Трибунал

— Оставьте, — усмехается штабс-фельдфебель. — Похоже, вы все-таки принимаете нас за простачков. — Поворачивается к фрау Петерс. — Мне хотелось бы узнать, в самом ли деле сюда приходят офицеры-отпускники и бросают свою форму в кухонный шкаф? Нет, в это никто не поверит. Вы тоже арестованы. Должен предупредить, что если попытаетесь бежать, мы откроем огонь.

— Мои дети, — шепчет фрау Петерс в ужасе.

— Нужно было раньше думать о них, — отвечает штабс-фельдфебель, доставая из кармана наручники. — Ваши браслеты, мадам, чтобы избежать всяких глупостей по пути. Пошли!

— Дети рождаются каждую минуту, — говорит один из «охотников за головами», ведя фрау Петерс за руку вниз по лестнице.

— Хайль Гитлер! — громко кричит консьержка и вскидывает руку в нацистском салюте.

Они едут к Шпрее, путь их освещают бесчисленные пожары. Сворачивают к большому серому зданию на Принц-Альбрехтштрассе, и арестованных поглощают подвалы.

В эту самую минуту наша перегруппированная часть поднимается на борт самолета «Юнкерс-52» в аэропорту Темпельхоф, чтобы лететь обратно в Финляндию.

ЛИПОВЫЙ НЕМЕЦ

Многие офицеры уверены, что их ждет смерть, и хотят продать свою жизнь как можно дороже.

Из грязного окна бара Хейно Порта видит бегущего из банка финского капрала с пистолетом в одной руке и серой коробкой в другой. По пятам за ним следуют два солдата, появившиеся из вращающихся дверей. Они бегут по улице со всех ног.

— Как думаешь, поддельный чек? — с любопытством спрашивает Малыш.

— Что-то вроде этого, — задумчиво отвечает Порта. — Обычно из банка не выходят с пистолетом в руке!

— Черт возьми, ограбление! — радостно кричит Грегор и высовывается из двери, чтобы посмотреть, куда делись трое солдат с пистолетом и серой коробкой.

— Я знаю, где они, — говорит Малыш с лукавой улыбкой. — Пошли, спросим, что у них за добыча.

Троих солдат находят в нелегальном кабаке.

— Сколько мы получили с этого? — отеческим тоном спрашивает Порта, приставляя дуло «парабеллума» ко лбу ближайшего.

Капрал, здоровенный человек со злобным лицом, плюет на пол и спрашивает Порту, не надоела ли ему жизнь.

— Я спросил — сколько? — презрительным тоном повторяет Порта, спуская предохранитель.

— Мы еще не считали, — отвечает сержант, очень похожий на полевую мышь.

— Тогда давайте считать, — довольно усмехается Малыш и тянется к коробке. Какой интерес иметь деньги, если не знаешь суммы?

Крышка слетает с треском.

— Теперь все ясно, — хрипло кричит Грегор и подбрасывает в воздух пачку бумаг с изображением финского льва.

Похожий на мышь сержант валится грудью на стол, его душат рыдания. Здоровенный капрал разбивает три стула в щепки за неимением лучшего.

— Ну и дельцы! — говорит с язвительным смехом Порта. — Стянули облигации военного займа, которые даже еще не выпущены в обращение! А бумага такая жесткая, что не годится и на подтирки!

На другой день этих троих расстреливают в назидание всем остальным. Казнь происходит на плацу артиллерийских казарм. Преступников ставят к стене бани. Расстрел производит команда финских егерей. Они приехали на велосипедах и прислонили их к стене авторемонтной мастерской.

Поскольку Малышу всегда хотелось иметь велосипед, он крадет два, пока их владельцы расстреливают грабителей банка.

Мы долго пользовались этими велосипедами.

В канцелярии пятой роты в Титовке царит невыносимая скука.

Хайде временно назначили старшим писарем роты. Меня поставили разбирать личные дела. Кроме того, гауптфельдфебель Гофман использует меня в качестве посыльного. На раненую ногу мне больно ступать, но его это не беспокоит.

— Физические нагрузки, — заявляет он, — придают человеку здоровый дух в здоровом теле. Благодари Бога и скверного русского стрелка, что не остался совсем без ноги!

Усмехается и выпускает мне в лицо клуб сигарного дыма.

Мне пробило икру осколком снаряда. Год назад меня немедленно отправили бы в госпиталь, могли даже дать отпуск по ранению. Но эти прекрасные времена миновали. Теперь две-три недели работы в помещении — и тебя объявляют «годным к несению строевой службы».

