Страница 9 из 76
Человек поднял от книги голову, улыбнулся Максиму Тимофеевичу, и Кочегуров узнал соседа по гостинице: белые молодые зубы, старомодные баки, тёмные близко сидящие глаза.
— В порядке живой очереди, — шутливым тоном сказал Лапенков, жестом приглашая присесть рядом с собой.
В жесте этом и в словах не было насмешки, но Максим Тимофеевич вдруг страшно обозлился: ему предлагают сидеть в очереди! "Там, понимаешь, насосы, сэвовский заказ на волоске, а тут… Ну, погодите, я вам покажу очередь!" Вслух он, разумеется, ничего не сказал, но посмотрел на Секача так, что тот кисленько, виновато скривился — дескать, он-то, Секач, тут ни при чём.
По пути к главному инженеру Максим Тимофеевич завернул в какую-то комнату, взял с чьего-то стола лист чистой бумаги и, злорадно предвкушая реакцию местного начальства, тут же, на краешке стола, нервным почерком набросал текст телеграммы:
"Москва Министерство машиностроения министру тчк Копия Госкомитет народного контроля председателю тчк Копня Министерство внутренних дел министру тчк Заводе арматурного оборудования вредительски волокитят заказ предприятия химнасосов зпт тянут выдачу трёхсот байпасных кранов малой серии тчк Прошу решительных мер пресечения волокиты выполнения важнейшего экспортного заказа тчк Начальник техснаба предприятия химнасосов находящийся служебной командировке Кочегуров".
Едва он вошёл в приёмную, секретарша, наверное, по его лицу угадала, что дело пахнет скандалом, и метнулась в кабинет главного инженера. Максим Тимофеевич был принят немедленно. Проект телеграммы произвёл на главного инженера впечатление.
Главный — лет около сорока, щеголеватый, в ярком галстуке, обшлага белой рубахи выдвинуты, будто для банкета, лицо чистое, здоровое, холёное — перечитал телеграмму, судя по движению его искрящихся глаз, трижды. Потом внимательно, уже менее искрящимися глазами посмотрев на Максима Тимофеевича, тоже очень вдумчиво прочёл первоначальную бумагу с резолюцией директора, без лишних слов соединился по телефону с одним подчинённым, с другим, негромко поговорил о чём-то, упомянув при этом Говорушкина и Секача, — у Максима Тимофеевича при этих его переговорах вдруг почему-то случился почти полный провал слуха, он словно бы погрузился в дрёму. Главный инженер кончил переговоры, открыл бутылку минеральной, на приставном столике слева, за коммутатором, налил полстакана, протянул Максиму Тимофеевичу.
— Товарищ Кочегуров, вам плохо?
Максима Тимофеевича ударило в пот, слабой рукой он взял стакан, отпил воды, придержал дыхание — полегчало. Прояснилась голова, чуть отпустило сердце. Главный смотрел на него как-то бесстрастно, оценивающим взглядом видавшего виды врача.
— С кранами так, — перешёл главный к делу. — На данный момент имеется двести сорок восемь, для одного тут представителя. Но вы не волнуйтесь, к утру будут три сотни, мы их вам передадим. Я уже дал команду. Как вы их будете отправлять, самолётом?
— С собой, — пробормотал Кочегуров, чувствуя, как вспухает, наливается зловещей немотой нечто круглое и тяжёлое слева между лопатками. — Каждый час дорог.
— Понятно, — кивнул главный. — Вас проводить?
— Нет-нет. — Помедлив, выигрывая время, Максим Тимофеевич пояснил: — Простыл в самолёте, в электричке добавил. Когда-то спал на снегу, в одной шинелишке и без костров — насморка не было, а тут…
Главный изобразил на сытом лице нечто среднее между удивлением и почтением. Чувствуя, что плывёт, Максим Тимофеевич всё же пересилил себя, поднялся, протянул главному руку:
— Спасибо. Только ещё одна просьба: дайте команду, пусть затарят и отнесут в гостиницу, прямо сейчас, сколько есть, а остальные утром — в сумку. До вокзала на такси, а там как-нибудь.
— Договорились! — оживляясь, воскликнул главный. — Сейчас же и упакуют. С доставкой на дом!
