Генерал СС

Паулюс медленно поднял взгляд ввалившихся глаз. Едва заметно пожал плечами.

— У нас нет выбора… Передайте своим солдатам мой самый сердечный привет. Скажите, что мы все едины в этом сражении. И если я могу сделать для вас что-то, хоть что-нибудь, непременно дайте мне знать.

Два часа спустя Паулюс отправил в Берлин телеграмму:

«Шестая армия приветствует фюрера в годовщину его прихода к власти. Флаг со свастикой все еще развевается над Сталинградом. Пусть наша битва придает мужества будущим поколениям. Пусть всегда говорят, что даже в самые отчаянные минуты мы не сдались. Мы верим в победу и в нашего фюрера. Хайль Гитлер!

Сталинград, 29 января 1943 года».

СНОВА НА НЕМЕЦКИХ ПОЗИЦИЯХ

Нас отвезли на автомобиле-амфибии в Харьков и передали в батальон, расквартированный в Двинских казармах на склонах Новой Баварии[112]. Фельдфебель квартирмейстерской службы сразу же отправил нас на склад получить новое обмундирование и оружие; кладовщик сказал нам, что всех, прибывающих из Сталинграда, автоматически отправляют в эти казармы.

— Всех? — спросил Грегор. — Их что, много?

— Всего ничего. Каждую неделю появляются один-двое.

Мы спросили кладовщика о своей группе, но либо она действительно не проходила через эти казармы, либо ему велели помалкивать, так как он ответил, что ничего о ней не знает. Даже если он и видел их, то вряд ли бы сказал, потому что едва мы вернулись со склада, нам приказали явиться в гестапо для подробного допроса. Там повторилась та же история, что в НКВД. Никто не хотел верить, что мы говорим правду.

— Вот как! Говорите, пришли из Сталинграда? — спросил с легкой сардонической улыбкой на губах молодой, самоуверенный гауптштурмфюрер.

— Из Сталинграда, — ответил Грегор.

— Каким образом?

— Нас вывел генерал СС. Мы вышли большой группой, около восьмиста человек.

— Фамилия этого генерала?

— Аугсберг. Генерал Аугсберг.

Гауптштурмфюрер раздраженно полистал какие-то бумаги на письменном столе.

— Когда это было? Какого числа?

Мы с Грегором переглянулись и пожали плечами.

— Двадцать шестого или двадцать седьмого января, — предположил я.

— Понятно. — Он поднял на нас взгляд. — Значит, в Сталинграде все еще шли бои, когда генерал Аугсберг вас увел?

— Да — в одном-двух местах, — ответил я с простодушным видом. — Русские готовились атаковать наши позиции возле Нового театра и кладбища.

Гауптштурмфюрер улыбнулся при этих словах. Что-то записал на чистом листе бумаги и дружелюбно угостил нас сигаретами.

— Когда генерал уводил вас, никто не возражал? Ни один офицер?

Грегор покачал головой.

— Нет. Оставаться в Сталинграде было бессмысленно, русские легко одолевали нас. Удержать город мы никак не могли. Игра была окончена, мы хотели уйти оттуда.

— И продолжать сражаться в другом месте, — добавил я, смутно предчувствуя опасность. — Там, где мы принесли бы больше пользы.

— Участь Сталинграда была решена несколько месяцев назад, — пренебрежительно сказал Грегор.

— Конечно, конечно, — пробормотал гауптштурмфюрер, откинувшись на спинку стула и поигрывая зажигалкой. — Значит, генерал Аугсберг образовал группу, увел вас… и никто из ваших офицеров не возвысил голос в протесте?

— Насколько я знаю, нет, — неопределенно ответил Грегор.

— И однако генерал Аугсберг был для вас посторонним? Не вашим командиром?

— Видите ли… — Грегор пожал плечами. — Там образовалась неразбериха. Мы, в сущности, представляли собой остатки разбитых частей. Несколько человек из одной дивизии, несколько из другой… командовать было некому, пока не появился генерал Аугсберг и принял командование на себя.

— Он был таким человеком, — добавил я, — что все его приказы выполнялись. Беспрекословно.

— Но вы разве не понимали, что он приказывает вам дезертировать? — вкрадчиво спросил гауптштурмфюрер. — Должны ведь были понимать? У вас было оружие, боеприпасы, вас было восемьсот человек… очень мощная группа! Почему вы не остались сражаться с противником?

