! — проревел Малыш, словно бык в смертельной агонии. — Я провел все время на посту, улещивая дамочку возле заграждения под током…

— Что ты делал возле него? — с подозрением спросил Старик.

— Улещивал дамочку, как сказал. Я…

— Ты не имел права там находиться, — заявил Старик.

— А я был, и наплевать! — ответил Малыш.

— И что? — спросил я. — Она не согласилась?

— Согласилась как миленькая — злобно сказал Малыш. — Только мне тут жутко приспичило отлить…

— И что?

— И я начал отливать… — Он повернулся и беспомощно протянул руки. — Отливали когда-нибудь на проволоку под током?

Грянул оглушительный смех. Малыш нахмурился.

— Вам смешно! Я чуть не сгорел заживо — она стоит с трусиками в руках и лопается от смеха, а я хочу прекратить отливать и не могу — надо же такому случиться!

Разъяренный несправедливостью судьбы Малыш саданул о стол громадным кулаком.

— Дамочка в полной готовности ждет, чтобы ее отымели, а я стою и отливаю, аж живот сводит!

— Очень досадно, — сказал Порта. — Прими мои соболезнования. Я знаю, каково это. Со мной такое случалось. Не из-за проволоки под током, конечно — мы не настолько глупы, — но похожее положение дел…

— И теперь чувствую себя, как похотливый козел! — проревел Малыш.

— У меня есть как раз то, что тебе нужно, — сказал, подмигнув, Порта. — Набор фоток — все натуральные, все потрясающие — лучше самых лучших, какие ты только видел. Бери на час за сто марок, Хайде только что вернул их.

Малыш тут же забыл огорчение из-за проволоки под током.

— Можно в кредит?

— В кредит? — Порта уставился на него. — В кредит? — повторил он, возмущенно повысив голос на поло вину октавы. — У меня что, черт возьми, богадельня?

— Ладно, ладно, — торопливо сказал Малыш. — Нечего заводиться. Говоришь, сто марок?

— Сто, — подтвердил Порта.

— Беру! — Малыш бросился к двери. — Беру, даю слово! Не отдавай никому, пока не вернусь!

— Дайте-ка припомнить, — сказал Легионер. — Первый раз я участвовал в расстреле девятнадцатилетним. Было это под Касабланкой. Один идиот, прослуживший двенадцать лет в армии, вдруг спятил. Решил убежать бог весть куда — думал, дезертирство сойдет ему с рук, бедный дурачок. Конечно, потом я участвовал в сотне других, но первый почему-то никак не идет из памяти.

— Мне было всего восемнадцать, — сказал Барселона. — Произошло это в Мадриде, я тогда был в батальоне имени Тельмана. Нам пришлось расстреливать за скотобойней мальчишку примерно моего возраста. Он ничего не сделал, бедняга. У него был богатый отец, вот и все. Поэтому мы его расстреляли — и, господи, какая это была жуть! Ни подготовки, ни опыта — мы снесли ему половину черепа!

— Лично я никогда не волнуюсь из-за расстрелов. — Хайде презрительно пожал плечами. — Не вижу разницы — стрелять в человека, стоящего у кирпичной стены или прячущегося в траншее. Все сводится к одному. Это война.

— Помните, как мы расстреливали ту телефонистку? — спросил Малыш с обычным пристрастием к отвратительным сценам. — Вот потеха была! А все из-за Свена. Свена и Штеге. Разыгрывали из себя благородных, хотели избавить ее от ненужных страданий, и пока тянули канитель, она дала деру.

— Помню! — Порта издал отрывистый громкий смешок. — Нам пришлось бежать за ней в здание, носиться взад-вперед по треклятым коридорам…

— А старина Густав блеял у нас за спиной, просил, чтобы не убивали ее там, иначе мы испортим ему отчетность…

— Да-да, ее нужно было расстрелять по правилам, иначе бумаги были бы не в порядке.

— В конце концов мы вытащили ее, вопящую…

— Она была убийцей, — холодно сказал Хайде. — Я видел ее досье в кабинете гауптфельдфебеля Дорна. Убила ближайшую подругу.

— Да, но только потому, что эта ближайшая подруга увела у нее жениха, — запротестовал я.

— Какого там к черту жениха! Она просто спала с ним и тянула с него все, что только могла — он был богатым парнем, помнишь?

— На следующей неделе мы заступаем в Фульсбюттель, — неожиданно сказал Штайнер. — Я уже договорился, что слягу на всю неделю. Уже виделся в лазарете с фельдфебелем. Обошлось мне в две упаковки сигарет, но, думаю, оно того стоит. Я точно знаю, что на ту неделю намечено по меньшей мере пять расстрелов.

— Меня это нисколько не волнует, — заявил Малыш. — Раз нам доплачивают за то, что несем службу там, мне все равно, сколько будет расстрелов. Я смотрю на это так: не сделаем мы — найдется сотня других.

— Вот именно, — сказал Хайде. — И, как бы то ни было, мы солдаты. Выполняем приказ, и только.

VI. Превентивное заключение

В здании гестапо на Штадтхаусбрюке, 8, за широким столом напротив Пауля Билерта сидел лейтенант Ольсен.

Лейтенант держал в руках документ. Билерт задумчиво курил большую сигару. С улыбкой на губах он, щурясь, смотрел, как вьется поднимающийся к потолку дым. Ольсен был его сто двадцать третьим арестантом на этой неделе. Группенфюреру Мюллеру ничего не оставалось, как выразить удовлетворение усердием Билерта. Хотя, надо сказать, Мюллер дурак и свинья. Не чета обергруппенфюреру Гейдриху.