Они пожали друг другу руки с положенными при этом улыбками. Были сказаны традиционные "Приезжайте к нам" и "Приезжайте ещё", и Максим Тимофеевич, чуть клонясь на левый бок, вышел из кабинета. Он нёс свою левую половину тела — тяжелеющую руку, ноющую лопатку, рёбра, выемку под ключицей и всё, что за рёбрами, — как несёт аист вывернутое крыло.
В коридоре он опустился на диван, положил на колонн папочку с бумагами и, делая вид, будто изучает их, весь сосредоточился на дыхании. Не хватало воздуха, хотелось вздохнуть полной грудью, но из-за сильной стерегущей боли он не мог сделать полного вдоха. С ним и раньше случалось такое, участковый врач называл это пренебрежительно "стенокардийка", поэтому, он не растерялся, не впал в панику, а просто стал ждать. Ждать, отдавшись не подвластным разуму силам организма, который сам вырулит, куда ему надо, если его не сбивать и не раскачивать страхами.
Прошло около получаса, пока Максим Тимофеевич сидел в коридоре, сам не зная, что станет с ним в следующую минуту. И всё же мысль его стала налаживаться в том направлении, в каком и должна была наладиться у делового человека: из полудремотного небытия вдруг выплыло решение проверить, намерены ли Секач и Говорушкин выполнять указание главного инженера, и если нет, то немедленно вмешаться. И он встал, преодолевая слабость в ногах, борясь с соблазном прилечь тут же, на диване, оделся и спустился во двор. Мимо него Говорушкин с каким-то парнем пронесли заколоченный и обвязанный верёвкой зелёный ящик, тот самый, что стоял у правой ноги Секача. Максим Тимофеевич прошёл вслед за ними и вскоре понял, что ящик несут ему в гостиницу. Значит, главный не обманул: с доставкой на дом.
В прохладной комнате на восемь коек состоялась немудрёная церемония подписания накладных и дачи расписки. К приятному удивлению Кочегурова, в ящик были затарены все триста штук. Дотошный Максим Тимофеевич пересчитал при свидетелях получаемую продукцию и лишь после этого отпустил заводчан, тут же пожалев, что не попросил у них машину. Теперь надо было заказывать такси, вернее, ловить на улице что подвернётся — такси, частника, любую машинёшку — и срочно двигать на вокзал: ещё была возможность поспеть к ночному самолёту.
Он присел на койку перевести дух и вдруг от резкой острой боли в груди повалился на бок, в лунку продавленной сетки и затих с вытаращенными глазами.
История его теперешней командировки была проста и даже банальна. Конец года, а на сборочном участке осела партия насосов. Внезапно обнаружилось, что нет байпасных краников со специальными защитными втулками. Пустяк, копеечное изделие в пятитонном агрегате, а ОТК не пропускает: некомплект. Обшарили цеховые кладовки, заводской склад и даже базу — нет краников. Поднялся шум: насосы экспортные, сроки подпирают, план горит со всеми вытекающими отсюда последствиями. ОТК, бывало, пропускал в таких случаях условно, но тут начальник вдруг упёрся: надоело, говорит, врать, осточертело, говорит, ваше враньё. Сборочники рысью кинулись за спиртом, а он, видно не надеясь на себя, закрыл кабинет на ключ, ушёл домой, на больничный по радикулиту — от греха подальше. Были у начальства рычаги, чтобы поприжать отэковцев, заставить и на этот раз сделать поблажку, однако не решилось оно на силовые приёмы — времена не те, да и слишком явные козыри были на руках у контролёров, можно было крепко получить по носу. Тогда после некоторого замешательства пошла писать губерния: застрочили объяснительные — дружно, цехами, отделами, начали "эй, ухнем!", переваливать вину с одной головы на другую, с отдела на отдел, с цеха на цех, пока не раздался по селектору усталый голос директора: за краниками в срочную командировку направляется Максим Тимофеевич Кочегуров, главный снабженец завода.
Максим Тимофеевич был человек тёртый, видавший за свою долгую жизнь разные виды, поседевший на снабженческой работе, битый за промахи почти столь же часто, сколько и премированный за тихие снабженческие подвиги. Последние годы директор берег старого снабженца, не перегружал поездками, и если бы насосы были не сэвовские, то в командировку полетел бы кто-нибудь помоложе.