— Сражаться с противником? — повторил с недоуменным видом Грегор. — В этом не было смысла, нас били со всех сторон… в конце концов, мы просто выполняли приказ.

— Как всегда, — добавил я.

Гауптштурмфюрер поднялся. Вышел из-за стола, разминая ноги и поскрипывая высокими сапогами. Сурово оглядел нас.

— Вы должны были воспротивиться этому человеку. Возразить ему…

— Послушайте, — возразил я, — слышали вы когда-нибудь, чтобы солдат возражал генералу?

Гауптштурмфюрер явно не слышал. Он вернулся за стол, взял хлыст и принялся задумчиво похлопывать себя по ноге.

— Вы противостояли русским в Гумраке, так ведь? — Очевидно, он уже знал ответ на этот вопрос. — Что произошло, когда бой окончился? Что вы сделали?

Грегор издал отрывистый смешок.

— Драпанули!

— Пошли к Дону, — спокойно сказал я.

— Мне кажется, — заметил гауптштурмфюрер, — что после дезертирства из Сталинграда ваш марш представлял собой беспорядочное бегство на запад.

— К немецкой линии фронта, — добавил я.

Гауптштурмфюрер пропустил мои слова мимо ушей.

— Генерал ни разу не приказывал вам атаковать позиции русских? Ни разу не организовывал диверсий в тылу противника? Ни разу не взрывали его складов, не разрушали путей снабжения?

— Чем? — ответил Грегор. — Мы шли как только могли быстро.

— К немецкой линии фронта, — повторил я.

Гауптштурмфюрер снова не обратил на меня внимания и сосредоточился на Грегоре.

— С вами был врач… Какую он играл роль? Организовывал транспорт для раненых и больных? Производил какие-то операции?

Грегор снова засмеялся.

— По такой погоде?

— Мы никак не могли организовать транспорт, — объяснил я. — У нас его не было. И оперировать в тех условиях было просто невозможно. У нас даже не было медикаментов.

— Поэтому вы бросали раненых в степи? — Гауптштурмфюрер сощурился, потом широко раскрыл глаза и обвиняюще посмотрел на нас. — Бросали умирать? И никто не возражал против этого? Даже ваш генерал?

— Мы ничего не могли поделать! Люди мерли, как мухи… у нас не было ни продовольствия, ни зимнего обмундирования, ни бинтов… почти у всех была дизентерия, или обморожения, или то и другое… или тиф, что еще хуже… мы сами едва тащились и тащить больных не могли.

— Поэтому бросали их умирать?

— Ничего больше сделать было невозможно!

Мы с гауптштурмфюрером свирепо смотрели друг на друга.

— Невозможно? — Это слово он произнес с удовольствием, легонько похлопывая хлыстом по голенищу. — Невозможно… Что ж, предоставим другим судить об этом. Вернемся к вашей истории. Во время бегства из Сталинграда говорил кто-нибудь что-то против партии? Против фюрера? Осуждал то, как ведется война?

Мы с Грегором решительно покачали головами.

— Нет? — спросил гауптштурмфюрер с легкой ироничной улыбкой.

— Нет, — ответил я.

— Ты, кажется, слишком уверен в себе.

— Уверен. Очень уверен.

— Гмм. — Гауптштурмфюрер вернулся за стол, собрал несколько листов и аккуратно уложил в папку. — Если у вас есть какие-то письма для отправки, какие-то вещи, принадлежавшие умершим, можете отдать их мне.

— У нас нет ничего, — сказал Грегор. — Все отобрали русские.

— Многое вы сообщили русским?

— Ничего. Только свои фамилии и номера частей.

— О? И особисты из НКВД удовольствовались этим? — Он снова иронично улыбнулся и кивком отпустил нас. — Никому не рассказывайте об этом разговоре. О Сталинграде помалкивайте. Если кто-то будет задавать вопросы, немедленно сообщайте в гестапо.

Через час мы воссоединились со своей ротой, что вызвало легкий переполох.

— Посмотрите только, кто это! — заорал Малыш, грузно приближаясь к нам.

— Мы считали вас погибшими! — объявил Старик, пытаясь обнять сразу обоих.

112

Название поселка неподалеку от Харькова. — Прим. ред.