Гауптфельдфебель Гофман где-то раздобыл американское кресло, которое может и вращаться, и качаться. Он сидит на нем, как на троне, водрузив громадные ноги на стол. Вертит во рту громадную сигару. Бросает на нас начальственный взгляд и наливает себе большую порцию водки.

— Если вы, жалкие тюфяки, когда-нибудь дослужитесь до гауптфельдфебелей, то сможете тоже позволить себе слегка опохмеляться по утрам!

Его прерывает телефонный звонок, громкий, резкий; звонить так могут только армейские телефоны. Трубку никто не снимает. Мы молча смотрим на аппарат.

— Унтер-офицер Хайде! Черт возьми, почему не отвечаешь на звонок? — орет Гофман. — На кой черт, по-твоему, ты здесь?

— Пятая рота, на проводе унтер-офицер Хайде!

Послушав несколько секунд, Хайде передает трубку Гофману. Шепчет:

— Падерборн, Werhkreiskommando[90].

— Гауптфельдфебель Гофман, пятая рота! — самоуверенно кричит он, но в мгновение ока его голос становится подобострастным. — Так точно, герр оберст-лейтенант, — Гофман соскакивает с американского кресла и то краснеет, го бледнеет. — Тут, должно быть, какая-то ошибка, — нерешительно произносит он. — Унтер-офицер Бирфройнд давно погиб. Пал за фюрера и отечество. Наполовину еврей? Невозможно, герр оберст-лейтенант. Здесь ошибки не может быть. Этот ублюдок погиб как еврей после путешествия в газовую камеру! Прошу прощенья! Слушаюсь! Буду выбирать выражения, герр оберст-лейтенант! — Будь у Гофмана хвост, он бы вилял им. — Никак нет! Унтер-офицер Мюллер жив и здоров. Служит здесь, в нашей роте. Ведет бухгалтерию. Очень хорошо исполняет свои обязанности, недавно представлен к производству в фельдфебели. Да, конечно, герр оберст-лейтенант. Фотографию? Немедленно вышлю. Прикажу ему сфотографироваться под всеми возможными углами. Лично займусь этим, герр оберст-лейтенант. — Несколько секунд слушает в смятении, переступая с ноги на ногу. И завершает тихим голосом: — Так точно, герр оберст-лейтенант, возможность таких чудовищных преступлений будет тщательно расследована.

Гофман кладет трубку так осторожно, словно она стеклянная. Тупо таращится на нас, словно не может поверить собственным ушам. Безвольно валится в американское кресло, от нагрузки оно откидывается назад, и гауптфельдфебель падает на пол.

— Проклятая иностранная еврейская штука! — Он злобно бранится на кресло, потирая копчик. Лихорадочно роется в бумагах на своем столе. — Найди Порту и Вольфа, — кричит он мне. — Быстро! Шевели ногами, охламон! Положение ужасное! Если быстро не выпутаемся, то еще до конца недели отправимся в Торгау!

Я бегу рысцой выполнять его приказ. Нахожу Вольфа в цейхгаузе, он вертит ручку арифмометра.

— Пошел вон! — кричит мне Вольф, когда я вхожу. Волкодавы поднимаются с пола и оскаливаются.

— Дело важное! — кричу я, нервозно пятясь к двери под жадными взглядами громадных собак.

— Важное? Для кого? — спрашивает Вольф, не поднимая глаз от арифмометра. — Наверняка не для меня!

— Звонили из Падерборна! Там выяснили что-то, связанное с Бирфройндом и Мюллером!

— Не мое дело, — бесцеремонно решает Вольф. — Передай Гофману привет и скажи, что если ему от меня что-то нужно, пусть приходит сюда! Главный механик не станет плясать под дудку какого-то гауптфельдфебеля!

Порта сидит в сауне с тремя женщинами-военнослужащими.

— Падерборн! — усмехается он пренебрежительно. — Werhkreiskommando! Ну их к черту! Я ни разу не слышал ни о каком Бирфройнде! Все евреи, каких я знаю, либо за границей, либо в концлагерях, ждут своей очереди в газовую камеру. Мюллера знаю несколько лет. Отличный немецкий солдат. Его родословная восходит к тем временам, когда проламывание черепов дубинами было обычным воскресным времяпрепровождением!

90

Werhkreiskommando (нем.) — командование военного округа. — Примеч. ред.