Трибунал

Григорий поднимает мальчика и выбрасывает в дверь, будто мяч. Он падает в далекий сугроб.

— Этих предателей народа нужно уничтожать! — кричит Михаил и бьет кулаком по столу. — Я недавно читал в «Правде», что они лезут повсюду. Только представьте себе, нашли еврея, который пробрался на должность замполита. Его расстреляли, — добавляет он после недолгой паузы.

— Остановка означает смерть, — безо всякой причины говорит Юрий, протягивая Михаилу кружку пива.

Поддавшись неожиданному порыву, Женя предлагает всем бесплатное угощение. Разговоры стихают. В «Красном ангеле» воцаряется тишина. Все изумлены. Никто не помнит, чтобы толстая буфетчица хоть раз была такой щедрой.

— Я затолкаю сынка этой шлюхи туда, откуда он вылез! — кричит Григорий, шумно падая на пол.

— Убери свои грязные руки с моих ног, — рычит Женя. — Ты последний, с кем бы я стала трахаться!

— Если попробуешь раз, то ни на кого больше не захочешь смотреть! — бессмысленно улыбается Коля.

— Сопляк, — насмешливо произносит Женя. — Да я плавала по семи морям, обслуживала дипломатов и генералов! Думаешь, опущусь до снежной обезьяны вроде тебя? Однажды я трахалась посреди Атлантического океана с настоящим лордом! — При этом воспоминании она радостно улыбается. — Это был настоящий англичанин, со старинным замком, по которому каждую ночь в полнолуние расхаживал призрак герцогини! Когда он кончил, его сперма была голубой. Как фонарь возле комиссариата!

— И с тех пор ты ни разу не подмывалась, — язвит Таня, сосланная на время в деревню. Никто, даже политрук, не знает, чем она провинилась. Шептались, что должен прийти приказ о ее расстреле. Такое уже случалось. Кое-кто говорит, что она доносчица.

— Я водил грузовик в Омск, Москву, Ленинград, — хвастает Дмитрий.

— А теперь путешествуешь только от «Красного ангела» к оленьему сараю, — усмехается Катя, жена молочника.

— Сама не знаешь, что говоришь, женщина, — отвечает Дмитрий и с презрением плюет. — Омск, Москва, Ленинград — самые трудные маршруты в Советском Союзе. К тому времени, когда едешь по Невскому проспекту, ты уже наполовину сумасшедший!

— Охотно верю, — пронзительно смеется Катя. — Ты никогда не был другим!

— Когда в конце концов я окончательно спятил, — продолжает Дмитрий, словно не слыша ее, — то стал бродягой, бесплатно объездил на поездах весь Советский Союз. Поезда хороши тем, что всегда есть ведущие в новое место рельсы. А если приедешь в город зимой, когда спать на улице холодно, то там есть тюрьма, где можно найти тепло и какую-то жратву.

— Да, в Советском Союзе это хорошо, — патриотически кричит Юрий, — недостатка в тюрьмах у нас нет. Да здравствует Сталин!

— Настал день, когда простился с этой чудесной, вольной жизнью, — печально улыбается Дмитрий. — Это случилось в Одессе. Я спал на скамье в парке Пролетариата, и меня кто-то пнул в задницу. Рядом стоял какой-то болван-милиционер, улыбался мне и вертел колесом свою длинную дубинку. Он ударил меня ею по пяткам, и боль прошла через все тело. До самых корней волос.

— Ухожу, — сказал я, вежливо кланяясь. — Я лег здесь по ошибке!

— Ты не так глуп, как кажешься, — усмехнулся милиционер и ударил меня по лбу дубинкой, чтобы я надолго запомнил, что спать в парке Пролетариата нельзя. Я припустился бегом со всех ног, но едва выбежал из парка, меня арестовали. К сожалению, это произошло на рассвете, когда разъезжают молочные телеги, это лучшее время для милиции. Я ждал возможности выпить кофе и перекусить.

Меня привезли на специальную станцию. Там избили и заставили признать, что работа — это великое благо для всех советских граждан. — Он широко раскидывает руки и смотрит на замерзшее окно. — И с тех пор я здесь, в обществе бутылки!

…В комнате над кафе лежит на койке капитан Василий Синцов, глядя на Тамару, которая с сигаретой между чувственных губ ходит взад-вперед, словно рассерженная кошка.

— Что, черт побери, делать в этой грязной дыре? — шипит она. — Только трахаться и напиваться! Мне это надоело! Почему ты никуда со мной не ходишь?

— Куда тут ходить? — раздраженно спрашивает Василий. — На прошлой неделе мы ходили в кино!

— В кино, — злобно ворчит она. —Ты называешь это кино? Политическая чушь! Нам нужно чем-то заняться! Иначе сойдем с ума! Умрем и даже не узнаем об этом!

— Давай походим на лыжах, когда кончится буря, — устало предлагает он.

— На лыжах? Теперь я всерьез думаю, что ты сошел с ума! В жизни больше не встану на лыжи!

Василий приподнимается на локте и обнажает красивые белые зубы в широкой улыбке.

— Как только одержим победу, устроим отдых в Крыму, — утешает он ее. — Будем ходить под парусами и трахаться на палубе, где видеть нас будут только чайки!

— А по вечерам ужинать в ресторане!

Тамара смеется, и лицо ее светится при этой мысли.

— И будем оставаться там всю ночь. Сколько захотим! Будем есть икру и пить крымское вино, — обещает капитан.

— Когда одержим победу, — печально вздыхает Тамара, выпивая стакан водки. — Думаю, ты слышал о Тридцатилетней войне? Почему бы этой не тянуться так же долго? Остается всего двадцать восемь лет.

— Двадцать семь, — поправляет ее Синцов и начинает насвистывать.

— Что такое плюс-минус один год? — обреченно стонет она. — Черт возьми, Василий, мне кажется, что я сижу в вонючей тюрьме! Ты весь день лежишь и пьешь. Какого черта ты вообще здесь делаешь?

— Я обучаю ополченцев местной обороны, ты это знаешь, — сердито отвечает он. — Кроме того, слежу за передвижениями противника и отправлю сообщение по радио, если они появятся здесь. Это очень важная задача, и ты это знаешь!

— Да брось ты! — громко смеется Тамара. — Говорят, немцы глупые, но не настолько же, чтобы прийти сюда! Нет никого настолько глупых! Только советские граждане так тупы, что живут в такой дыре! — Она гладит Синцова по угольно-черным волосам, целует его в губы и проводит языком по его языку. — Мне скучно! Четыре месяца наедине с гобой! Повсюду снег, ничего, кроме снега! Это сводит меня с ума! Нам даже не хочется заниматься любовью! Найди какое-то новое занятие, дуралей!

— Может, мы сумеем устроить собачьи бега, — говорит он, сам не веря в это. — Здесь много упряжных собак!

— Эти деревенские дворняжки слишком глупы, чтобы научиться бегать наперегонки, — говорит она. — Помнишь, мы ходили на бега в Москве, а потом вечером в Большой театр? Дай мне выпить! — Протягивает ему свой стакан. — Да встань, ради бога! Как думаешь, для чего ты нужен?

— Не наглей, женщина, — угрожающе говорит он. — Я могу отправить тебя обратно в тюрьму!

— Может, это было бы не так уж плохо! Я быстро нашла бы себе хорошенькую лесбиянку.

Тамара встает и садится на стул. Кладет ноги на шаткий столик, черная юбка задирается.

Синцов издает протяжный свист.

— Иди сюда, трахнемся! У тебя очень красивые бедра, и твое гнездышко самое лучшее. Даже у капиталистических сучек таких нет!

— Заткнись! — рычит она, зажигая длинную, надушенную сигарету. — Василий, давай уедем отсюда! Москвичи не могут жить в такой дыре! Наши мозги сгниют! Вчера я поймала себя на том, что разговариваю с оленем, а о чем мне с ним говорить?

Тамара вскакивает на койку, обвивается вокруг Василия, проводит кончиком языка по его лицу, пальцы гладят его волосатое тело.

— Ты красивый мужчина, Василий! Ты негодяй, но умеешь делать все, что нравится женщине! — Откидывается назад, испытующе смотрит на него. — Ты говорил, у тебя есть связи. Которым может позавидовать кто угодно. Тогда какого черта мы здесь сидим? Не пора ли воспользоваться связями и уехать отсюда? — Она снова целует Синцова, ложится на него и покусывает его ухо. — Давай съездим в Мурманск. Проведем пару дней там, куда ходят морские офицеры. Прикажи запрячь в упряжку собак, и мы скоро будем в Мурманске!

— Спятила? — отвечает он. — Ты же знаешь, что мы не имеем права. У меня здесь очень ответственный пост! Внезапно здесь появляются немцы! Тогда вся ответственность ложится на меня, я командир. Это может означать повышение, награды, и, если повезет, мы уцелеем одни и сможем приукрасить случившееся!